Читать онлайн «История Древнего мира. От истоков Цивилизации до падения Рима». Страница 57

Это замечание (которое намекает на то, что похищение было произведено отнюдь не без желания женщины, но не развивает эту тему) приводит Геродота к такому объяснению возникшей враждебности между греками и персами:

Греки собрали могучую армию из-за женщины… а затем вторглись в Азию и разбили Приама с его силами. С тех пор персы считали греков своими врагами… Они датируют возникновение своей вражды с греками от времени падения Илиона.9

Это еще один анахронизм, так как во время разграбления Трои VIIa Персия еще вообще не существовала. И все-таки он показывает, что города Греческого полуострова и Малой Азии долгое время ненавидели друг друга. Роберт Грейвз предположил, что похищение, хоть и реальное, было актом реванша за предшествующий рейд микенцев на троянскую землю.10 Похищение Елены было вызвано враждой, которая существовала уже много лет.

Из-за чего бы ни началась война, микенцы победили в битве, и Троя пала. Но вскоре сами микенцы начали долгое скольжение вниз с вершины своего могущества. Города уменьшались, ветшали, становились менее безопасными.

Возможно, это началось еще до осады. Фукидид рассказывает нам, что война длилась так много лет, потому что осаждавшие город микенцы не имели достаточно средств, чтобы нормально снабжать себя; так как им не хватало пищи, им приходилось часть времени тратить на ее выращивание и проведение пиратских рейдов в Эгейском море, а не сражаться беспрерывно.11

Война с Троей просто ускорила деградацию. Из «Одиссеи» мы узнаем, что победа над Троей была того рода, какая позднее получит имя царя Пирра; победой, которая сокрушила победителя почти так же, как и побежденного. Одиссея проникнута атмосферой печали. В словах Нестора, царя Пилоса, рассказ о ней звучит печально, хоть микенцы и победили:

Микенские герои медленно возвращались домой – чтобы расстраивать уже устоявшийся там новый домашний уклад, убивать наследников, красть благородных людей, грабить урожаи и уводить жен, принадлежащих другим. Их прибытие принесло много беспокойства: «последний из героев, вернувшийся домой, – рассказывает нам Фукидид, – вызвал немало переворотов и интриг, последовавших повсюду».13 Пик славы микенцев прошел и никогда больше не возвращался.

Сравнительная хронология к главе 35

Примерно в 1200 году до н. э. в Китае ремесленники Шана начинают отливать бронзу, жрецы Шан делают рисунки на кости для гадания, а шанский царь правит из города Инь

После переезда столицы государства в город Инь при хитром и гибком Пань Гэне династия Шан погрузилась в относительный покой примерно на век. Следующий правитель, который всплывает как личность – это двадцать второй шанский царь Ву Дин, который правил, вероятнее всего, около 1200 года до н. э.

Ву Динь, согласно древнему своду исторических преданий «Шу Цзин» (созданному через несколько сотен лет после событий, но еще до времен Сыма Цяня, который использовал их как один из своих источников), провел свои юные годы в среде «низких людей», бедноты и крестьян. Затем он начал править, ни говоря ни слова:

«Он не разговаривал три года. И позднее он все еще был склонен не разговаривать – но когда он говорил, его слова были полны гармоничной мудрости. Он не смел позволить себе бесполезной легкости, но был значительным и спокойно руководил районами Инь во всех их вопросах, малых и больших, и никогда не роптал».1

Тишина, определяемая молчанием, эта неожиданная добродетель царя, не особенно отличается от заявления Пань Гэна, что перенос столицы есть демонстрация силы, а не слабости. Власть царя Шан в это время явно не походила на ту власть, которой обладали хеттские, вавилонские, ассирийские и египетские правители с их вечным потоком угрожающих и льстивых посланий, их саморекламой, их хвастовством, их гонцами и дипломатами. Источником авторитета в Шан служило совсем другое.

