Читать онлайн «Правда о Николае I. Оболганный император». Страница 61

Собственно, большинство представителей нашего образованного класса продолжало верить в идеальную Европу – в ней не было буржуазного шовиниста и стяжателя, который морил голодом Ирландию, отстреливал аборигенов и грабил Индию с Китаем…

В реальную Европу, вместе с капитализмом, приходил расизм, чувство превосходства над остальным миром. Для западной публики, шовинистической и джингоистской, русские были ничуть не лучше, чем индусы и китайцы.

Мир для европейцев представлялся разделенным на культурный центр, в котором они видели себя, и огромную мировую периферию. Центр должен нести периферии цивилизацию («бремя белого человека», как потом сформулировал Киплинг). И как само собой разумеещееся, периферия обязана быть источником дешевых ресурсов для центра.

Уместно тут вспомнить слова И. Валлерстайна: «Капитализм только и возможен как надгосударственная система, в которой существует более плотное «ядро» и обращающиеся вокруг него периферии и полупериферии».[180]

Реформация и контрреформация бесповоротно изменили психологический тип среднего европейца. Носители созерцательного сознания были истреблены физически («ведьмы», бродяги и т. д.). Жадность из порицаемого душевного свойства сделалась мотором развития. Европа научилась развиваться за счет эксплуатации более примитивных социальных систем, находящихся на мировой периферии. Западная цивилизация широким шагом шагала по планете – шлёп и погибло 9/10 населения ацтекской Мексики, шлёп и нет 80 % населения инкского Перу, шлёп и нет индейцев Карибского моря, шлеп и нет коренных американцев Атлантического побережья. Но все ради мирового прогресса. Кто уцелеет, тот научится быть полезным.

Исследователь экономической истории Ф. Бродель писал: «Капитализм является порождением неравенства в мире; для развития ему необходимо содействие международной экономики… Он вовсе не смог бы развиваться без услужливой помощи чужого труда».

После завершения промышленного переворота в Англии находилось более 50 % мирового производства на нее приходилась большая часть мировых финансовых ресурсов.

Над британской колониальной империей, раскинувшейся на всех континентах, никогда не заходило солнце. Хищник спокойно доедал свои жертвы, пресыщенно глядя на груду обглоданных костей. Британия контролировала почти все моря и проливы. Большинство формально независимых государств за пределами Европы были ее полуколониями или, в лучшем случае находились, в ее финансовых и торговых тенетах, начиная от отсталой Поднебесной империи и кончая «передовыми» латиноамериканскими республиками.

К середине 19 в. «концерт европейских держав» существовал только как фигура речи. Давно ушли в прошлое эпохи англо-испанской, англо-голландской и англо-французской борьбы, а подъем Германии и США еще был впереди. У западного мира был один неоспоримый лидер, Англия. Ни одна западная страна не имела ни возможностей, ни желания всерьез конфликтовать с Британской империей, представлявшей неисчерпаемый финансовый источник.

Россия Николая I по сути оставалась единственным государством мира, самостоятельным в политических и экономических вопросах, независимым от британских финансов.

В кошмарных снах обитателей Уайт-Холла (перебравших виски на ночь) Российская империя темной грозовой тучей нависала над «жемчужиной британской короны» Индией – которую, скорее, можно было назвать дойной коровой для британского капитала. Гипотетическое продвижение русских в Закавказье вызывало страх перед потерей удобного торгового пути в Персию. Бесили англичан и таможенные пошлины, которые защищали русскую промышленность от потока английских товаров и давали ей возможность развиваться. За русский хлеб приходилось платить золотом, а не кастрюлями и х/б тряпками. (Удивительно, что даже самые замечательные историки-марксисты, такие как Тарле, видят в этом не пользу для отечественного развития, а «золотую дань» «российской императорской казне, русскому помещичьему классу и русскому экспортирующему купечеству»). У англичан вызывало раздражение проникновение русских товаров на рынки азиатской части Турции, Средней Азии, Персии. Ведущая торговая держава видела, что не выдерживает конкуренции с русскими купцами; русский сбыт тут начинает опережать английский. Недовольство вызывали южнорусские купцы, скупавшие зерно в Дунайских княжествах, для отгрузки его на экспорт через одесский порт.

