Читать онлайн «История Советского Союза. 1917-1991». Страница 22

Таким образом, Ленин осознавал реальность и силу национальных чувств. Вместе с тем он считал, что в конце концов они все же второстепенны. Ленин всегда верил, что этот “конец концов” близок, и потому для его взгляда на национальный вопрос была характерна двойственность. Та же двойственность отличала и его послеоктябрьскую национальную политику. По мысли Ленина, народам бывшей Российской империи нужно было дать возможность либо провозгласить свою полную независимость, либо войти в Советскую Россию в качестве ее составной части. Промежуточные варианты он вообще не рассматривал. На деле же, однако, случилось так, что большинство народов в 1917 г. избрало не полную независимость и не окончательную ассимиляцию Россией, но либо форму мелкой ассоциации, либо автономный статус внутри многонациональной федерации.

В этом существенном пункте большевики не попадали в той общих чаяний народов России. Более того — мировая революция так и не началась, и Ленин не мог предложить народам истинный интернационализм. Единственное, что он мог сделать, — это предоставить им возможность войти в состав многонационального государства, где русские преобладали количественно, господствовали в администрации и где доминировали русский язык и культура. Не обладая таким средством самозащиты, как федеральная структура, народы России оказывались перед опасностью полной русификации. Это было то самое зло, против которого они боролись при царе, не без участия самого Ленина. Опасность эта усугублялась теорией большевизма, где национальная независимость рассматривалась как второстепенная по отношению к “пролетарскому интернационализму”. Ленин часто повторял, что задачей пролетарской партии является самоопределение “пролетариата внутри каждой нации”, а не национальное самоопределение как таковое.

Столкнувшись с этой дилеммой, правительство большевиков с самого начала было вынуждено искать компромисс. На деле они приступили к созданию федеральной структуры управления, отвергавшейся ими в теории. В “Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа” (январь 1918 г.) дано ясное определение нового советского государства как “федерации советских национальных республик”. Тогда это было, конечно, всего лишь декларацией, так как большевики не контролировали большую часть бывшей империи, где предполагалось создание национальных республик. Федерация была делом будущего и более желательна, чем дезинтеграция. Тем не менее само применение этого слова имело далеко идущие последствия. Оно хорошо сочеталось с “Декларацией прав народов России” (2 ноября 1917 г.), где провозглашались равенство и суверенность всех народов страны, ликвидировались все национальные привилегии и запреты и провозглашалось право наций на самоопределение “вплоть до отделения и создания независимых государств”.

Для разрешения многочисленных и деликатных национальных проблем был создай Народный комиссариат по делам национальностей (Наркомнац) во главе со Сталиным. Наркомнац выступал посредником в межнациональных конфликтах и вырабатывал рекомендации для большевистской политики по отношению ко всем нерусским. Поскольку все большее количество народов попадало под власть советов, постольку и Наркомнац становился инструментом реального политического влияния. Во главе его стояла “коллегия”, своего рода большой комитет, в котором заседали выборные от различных народов представители. Таким образом, Наркомнац детально сопоставлял и суммировал мнения различных народов, а равно и проводил принятые решения в жизнь.

Всякий раз, когда самоопределение наций вступало в противоречие с “пролетарским интернационализмом”, предпочтение отдавалось последнему. Это заметно даже на примере Финляндии, бывшей российским протекторатом в течение всего лишь ста лет. Действительно, когда несоциалистическое правительство Финляндии под руководством Свинхуфвуда провозгласило независимость, советское правительство в Петрограде признало ее. Но в то же самое время оно поддерживало восстание красных внутри Финляндии, имевшее целью посадить в Хельсинки просоветское правительство. Восстание было подавлено после подписания в Брест-Литовске мирного договора, когда германские войска выступили на стороне белофиннов. Во время восстания стала очевидна опасность, которая впоследствии будет возникать снова и снова: красные повстанцы воспринимались местными жителями как проводники русификации. Им оказывали такое сопротивление, как иностранным оккупантам.

