Читать онлайн «Московское метро: от первых планов до великой стройки сталинизма (1897-1935)». Страница 59

После насильственного и продолжительного подавления крестьянства в ходе коллективизации сельского хозяйства ключевые позиции в обществе заняли рабочие. Именно их поддержка или по крайней мере терпимое отношение к режиму обеспечили его дальнейшее существование и террористическое перерождение, в котором активно участвовали прочие слои населения. В случае массового протеста рабочих Сталину, которому пришлось бы опираться только на репрессивный аппарат, сложнее было бы проводить политику партии и оправдывать свое господство.

Уже достаточно давно ученые занялись исследованием социального базиса сталинской системы. В годы первых двух пятилеток завершился процесс трансформации Советского союза из преимущественно аграрной в индустриально-пролетарскую страну. Доля крестьян-единоличников и ремесленников в составе населения снизилась с 75% в 1928 г. до 5% в 1937 г. За тот же период удельный вес крестьян-колхозников вырос с 1,7 до 46,4%, рабочих — с 12,4 до 31% и служащих — с 5,2 до 14,8%{1200}. Вполне очевидно, что эти сдвиги в профессиональной и экономической структуре оказались на руку политическому режиму. Мелкокрестьянская структура России собственно уже с 1917 г. признавалась негодным базисом для построения социализма. Но то, что трансформацию удастся провести в столь короткое время, напротив, не являлось само собой разумеющимся.

И все же миллионы бывших сельских обитателей, насильственно оторванных от родных деревень, от которых можно было ожидать враждебного отношения к режиму, в течение нескольких лет успешно интегрировались в пролетарскую армию, причем это не привело к ее отчуждению от власти. Ввиду численного соотношения эта интеграция могла бы и не удаться: за десятилетие 1928-1937 гг. к прежним 8,7 млн. рабочих добавилось 12,8 млн. бывших крестьян (см. табл. 21). Всего с 1926 по 1939 г. около 23 млн. крестьян переселилось в города{1201}.

Таблица 21. Соотношение численности крестьян и рабочих, 1928-1937 гг. (млн. чел.){1202} (Год …… Рабочие и служащие / Рабочие / Доля бывших крестьян среди переселенцев)

1928 …… 11,4 / 8,7 / —

1932 …… — / 17,8 / 8,6 (в 1928-1932 гг. переселились в города)

1937 …… 28,6 / 20,6 / 4,2 (в 1933-1937 гг. переселились в города)

«Окрестьянивание» рабочих и массовый исход из села в город все же не привели к распространению на рабочих крестьянского недовольства и враждебности режиму, но, напротив, могут быть идентифицированы как одна из причин того, что рабочие мирились с ухудшением уровня жизни и не отстаивали свои классовые интересы перед лицом власти. Так полагал еще современник событий Троцкий, а также меньшевики в своем журнале «Социалистический вестник», которые отзывались о новых пролетариях как об отсталых, желавших сильной власти наподобие «батюшки-царя» и не обнаруживавших потому склонности преследовать специфические интересы рабочего класса{1203}.

Если этот подход основывался на традиционных идеологемах о «прогрессивности» пролетариата и «отсталости» крестьянства, то в научном плане проблема «окрестьянивания» советского рабочего класса стала изучаться историками с 1970-х гг. Согласно Моше Левину, инициированный режимом процесс модернизации наслаивался на преимущественно крестьянский характер России. Приток миллионов отсталых крестьян в города вместе с растущей бюрократией проложили путь авторитаризму, который Левин интерпретировал как продолжение веры русского крестьянина в «батюшку-царя». Перемены в обществе и репрессивную систему господства этот автор толковал как взаимозависимые процессы{1204}.

Этот подход был развит среди прочих Хансом-Хеннингом Шредером, который обнаружил в «новых рабочих» наряду с «новой бюрократией» два важных столпа сталинского господства: вследствие различного происхождения и опыта, согласно Шредеру, советский рабочий класс 1930-х гг. распался на многочисленные группы, которые совершенно по-разному реагировали на жизненные условия и идентификационные предложения руководства. В результате не было собственно рабочего класса как дееспособного политического субъекта, рабочие составляли легко управляемую массу, которая годилась на роль социального базиса сталинизма. В этих условиях организованное сопротивление в коллективной форме было больше невозможно. В то время как значительной части рабочих удалось избежать объятий системы политического и производственного господства, другие, верившие в светлое будущее, позволили увлечь себя программой индустриализации, стремясь использовать обещанные им возможности социального подъема и одобряя существующую политическую систему{1205}.

