Читать онлайн «Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры». Страница 46

Большой голод 1930-х годов стал важнейшим этапом утверждения сталинской социально-экономической системы и диктатуры. Задавленные голодом крестьяне практически прекратили активное сопротивление политике коллективизации. Лишившись в результате массовых арестов и депортаций основной части социально и политически наиболее активного населения и экономически жизнеспособных хозяйств, утратив значительную часть производственных фондов, и без того бедная советская деревня была обречена на долгие годы нищенского существования в качестве внутренней колонии.

Главной причиной голода, что не оспаривается никем из серьезных историков, была сталинская политика коллективизации и ограбления деревни в конце 1920-х — начале 1930-х годов. Вместе с тем этот первоначально «незапланированный» (но вполне прогнозируемый) голод в период своего пика зимой 1932— весной 1933 г. был многократно усилен вполне рассчитанными действиями Сталина и его окружения. Разгоняя очередной виток «классовой борьбы», сталинское руководство, игнорируя массовый голод в деревне, продолжало политику реквизиций продовольствия и отказалось от предоставления минимальной помощи голодающим из внутренних или международных ресурсов. Фактически голод использовался как средство подавления сопротивления крестьян коллективизации, голод, как не без оснований полагают многие историки, приобретал все более организованный характер, превращался в голодомор. Особенно заметно это было на Украине и Северном Кавказе, политически нестабильных житницах СССР, где слились воедино насильственные хлебозаготовки и национально-политические чистки. В конечном счете все это предопределило чрезвычайные масштабы и жестокость голода.

Такая политика вызывала сопротивление (впрочем, все более ослабевавшее по мере распространения голода) не только крестьян, но и низового аппарата власти. Широкое распространение получили попытки создать разного рода запасы, противостоять реквизициям. В партии нарастала критика сталинской политики. Железной рукой подавляя малейшее сопротивление, центр усиливал репрессии. Объектами террора стали многочисленные слои населения — значительная часть крестьянства, жители городов и пограничной полосы, выселявшиеся в Сибирь и Казахстан в связи с введением паспортов. ОГПУ фабриковало многочисленные дела о «контрреволюционных организациях». В союзных республиках (прежде всего на Украине) и других национальных образованиях эти репрессии проходили под лозунгом борьбы с «национальной контрреволюцией». Массовые аресты и депортации «кулаков» и «контрреволюционеров» сопровождались чисткой партии и многочисленными арестами «переродившихся» коммунистов. Чистка партии и репрессии против коммунистов, впервые применявшиеся в столь широких размерах, имели принципиальное значение для подавления критических настроений в аппарате и ведения войны с крестьянством.

Как показывают факты, чрезвычайная политика в голодные годы, если и вызывала незначительные колебания в сталинском окружении, в целом не прервала процесс консолидации единоличной диктатуры, а даже интенсифицировала его. Имеющиеся в литературе предположения о формировании в условиях кризиса «умеренной фракции» в Политбюро не подтверждаются документами. Заметное ужесточение террора с конца лета 1932 г., автором которого, как доказывают многочисленные документы, являлся Сталин, было принято высшими советскими руководителями практически безоговорочно. Все они, без исключения, активно участвовали в реализации политики террора и наказания голодом, политики, которая очень быстро завела страну в очередной тупик и потребовала очередной экстренной корректировки.

Короткий период между всплеском государственного террора в 1932–1933 гг. и новым ужесточением «генеральной линии», последовавшим за убийством С. М. Кирова 1 декабря 1934 г., по многим признакам может рассматриваться как своеобразное «потепление», разумеется, в рамках системы, сложившейся в 1930-е годы. По мнению М. Я. Гефтера, это было время упущенного выбора, выбора между новым кровопролитием, продолжением прежнего курса и нормализацией, «антифашистской демократизацией сталинского результата»[409]. Целый комплекс внутри и внешнеполитических причин не позволял далее, как выразился Сталин на пленуме ЦК партии в январе 1933 г., «подхлестывать и подгонять страну». По существу, это был отказ, тихое и официально не признанное отрицание (в ряде пунктов даже осуждение) курса первой пятилетки. Оплаченное миллионами жизней и огромными экономическими потерями осознание невозможности продолжения «большого скачка» привело к заметной корректировке экономической, социальной и, соответственно, карательной политики, корректировке, которая запоздала, по крайней мере, на несколько лет. В данной главе делается попытка исследовать суть и механизмы этого нового политического поворота, выяснить, какими были те силы в руководстве страны, которые способствовали (или, возможно, препятствовали) его реализации.

