Читать онлайн «История Франции. Том I Происхождение франков». Страница 33

Таким образом, преодолев опасный кризис, в котором Галлия оказалась в конце VI столетия, страна воссоздала себя на новых основаниях, которые определят ее будущее. Почти покончено с латифундиями, а призрак античного «цивитата», все еще вводящий в заблуждение, окончательно рассеивался. Отныне наступили времена подвергавшихся разделам «вилл», а также пригородных созвездий, где селились светская и церковная элиты. Они все более и более отворачивались от Средиземноморья, обращая свои взоры к новым странам на севере, к рынкам сбыта излишков продукции. Вскоре эти земли откроются и для честолюбивых воинов, и для ревностных миссионеров.

Несомненно, что лишь большие церковные хозяйства и самые богатые земельные собственники собирали в своих руках излишки возрожденного производства, обирая крестьян, становившихся все более и более зависимыми, и получая обильные урожаи на своих полях. И только эти хозяйства имели доступ к межрегиональному (даже международному) рынку, центрами которого становились новые торговые города и пригороды старинных городов, географически наиболее удачно расположенных. Там излишки сельскохозяйственной продукции обменивались на предметы роскоши, необходимые одним для отправления культа, другим — для демонстрации своего социального статуса. Получали продавцы этой продукции и серебряные монетки, которые начинали распространяться в их собственных владениях.

Среди знатных особ VII века редко кто мог гордиться тем, что с незапамятных времен обладает правом собственника на настоящее «наследие». К таковым относились лишь представители галло-римских родов, тот, кто сохранил четкое сознание своего происхождения и смог обеспечить в те неспокойные века передачу по наследству своей собственности. К указанному времени сохранилось несколько таких семейств южнее Луары (Дезидерии, из рода которых вышел святой Дидье; Сиагрии, активно действовавшие в начале VIII века на пространстве от Лиона до Прованса), но на севере подобных семейств не осталось. Здесь от слияния элит выиграли варвары, происхождение от рода сенаторов являлось редкостью (как в случае с Нумерианом, епископом Трирским в середине VII века, и его братом Жерменом). Аристократия Северной Галлии разбогатела не так давно, причем состояния основывались не столько на притязаниях потомственной знати (таковая отсутствовала во времена «Салической правды»), сколько были результатом службы королю, службы духовной и светской, выполнения задач королевской администрации. Именно благодаря такой деятельности происходила концентрация наибольшей части земель в руках епископов, главных монастырей, придворных администраторов, графов, крупных феодалов, а в ряде случаев — членов королевской свиты, которые жили при дворе, находились на казенном содержании и, таким образом, не нуждались в получении земельных пособий.

Именно отношение короля и его окружения, особенно членов свиты, оказали сильное влияние на социальную жизнь аристократов, которая, в свою очередь, часто строилась на этих отношениях. Подобно галло-римским элитам, у которых со времен поздней античности установилась привычка окружать себя дружиной, составленной из букелариев (состоявших на довольствии солдат), франкские элиты устанавливали товарищеские отношения (о них свидетельствуют встречающиеся в исторических текстах слова amicitia друзья, или comitatus — свита) со свободными людьми или с некоторыми зависимыми от них лицами. Последние превращались в сателлитов, членов свиты, сикариев, сообщников — можно сказать, в телохранителей, но таких телохранителей, которые телом и душой были преданны делу своего господина. К тому же принимаемые ими обязательства закреплялись в ходе торжественной церемонии, названной коммендацио (поручительство). Таким образом создавалась система пожизненных взаимных обязательств между аристократом и свободным человеком; скоро появится и слово «вассалы» VII столетие, особенно вторая его половина, время после смерти Дагобера, были золотым веком для этих дружин. Опасности, подстерегавшие на каждом шагу, сплачивали членов дружин вокруг знатных господ, создавали отношения почетной зависимости) скрепленные клятвой верности. Такая система предполагала предоставление оружия, еды и крова, а иногда — земельное пожалование, чаще всего ненадежное, временное, за символическую арендную плату. Однако именно вокруг аристократов собирались основные служители королевской власти, и когда она ослабла, в руках у этих аристократов оказались экономические средства и людские ресурсы для того, чтобы потребовать раздела сфер влияния.

Система вооруженной свиты служила лишь причиной для раздоров. Аристократическая элита оказывала огромное влияние на свое окружение, а через него на население контролируемых земель (здесь она властвовала, имея или не имея на то полномочий от короля). Благодаря этому влиянию элита оказалась самым активным проводником христианства в деревне и, в более широком плане, главным распространителем новых моделей культуры.

