Читать онлайн «История Германии. Том 1. С древнейших времен до создания Германской империи». Страница 33

Бытовые развлечения не имели возрастных границ: взрослые и дети с одинаковым удовольствием слушали саги и сказки, героями которых были фольклорные и исторические персонажи эпохи Великого переселения народов, пели народные песни, играли в прятки, снежки, загадки. В городах рейнской зоны, особенно в резиденциях знати и епископата, изредка появлялись бродячие актеры из других местностей, представляя публике акробатические номера, пение и танцы в сопровождении музыкальных инструментов. К эпохе развитого Средневековья на основе этих традиций разовьются основы немецкого миннезанга, на который большое влияние оказали в том числе западнофранкские эпические и лирические эталоны.

Носителями элитарной культуры (латиноязычной, а тем самым общеевропейской по своему характеру) были, прежде всего, немногие образованные духовные и светские лица. Сама элитарная культура была более сложной и дифференцированной, чем культура народная. В построенных пфальцах и соборах, отделанных в смешанных традициях античного, византийского и раннероманского искусства, обладавших книгами по теологии, истории и тогдашнему естествознанию, далеко не все могли хотя бы строчку написать на латыни. Два наиболее ярких примера — Карл Великий и Генрих II. Даже в конце XIII в. из 14 членов соборного капитула в Мейсене 9 не могли написать свое имя. Библиотеки наиболее крупных раннесредневековых монастырей насчитывали всего несколько сотен книг, в основном богословского характера. В историописании господствующим жанром были анналы (Фульдские, Вертинские), носившие ярко выраженный провинциальный характер; представление о происходящем в сопредельных странах скорее было исключением. Лиутпранд Кремонский (922-969) составил хвалебную биографию Оттона I, а также описание нравов византийского двора; Адам Бременский (ум. 1081), один из столпов раннесредневековой историографии, назвал свой труд «Деяния понтификов Гамбургской церкви». Биографии германских монархов (например, «Деяния Конрада II императора») в силу их отчетливой официозности не достигали уровня «Жизни Карла Великого» Эйнгарда. Даже счастливое исключение — «Деяния саксов» Видукинда Корвейского (ок. 950-1004) — в большей степени усеченные жизнеописания Генриха I и Оттона Великого, нежели историко-этнографический труд.

Из «Каролингского возрождения» для Германии ближайшие его преемники, особенно Людовик Немецкий, будучи не в силах предотвратить распад Академии Карла Великого, восприняли наиболее прагматичную ее составляющую: сам опыт организации системы образования с усилением внимания к германоговорящим верхам общества. Отмести сразу латынь не удалось, но именно к периоду правления первого восточнофранкского короля восходят традиции будущей немецкой культуры. В светской монументальной архитектуре заимствовались элементы романского стиля для украшения пфальцев с целью усиления репрезентативности центральной власти.

Этой же задачей было проникнуто «Оттоновское возрождение», вызванное к жизни ориентацией на восстановленную имперскую идею. При дворе Оттона Великого вновь сложилась не столь масштабная, как при Карле, Академия; вновь зазвучала ориентированная на классические образцы ученая латынь. Деятельность этого ученого кружка была уже, а творчество носило заметный официозный характер. Образцом может служить анонимная «Песнь об Оттоне», повествующая о разгроме венгров в 955 г. на реке Лех. Победа Оттона I ставит его в один ряд с Карлом Великим, который ранее, уточняет автор, воспрепятствовал аварам обрушиться на Западную Европу. Ритмика короткого стиха со склонностью автора «Песни» к аллитерации сближает ее с типичными германскими эпическими памятниками.

Наиболее крупной поэтессой «Оттоновского возрождения» признают Хротсвиту Гандерсгеймскую (ок. 935-1002), автора ряда назидательных комедий («Авраам», «Дульциций»), в которых сочетались этика произведений Теренция и опыт западноевропейской и византийской агиографии. Комедии, разворачивая свои сюжеты на искусственном фоне позднеантичного времени, насыщены обильным бытовым материалом X в. и высокой патетикой жестоких испытаний, которым подвергались гонимые христиане. Хротсвита в результате заложила традиции, шедшие вразрез с античной драматургией, но развившиеся в более поздних средневековых произведениях. При Оттоне II, женатом на византийской принцессе, усиливается струя греческой образованности, что отразилось на усовершенствовании художественной техники книжной миниатюры, лучшими образцами которой стали произведения такого рода из монастыря Райхенау. Идущее сверху «Оттоновское возрождение» дало мощный импульс распространению в Германии романского стиля, учреждению новых церковных школ, которые удовлетворяли нужду в подготовке кадров для королевских и имперских канцелярий.