К 1850-м гг. английское правительство окончательно утратило интерес к поиску компромисса с Петербургом.

Особую роль в подготовке антироссийских операций играл лорд Генри Джон Пальмерстон (кстати, потомок английских колонизаторов Ирландии), бывший ключевым министром в правительстве графа Дж. Абердина. Он так обрисовав свои виды на «идеальную Россию» в письме лорду Д. Расселу, тогда послу в США (впоследствии глава Форин офис): Аландские острова и Финляндию возвратить Швеции, Остзейские провинции (Прибалтику) передать Пруссии, восстановить Польшу, устье Дуная отдать Австрии, однако оторвать от нее Ломбардию и Венецию, Крым и Грузию вернуть Турции, Черкессию поставить под сюзеренитет султана.[181]

Что ж, стратегия ясна. Чтоб превратить Османскую империю во «вторую Индию», англичане хотят отделить её от России цепочкой буферных государств и диких территорий, а само российское государство загнать вглубь холодной Евразии, отняв у него выходы к морям.

К середине 19 в. стал рушиться ранее нерушимый союз России и дунайской монархии. Происходило это не вследствие козней Петербурга против целостности империи Габсбургов (все было ровным счетом наоборот), а из страхов Австрии перед панславянскими объединительными тенденциями.

В Петербурге явно недооценивали «комплекс неполноценности» Габсбургов, без особого на то права владевших огромными славянскими землями.

При слове «панславизм» австрийские власти испытывали дрожь в коленях, однако их страхи в отношении основной массы австрийских славян были беспочвенными. Зажиточные и в значительной степени онемеченные чехи разделяли идеологию лоялистского австрославизма. Галицийские поляки были к России враждебны, как никто другой.

В ходе принуждения православных общин к переходу в католичество австрийские власти не раз применяли массовые репрессии – осквернения храмов, разгон молящихся, казни и заточения в тюрьмы упорствующих в вере. Однако везде, где у славян торжествовала католическая церковь, панславянские чувства быстро вымывались. Из австрийских югославян православное вероисповедание и чувство общности с Россией сохранили лишь немногочисленные и весьма бедные этнические группы. Это были сербы-граничары (население хорватской Краины и Славонии), сербы Воеводины, а также трансильванские славяне.

Особое внимание австрийские власти уделяли Закарпатью и Галиция, где они вытравляли у населения не только религиозное, но и языковое единство с Россией.

Между Карпатскими горами и р. Прессою жило около 2,5 млн потомков древнерусского православного населения, именовавших себя русинами и русняками. Эта область со времен средневековья принадлежала Венгерскому королевству и вместе с ним попала в Австрийскую монархию. Распространение Унии на карпаторуссов происходило в первой половине 18 в. – упорствующим резали уши и носы.[182]

В 1772 польский король Станислав-Август Понятовский подписал акт о передаче Галиции гасбургской монархии. Называлось это весьма комически – «ревиндикацией», т. е. возвращением того, что Австрии принадлежит по праву. (Свои претензии на Галицию австрийцы обосновывали тем, что в середине 14 в. Галицкой Русью правил венгерский король Людовик – и лучше выдумать не смогли.)

Принуждение к Унии, упорно проводившееся при польском господстве, когда было ликвидировано 128 православных обителей и разрушен православный клир, успешно завершилось при австрийском. К началу 19 в. православных общин в Австрийской Галиции почти не осталось.

В 1815 г. бывшая Галицкая Русь, вместе с краковскими и другими малопольскими землями, а также Буковиной, попала в состав мультиэтнической австрийской провинции, именуемой королевством Galizien-Lodomerien.

Николай I считал необходимым произвести с Австрией размен территориями – в обмен на Галицию отдать ей Царство польское. 14(26) марта 1846 г. император писал в письме Паскевичу: «Ежели хотят австрийцы поменяться и отдать мне Галицию, взамен всей Польши по Бзуру и Вислу, отдам, и возьму Галицию сейчас, ибо наш старый край». Но принципы легитимизма не позволили Николаю I настоять на этом решении. Увы, польский кот в русском мешке был австрийцам хорошо знаком. Габсбурги совсем не горели желанием увеличить численность поляков в своем государстве, пусть те были единоверными и европоцентричными.