Одержанная в период голода победа над крестьянством на самом деле была похожа на поражение. Несмотря на огромные усилия и жестокость реквизиций, не подтвердились расчеты Сталина на то, что хлеб в деревне был, и крестьяне просто прятали его от государства. План хлебозаготовок так и не был выполнен. Государство получило из урожая 1932 г. хлеба почти на 20 % меньше, чем в неурожайном 1931 г.[410] Еще более глубоким был провал животноводства. Даже по официальным данным, производство мяса с 1928 по 1932 г. упало с 4,9 до 2,8 млн тонн, молока — с 31 до 20,6 млн тонн, яиц с 10,8 до 4,4 млрд штук[411]. Это означало, что население в самом лучшем случае могло рассчитывать на хлебно-картофельный рацион. Вопрос стоял предельно остро. Если доведенные до максимума жестокие меры в деревне не смогли обеспечить потребности страны в продовольствии, то что делать дальше? Продолжение политики продразверстки было чревато постоянным воспроизводством голода.

Для того чтобы оправдать очевидную деградацию сельского хозяйства Сталин пытался акцентировать внимание на успехе индустриализации. С этой целью в январе 1933 г. он объявил о досрочном выполнении пятилетнего плана за четыре годы и три месяца. Однако это было ложью, что Сталин хорошо знал. Пятилетка по всем ключевым параметрам не была выполнена вообще. Большинство целей плана даже по приоритетным отраслям тяжелой промышленности оказались в лучшем случае достигнуты в годы второй пятилетки, а многие только после войны. Например, производство чугуна (это был основополагающий показатель, который использовался как основа планирования темпов развития всей индустрии) в 1932 г. достигло 6,2, а в 1933 г. 7,1 млн тонн по сравнению с 17 млн тонн по плану. На уровень 17 тонн советская индустрия в довоенные годы не вышла вообще, достигнув этого показателя между 1949 и 1950 гг. Задания по производству тракторов и автомобилей, установленные на 1932 г., на самом деле были достигнуты в 1956 и 1957 гг. и т. д.[412] Еще хуже выполнялся план в отраслях легкой и пищевой промышленности, которые вообще не получали ни достаточного финансирования из государственного бюджета, ни сырья от разрушенного сельского хозяйства. На низком уровне (особенно по сравнению с заданиями пятилетки) были реальные качественные показатели. Производительность труда в крупной промышленности в 1932 г. снизилась даже по сравнению с 1928 г. Реальная заработная плата в промышленности по сравнению с 1928 г. снизилась от 30 до 50 %. Полный провал постиг все социальные программы первой пятилетки[413].

В совокупности все это ставило под вопрос реальность наращивания индустриального потенциала вообще. В новых условиях, в очередной раз Сталин оказался перед развилкой политического курса, на которую уже не раз попадали большевики. Противники Сталина, например, Троцкий, открыто призывали его к изменению политики. На январском пленуме ЦК ВКП(б) Я. Э. Рудзутак обрушился на «клевету» Троцкого, который объявил, что 1933 г. должен стать в СССР «не годом наступления, а годом капитального ремонта»[414]. Однако эти обличения были лишь маскировкой того факта, что под напором обстоятельств сталинское руководство было вынуждено сделать то, что нужно и можно было сделать несколько лет назад.

Не ограничиваясь «организационным укреплением колхозов» при помощи срочно созданной сети политотделов МТС, правительство было вынуждено пойти на те незначительные уступки крестьянству, которые в течение нескольких лет до этого обсуждали даже вполне лояльные партийные функционеры, а многие низовые работники пытались реализовать на практике. Фактически согласившись с пагубностью продразверстки, 19 января 1933 г. СНК СССР и ЦК ВКП(б) приняли совместное постановление, вводившее твердые нормы сдачи зерна государству (принцип продналога). Согласно постановлению, не позднее 15 марта каждого года колхозам и единоличникам вручались обязательства о погектарных нормах и сроках сдачи зерна. Устанавливались предельный уровень поставок — треть валового сбора хозяйства при среднем урожае. Оставшимся после этого и ряда других отчислений зерном производитель, как обещалось, мог распоряжаться по своему усмотрению. Принципиальное значение имел пункт, согласно которому местным органам власти запрещалось предъявлять встречные планы, являвшиеся символом полной непредсказуемости государственной политики в деревне и основным рычагом фактической продразверстки. На практике это постановление никогда не выполнялось в том виде, как было провозглашено. Однако в сочетании с другими компромиссными мерами оно сыграло свою роль в преодолении крайних эксцессов государственных заготовок.