Некоторое оживление в светской и духовной литературе произошло в период борьбы за инвеституру. Появляются произведения как оправдывающие (ранние редакции «Всемирной хроники» Фрутольфа Михельсбергского), так и осуждающие действия Генриха IV, вплоть до полной «антикоролевской» фальсификации событий в Каноссе («Анналы Ламперта Герсфельдского»). Отсутствие критики источников, вплоть до безоговорочного доверия к фольклору и слухам, было, за редким исключением (тот же Фрутольф, использовавший в своей «Хронике», особенно начиная с 1080 г., официальные акты), общим местом раннесредневековых историографов. Отсюда непраздным представляется вопрос о воздействии «Каролингского возрождения» с его рецепцией античных авторов на зарейнскую Германию, исключая, естественно, крупные аббатства и епископские резиденции, а также города прирейнской зоны. Академия Карла Великого была, вне сомнения, явлением крупного общекультурного масштаба. Однако вопросы о том, насколько велик ее вклад в культуру той Германии, которую император замирил и завоевал мечом, насколько были восприняты тюрингами и саксами идеи Алкуина, порождавшие систему «семи свободных искусств», остаются дискуссионными.

Античное наследие, конечно же, привилось в раннесредневековой Германии под явным давлением церкви, но в грубой вульгаризированной форме. Монументальное искусство, фрески и книжные миниатюры — все было подчинено церковным запросам и заказам. Достаточно сказать, что ни один художник не имел возможности сбыть на рынке свое произведение. Искусство стандартизировалось: деятельность ваятелей была подчинена желанию заказчика — церкви. Это отразилось наиболее ярко в книжной миниатюре, в которой каждый образ выписывался в канонической гамме, без полутонов и субъективно-реалистического своеобразия. Например, символ яблока (по-латински malum — одновременно и «яблоко», и «зло, обман») всегда считался порочной категорией, антагонистичной с лиловыми цветами Богородицы. Литературное наследие античности на германской почве прагматично использовалось в компилятивных «Суммах», «Этимологиях», «Вокабуляриях» для нужд школьного образования при соборах и монастырях. В системе «семи свободных искусств» господствовали ссылки на авторитеты (отцов церкви, католических святых, каноническое право), критика которых не допускалась. Высокая ученая теология (например, Рабан Мавр) была уделом очень узкой группы духовных лиц и была нацелена на реформирование, можно сказать, «подлиную католизацию» литургии в германской церкви. Ощущая невозможность для необразованной паствы постичь настоящую христианскую догматику, они своим авторитетом допустили перевод латинских псалмов и гимнов (но не Библии!) на древненемецкий.

В монументальном искусстве господствовал перенятый из Франции и там же трансформированный позднеантичный романский стиль. Наиболее яркое воплощение он получил в соборах Вормса, Шпейера и Майнца. Внешне тяжеловесная архитектоника без архитектурных излишеств уподобляет эти храмы, базиликальные и центрические в плане, огромным плывущим кораблям. Если в раннем романском стиле (X в.) во внутреннем убранстве применялась настенная живопись, то в позднем (с сер. XI в.) она дополняется каменным декором на сложные, нередко мифологические сюжеты. Охарактеризовать их лучше словами епископа Бернарда Клевросского (1091-1153), крупнейшего деятеля церкви и последовательного клюнийца: «...Для чего же в монастырях перед взорами читающих братьев эта смехотворная диковинность, эти странно-безобразные образы, эти образы безобразного? К чему тут грязные обезьяны? К чему дикие львы? К чему чудовищные кентавры? К чему полулюди? К чему пятнистые тигры? К чему охотники трубящие? Здесь под одной головой видишь много тел, там, наоборот, на одном теле — много голов. Здесь, глядишь, у четвероногого хвост змеи, там у рыбы — голова четвероногого. Здесь зверь — спереди конь, а сзади половина козы, там — рогатое животное являет с тыла вид коня». Эти реминисценции «звериного стиля» сказались и на понимании человеческого образа. Приземистые фигуры романских святых, апостолов напоминают своей мужиковатостью об их простонародном происхождении.