Но, подобно Ву Дину, история почти совсем молчит о годах, когда государством управляли из города Инь. Шан оставил после себя остатки домов, кости и бронзу. Лишь они рассказывают нам об образе жизни Шана. Но они не так много говорят нам о том, какими были его правители.

Самые знаменитые предметы материальной культуры Шан – сосуды, оружие, прекрасно заточенные сельскохозяйственные инструменты, украшения – сделаны из литой бронзы. Они служат подтверждением власти шанского правителя. Как и строительство пирамид, литье бронзы нуждалось в царе, который мог заставить массу людей заниматься неприятной и трудоемкой работой, в данном случае – добыванием руды из шахт в холмистой местности к северу от реки Хуанхэ.

Работа шахтеров и ремесленников представила, по словам одного из ученых, занимающегося древним Китаем, «великое художественное достижение человечества».2 Никакой другой древний народ не был способен отливать бронзу в такие утонченные формы.3 Бронзовые рукояти дротиков были украшены бирюзой и увенчаны лезвиями из белого жадеита; упряжь лошадей скрепляли богато украшенные бронзовые пряжки; бронзовые маски придавали надевавшему их грозный или комичный вид. Сосуды для пищи и вина, самые сложные из всех бронзовых изделий, имели форму драконов, быков или других существ, а завершали их богатые рельефные ручки. На некоторых сосудах выгравированы названия, другие имели знаки, показывающие их предназначение. Иногда надписи указывали год или празднество.

Эта отрывочная информация, какой бы скудной она ни была, свидетельствует, что население Шана все больше привыкало пользоваться письмом. В Китае письмо развивалось по тому же образцу, что и в Месопотамии, и на Крите: оно возникло примерно за 4000 лет до н. э. как отметки владельцев предметов, а затем становилось все более сложным. Но, похоже, китайское письмо развивалось абсолютно независимо от письменности где-либо еще в древнем мире. Самые ранние значки с реки Хуанхэ были изображениями, но письменность Китая стала первой, которая ушла от картинок, начав комбинировать изображения: объединяя изобразительные знаки (так называемые «идеограммы») в «составные идеограммы», которые могли выражать абстракции и идеи.4

Ко времени размещения двора Шана в городе Инь эти «составные идеограммы» стали достаточно сложными, чтобы записывать божественные пророчества и священные тексты. В руинах столицы Шан археологи нашли сотни знаков, выгравированных на костях; во многом они служили тем же, чем позднее служили внутренности греческим жрецам. Люди, которые нуждались в совете, приходили к жрецам, чтобы задать им вопрос. Жрецы приносили очищенные и высушенные лопатки коров или овец (или, время от времени, панцири черепах), с вырезанными на них узорами или знаками и надписями, а затем касались кости или раковины нагретым металлическим лезвием. Когда кость трескалась, дорожка трещины по рисунку или надписи «прочитывалась» жрецами и интерпретировалась как послание, направленное предками, которые теперь посылали свою мудрость назад живущим. Священник вырезал результаты запроса ножом на кости или раковине в виде знаков и заполнял канавки краской.5

Эти «гадальные кости» показывают, что вопросы, внезависимости от того, кто их задавал, всегда подавались от имени царя.

В «Шу Цзин» древние историки хвалят царя Ву Дина за его упорное трудолюбие, за отказ тонуть в роскоши и за покой, который он принес своему народу: во время всего его правления «не было ни одного убийства». В то же самое время древний философский текст «И Цзин» («Книга Перемен») с одобрением описывает, как Ву Дин организовал трехлетнюю кампанию против восставших племен на северо-западе; через семьсот лет «Ши Цзин» («Книга Песен») приписывает ему управление невероятно огромными землями:

Эти черты – скромного и трудолюбивого человека, сосредоточенного на заботе о подданных, и победителя, требующего почтения – странно сочетаются. Похоже, представление о роли и задачах царя не было однозначным, и хроники не уверены – то ли он духовный лидер, придерживающийся добродетелей прошлого, то ли полководец, заботящийся о будущем страны.