Чтобы скрепить взаимные обязательства участников различных систем боевого товарищества, теперь не прибегали к помощи письменных документов: на севере страны исчезли светские нотариусы, к их услугам все реже и реже прибегали и на юте. Ни в Аквитании, ни в Бургундии, ни в Провансе уже не встречались люди, образованные на античный лад. Отныне наступили времена устных обязательств, принимавшихся в присутствии как можно большего числа свидетелей. Как раз в этот момент латынь окончательно порывает с великой письменной культурой и начинает принимать черты, свойственные языку, существующему исключительно в разговорной форме; все более вольным становится обращение с синтаксисом, значительны расхождения в использовании пространственно-временных характеристик. «Мир уже стареет, — отмечает лже-Фредегер, — острота знаний притупляется в нас, нет сегодня людей, равных ораторам прошлого времени, способных соревноваться с ними».

Поэтому неудивительно, что в надгробных надписях (как, например, на могиле человека по имени Меркурии, похороненного в 618 или 619 году в пригородном храме Сен-Лоран де Шулан в Лионе) механически повторяются более ранние тексты. При этом надписи изобилуют ошибками, довольно типичными для новых времен, а в копируемых образцах сохраняются части, противоречащие смыслу новых эпитафий очевидно, что резчики по камню были не способны понять смысл надписи. По крайней мере, резчики (во всяком случае, тот, кто работал над надгробием Меркурина) пытались точно воспроизвести эту надпись. Чего нельзя сказать о нотариусах из королевской канцелярии: если при написании дипломатических документов в VII веке они еще следуют нормам, существовавшим в римской провинциальной администрации, то делают это так неумело, что прочитать эти документы довольно трудно из-за беспорядочности, нагромождения лигатур, соединения отдельных слов, вытянутых «мачт» и непропорциональных «перекладин» (вертикальных и горизонтальных линий, образующих букву). Все чаще и чаще некомпетентных светских служащих заменяли в канцеляриях церковные писцы: решительно это знак новых времен. Конечно, королевский двор оставался подлинным очагом культуры. Так, в окружении Дагобера находились кантор (сказитель) и музыканты как и веком раньше, они аккомпанировали на арфе или цитре певцам, славившим подвиги старинных королей. Время не сохранило никаких следов этой устной литературы.

Но до нас дошли произведения искусства VII века, свидетельствующие о необыкновенных изменениях во вкусах. Правда, в каменной архитектуре — преимущественно религиозной все еще сохраняется зависимость от образцов, оставленных античностью. Но декоративное искусство постепенно отворачивается от греко-римских традиций, о чем свидетельствуют украшения на стенах зданий и на страницах рукописей, характер ювелирных изделий. Мастера все более и более неумело передают пластику тела (может быть, из отвращения к нему), природной и анималистической тематике они предпочитают фантастические образы, сложные линейные мотивы, примат рисунка и равновесия частей сменяется переливами цветов и заполнением пустот.

Если последним отблеском галло-римской архитектонической традиции явился, при всей неумелости его строителей, баптистерий в Пуатье, завершенный в начале VII века, то об изменениях во вкусах очень ярко свидетельствует подземная усыпальница де Дюн, созданная около 700 года в нескольких сотнях метров от баптистерия для аббата по имени Меллебод. Она сохраняет форму традиционной погребальной камеры, наполовину врытой в землю. Такие камеры строили для себя аристократы римской Галлии. Но в то же время внутреннее убранство строения и надписи в нем типичны для новых времен: ступеньки лестницы, по которой спускаются посетители, украшены ветвевидным орнаментом, изображениями переплетенных змей, морских животных; на дверной раме — обилие розеток, искусная вязь и надпись, которую завершает выражение Maranatha («Гряди, Господи!» — арамейск.), заимствованное из Апокалипсиса и у святого Павла и предающее анафеме возможных вандалов. В помещении установлен престол, так как Меллебод желал превратить свою усыпальницу в часовню. Рядом с алтарем подвышался сооруженный здесь или перенесенный сюда крест, от которого сохранилось лишь подножие, на нем неровное примитивное скульптурное изображение двух распятых разбойников. Таким образом искупительный смысл креста, который присутствует во всем убранстве здания, тесно сплетается с сберегательными функциями иконографии и надписей: хотя перед нами и могила какого-то конкретного аббата (о котором, собственно говоря, ничего не известно), но она довольно типична для религиозного менталитета меровингской эпохи. Эта эпоха представляет Христа как победителя сил зла. Эту тему повторяют и другие памятники, относящиеся к тому же или более позднему времени. Их отличают одинаковый тематический набор, простая техника, уровень которой может снижаться (здесь можно назвать надгробную терракотовую плиту из Грезена в Пюи-де-Дом или стелу из Нидердоллендорфа под Бонном). Техника могла быть более разработанной: к произведениям такого рода, предвещающим каролингское возрождение, относится балюстрада на хорах церкви Сен-Пьер-о-Нокнэ в Меце (ее датируют примерно 760 годом).