Таким образом, были обозначены слои, на которые опиралась сталинская система. Политический паралич вследствие раздробленности, а также одобрение системы в ответ на обещанные возможности социального взлета, безусловно, являются важными аспектами, но все же не достаточны для объяснения того, как функционировала система господства. Если мы хотим объяснить, почему и каким образом слои-столпы системы вольно или невольно, добровольно или принудительно способствовали стабилизации сталинского господства, мы должны поставить вопрос о том, как они пережили время первых пятилеток, как они держали себя в обществе и какие мотивы лежали в основе модели их социального поведения.

Исследования последних лет отвечали на эти вопросы противоречиво и, в конце концов, неубедительно. В 80-е гг. «ревизионисты» выдвигали на первый план «энтузиазм» молодых квалифицированных рабочих, воодушевленных идеей построения социализма, которые отправлялись в деревню, чтобы ускорить коллективизацию, и при этом не обращали внимания на материальные лишения{1206}. Другие отстаивали даже тезис, что широкие массы мирились с нуждой из внутреннего убеждения или даже «энтузиазма». Политическая гениальность сталинизма заключалась в том, что ему удалось пробудить такую энергию в миллионах людей{1207}.

Современные исследования привели к различным выводам. Дэвид Хоффманн изучил интеграцию сельских переселенцев в Москве и наглядно показал, как новые москвичи сопротивлялись официальной идеологии и сохраняли в городе свою доиндустриальную культуру и традиции. Они перенесли сюда свои сельские формы организации работы и сообщества, а также трудовые навыки, культурные формы и недоверие к властям{1208}.

Поспешно возведенные поселки рабочих в пригородах Москвы часто мало напоминали город: свиньи, куры и козы в жилищах отнюдь не были редкостью. Городские окрестности, где размещались переселенцы, сами находились в стадии изменения, здесь не было стабильной культуры, с которой вновь прибывшие могли бы ассимилироваться. Переехавшие в город крестьяне соединяли элементы крестьянской и городской культуры в зависимости от того, какие элементы соответствовали их потребностям и жизненным обстоятельствам. Традиции миграции и сельские связи сопровождали крестьян в городе, облегчая им переход к городской жизни{1209}.

Эти традиции определяли образцы труда и жилища, поддерживали сельские связи и элементы крестьянской культуры. Нехватка рабочей силы быль столь острой, что рабочие безнаказанно могли себе позволить многое. Когда их увольняли, они могли твердо рассчитывать, что через несколько дней устроятся на новом рабочем месте. Чаще всего смена места работы служила самым простым и безопасным способом обеспечить себе повышенную зарплату и лучшие условия труда. Режим был вынужден идти на уступки этой реальности. Правда, у него было достаточно власти, чтобы с помощью принуждения и материальных стимулов сделать новых рабочих послушными, но внешнее следование официальным нормам не может быть интерпретировано как верность и преданность. Хоффманн отвергает точку зрения, что рабочие глубоко прониклись официальными лозунгами или посвящали свою жизнь построению социализма{1210}.

Большинство рабочих публично вели себя в соответствии с официальными установками, внешне исполняя ту роль, которую от них ждали, но лишь немногие решались следовать модели ожесточенно работающего, приносящего себя в жертву трудящегося. Производительность труда в годы первой пятилетки понизилась, текучесть рабочей силы в 1930-х гг. оставалась весьма высокой. Большинство вчерашних крестьян не питало симпатий к советскому правительству. Правда, тем рабочим, кому удалось подняться наверх («поколение Брежнева»), была присуща вера, что система представляет их интересы, однако масса новых рабочих не придавала особого значения мифам и идеалам советской идеологии. Тяжелые условия жизни и труда не соответствовали официальному видению будущего. У рабочих существовал свой внутренний мир, в котором концептуализировалась жизнь{1211}.