Читать онлайн «Постижение истории». Страница 169

Образ реальности

Что же добавить еще об этой несчастной поре порока и насилия? Сравнение исторических событий с описанием их в варварской эпической поэзии показывает, что, даже если какое-либо историческое событие воспроизведено в эпическом рассказе достаточно точно, реальный масштаб его и влияние на жизнь современников были, как правило, куда скромнее, чем это отражено в эпосе. Например, бургундский вождь Гунтер, личность которого опоэтизирована в эпосе «Песнь о Нибелунгах», в жизни играл весьма скромную роль в деле проникновения варваров в Галлию в V в. н.э. [626]. Что же касается еще более популярного литературного героя, Зигфрида, то его прототип видели в самых разных исторических деятелях, однако к окончательному суждению так и не пришли [627]. Отнюдь не военные или политические заслуги реального исторического лица предопределяют славу его в веках и долговечность созданного на основе его жизни литературного произведения. Литературная судьба персонажа «героической» поэзии начинается с отрыва от действительной истории. В сущности, чем утонченнее этот тип поэзии, тем дальше отходит он от фактов истории и реалий жизни и тем больше у него шансов пережить века. Шедевром поэтического переосмысления исторической правды пожалуй, может считаться героический эпос сербского, внешнего пролетариата. Вопреки историческим фактам реальный герой Вук Бранкович превратился благодаря поэтическим вольностям в предателя, а исторический предатель Марко Кралевич предстал героем [628]. Кроме Чрезвычайно свободного обращения с историческими личностями и событиями, героическая поэзия склонна упускать из виду весьма важные исторические факты и события, умалчивать о деятельности действительно выдающихся личностей, а иногда и целых народов.

Для историка парадокс, что «франки, ставшие господствующим народом, очень слабо представлены в тевтонском эпосе» [прим133]. Но это еще не самый странный из парадоксов, которые ставит перед историком тевтонский эпос. Пожалуй, самым удивительным может считаться тот факт, что тевтонский эпос почти полностью игнорирует существование Римской империи и в еще большей степени равнодушен к эллинистической цивилизации, для которой Римская империя была универсальным государством. Как можно объяснить это молчание, если эпоха, нашедшая отражение в тевтонских героических поэмах, как раз и есть постэллинистическое междуцарствие, заполненное движением племен североевропейских и прочих варваров, рвавшихся в Римскую империю? Ведь тевтонский эпос – это прежде всего непосредственное отражение опыта движения племен. И что иное, если не завоевание опустошенной империи, вдохновило романтическое воображение варварского поэта? И что же в таком случае заставило авторов тевтонского эпоса умолчать о римском источнике их собственного искусства, да и самого варварского мира?

Опытному историку трудно поверить, что варварские поэты не виновны в заговоре молчания, подсказанном, возможно, каким-то неизвестным нам предрассудком, а может быть, и просто прихотью. Однако историку следует помнить о принципе историзма и не ставить перед собой неразрешимых проблем, приписывая свои собственные интересы и современное мировоззрение авторам, тем более что они были поэтами, а не историками. Чтобы не впасть в ошибку, следует помнить и о том, что социальным окружением этих анонимных поэтов была отнюдь не цивилизация, а военный отряд. Фактически нет никаких оснований утверждать, что авторы героической поэзии вообще задумывались об исторической правде или о том, чтобы оставить для потомства точное описание своей эпохи. Молчание тевтонского эпоса о Риме не может быть ни случайным, ни преднамеренным, потому что поэт героической эпохи ищет подходящую тему для своего искусства в жизнеописании героев, а судьба Рима его просто не интересует. Он еще не может отличать факт от фикции, а значит, его произведение нельзя судить по критерию истины. Эту особенность творческого метода поэтов, воспевающих героический век, очень тонко подметил Аристотель, предостерегавший, что не стоит искать истину в фантастическом мире эпических образов. «Гомер – великий мастер искусства рассказывать правдоподобные небылицы… Он учит предпочитать невозможное, но правдоподобное возможному, но невероятному» (Аристотель. Поэтика. XXIV. 18).