История Эстонии, Латвии и Литвы во многом повторяет финскую. Национальные советы Эстонии и Латвии воспользовались советской декларацией прав народов и объявили о независимости от России. Это привело лишь к их аресту Красной гвардией, которая установила советский режим. Он был, в свою очередь, сметен германскими войсками, оккупировавшими эти страны в соответствии с Брест-Литовским мирным договором. После поражения Германии в ноябре 1918 г. национальные движения трех прибалтийских стран начали борьбу за образование независимых республик. Борьба эта велась на два фронта — против Красной Армии и местных социалистов (особенно сильны они были в Латвии). В этой борьбе победили национальные движения, получившие лишь незначительную помощь от нерегулярных немецких частей и от британского флота. Последний был отправлен туда с целью освободить регион и от немецкого, и от российского влияния. Таким образом Эстония, Латвия и Литва стали независимыми республиками, каковыми и оставались до 1940 г.

Независимость Польши от России к моменту прихода большевиков к власти была уже fait accompJi[7], поскольку Царство Польское (русская часть Польши) было полностью оккупировано германскими войсками с 1915 г. Признание нового государства было чистой формальностью. Но в 1920 г. проблема возникла вновь, так как польский лидер Пилсудский принял решение вторгнуться на Украину и вновь присоединить к Польше земли, бывшие в ее составе до разделов в конце восемнадцатого века. Первоначально полякам сопутствовал успех, и они даже захватили Киев. Но Красная Армия, одержав победу над Деникиным, перегруппировалась и смогла изгнать с Украины польские войска. Вслед за тем встал вопрос: должна ли Красная Армия, воспользовавшись стремительностью своего наступления, вторгнуться в пределы собственно Польши и установить в Варшаве советскую власть. Мнения советских лидеров разделились, причем весьма знаменательно, как именно. Троцкий занял безукоризненно интернационалистскую позицию. По его мнению, социалистическая революция должна была стать плодом усилий самих польских рабочих. Вторжение же Красной Армии лишь убедит поляков в том, что русские возвращаются, хоть и под другим знаменем, но для того, чтобы оккупировать их страну и править ею, как прежде. Ленин придерживался противоположной точки зрения — он полагал, что обстоятельства вновь благоприятствуют мировой революции: вдохновленные героической борьбой Красной Армии против буржуазии и помещиков, польские рабочие восстанут и сбросят правительство. Вслед за тем революция должна распространиться на Германию и, может быть, на остальную Европу. На краткий опьяняющий миг вернулись мечты октября 1917 г.: в Москве дожидался Польский Временный революционный комитет, возглавлявшийся социал-демократом Мархлевским. Он готовился принять бразды правления в Варшаве (эти факты стали достоянием гласности в 1944–45 гг.). В то же время Сталин засел за разработку планов создания суперконфедерации советских республик, куда должны были войти Польша, Венгрия и Германия.

Польская кампания ознаменовалась окончательным возвращением части старого офицерского корпуса в новую Красную Армию. Генерал Брусилов, возможно, самая значительная фигура среди бывших царских командиров и человек, несомненно, не имевший ничего общего с коммунистами, опубликовал в “Правде” воззвание, где призывал офицеров забыть несправедливость, которую им пришлось вынести. Теперь офицеры, писал Брусилов, обязаны всеми силами защищать “возлюбленную Россию” и отдать свои жизни в борьбе с чужеземными захватчиками, которые могут принести отечеству неисчислимые бедствия. Многие его товарищи-офицеры откликнулись на призыв.

И теперь, когда всех должно было встревожить возрождение русского национализма под коммунистической личиной, интернационалист Карл Радек предложил готовое оправдание: “Поскольку Россия является единственной страной, где власть взял рабочий класс, рабочие всего мира должны теперь стать русскими патриотами”. Разумеется, слова Радека были всего лишь продолжением тех аргументов, которые Ленин использовал для оправдания Брест-Литовского мирного договора: они знаменовали одну из стадий постепенного зарождения доктрины “построения социализма в отдельно взятой стране”.