Только благодаря поэтическому волшебству скудные реалии бедного быта варварского воина, расцвеченные фантазией героизма, пережили века. Эта жемчужина варварского наследия высоко ценится потомством, тем более что она существенно отличается от всего, что осталось от варварства. Варварский бард своей посмертной литературной жизнью, дарованной ему через канонизацию его произведений, хитро мстит своим былым сотоварищам, варварскому вождю и воину, силой своего художественного творчества, лишая их славы. Очарование героической поэзии обманывает ее нынешних поклонников именно тем, что переворачивает истинную историческую реальность, рисуя ложный героический век. Литературный образ героического века – это лишь своенравное дитя творческого воображения поэта. Магический дар поэта улавливает «свет, которого не было ни на море, ни на суше» [прим134], в недобром взгляде варвара, разжигающего пожар в опустошенном мире. Это маскарад, хотя и великолепный.

В предыдущих частях настоящего исследования мы рассматривали природу и процесс распада цивилизаций, обращая внимание на группы, образующиеся в результате разложения социальной системы. В ходе анализа мы искали ответ на вопрос, поставленный в самом начале исследования, а именно: являются ли цивилизации умопостигаемыми полями исторического исследования? Суть ответа сводится к тому, что цивилизации могут считаться умопостигаемыми полями, пока они рассматриваются в процессах их генезиса, роста или надлома изолированно. В самом деле, на примере историй надломов цивилизаций мы замечали, что основная причина этих феноменов состоит в потере способности к самодетерминации, и только в редких случаях надлом являлся следствием внешнего удара. Однако, перейдя к изучению распадов, мы убеждались, что значительную роль здесь играют сторонние влияния. Например, на историческую арену выходит внешний пролетариат, находившийся ранее за границей цивилизации, но теперь постоянно тревожащий цивилизацию. Кроме того, невозможно не заметить чужеродное влияние, исходящее от внутреннего пролетариата, который был инкорпорирован цивилизацией в ходе ее завоевательных акций. При этом нельзя недооценивать важности того творческого вдохновения, что берет свое начало в чужеземных источниках, когда внутренний пролетариат начинает порождать высшую религию. Обнаруживается также, что универсальные государства, непреднамеренно и не отдавая себе отчета в этом, совершают свою работу не для себя, а для чужестранных потребителей. Наконец, высшие религии, создающие проект общества, принадлежащего виду, отличному от вида цивилизаций, собранных под эгидой универсального государства, являются как бы новыми обществами. И до тех пор, пока институты универсального государства продолжают функционировать на благо вселенских церквей, они трудятся на благо варваров или чужестранных цивилизаций.

Эти чужестранные цивилизации, как и варвары за границей, оказались чужестранными лишь по тому простому и очевидному признаку, что место их происхождения находилось за границей государства. В период распада государства, ставшего к тому времени для них уже не столь чуждым, они проникали в распадающееся общество, нарушая его границы и оказывая на него влияние, но так и не принадлежа ему окончательно. Такая отчужденность являлась психологическим выражением того исторического факта, что вдохновение религии, зарождающейся внутри некоторой культурной традиции, изначально имело иностранное происхождение. Римская империя была колыбелью, изготовленной по эллинскому образцу для вдохновленного сирийским творчеством христианства, а кушанское варварское государство-последователь аналогичным образом являлось колыбелью, созданной эллинскими руками для махаяны, рожденной в индских сердцах. Хотя, с другой стороны, справедливо, что ислам и индуизм взлелеяны в своей собственной политической колыбели, но также истинно и то, что обе эти высшие религии зародились на предыдущей исторической фазе, когда в соответствующих регионах взаимодействовало более одной цивилизации. Ислам и его политическое лоно – халифат, представляли собой в религиозном и политическом планах сирийскую реакцию на длительное вторжение эллинизма в древнесирийский мир. А более позднее, хотя и более кратковременное, вторжение эллинизма в индский мир аналогичном образом вызвало как индуизм, так и империю Гуптов. Таким образом, можно видеть, что происхождение четырех высших религий, существующих в сегодняшнем мире, становится понятным только через расширение поля исследования, когда наблюдается столкновение двух и более цивилизаций.