Читать онлайн «Древняя Месопотамия: Портрет погибшей цивилизации». Страница 49

К сожалению, в месопотамской религии изображения такого рода не играли, по-видимому, важной роли. В течение всей известной истории Месопотамии мифы относились исключительно к сфере литературы. Только в очень древнюю эпоху, да и то лишь в отдельных случаях, иконографический материал косвенно иллюстрирует известные нам по записям мифы. Героические подвиги или другие необычайные поступки божества не представляются как конкретные действия, а скорее сублимируются и символизируются. Не повествования о божестве, а сакральные формулы, очевидно связанные с осуществлением культа в святилищах, оформляются в виде геральдических символов, которым часто придавались формы животных. Они становились священными в результате каких-то процессов, недоступных нашему пониманию. Кроме того, оружие и другие предметы могут зримо воплощать некие формулы, касающиеся божества и мира человека - всего того, что сегодня уже невозможно адекватно понять.

Прежде чем обратиться к документальным данным, относящимся к религиозной жизни Месопотамии, текстам, которые по своему обилию обещают на первый взгляд массу информации, - поставим перед собой вопрос: может ли какое-либо собрание документов воссоздать синхронную картину сложнейшего комплекса, именуемого ''месопотамской религией'', в состоянии ли оно диахронически осветить запутанную тысячелетнюю историю того или иного культового центра или культовых традиций? Насколько широко и в какой степени надежно отражают письменные источники разнообразие культов, традиционные, индивидуальные и групповые реакции на вещи, почитавшиеся священными, а также на такие земные явления, как смерть, болезнь или несчастье, короче говоря, насколько правдиво раскрывают они то, что обычно подразумевается под словом ''религия''?

Для понимания этой и родственных проблем важны три типа клинописных текстов (а также некоторые другие группы текстов и отрывки). Эти три группы - молитвы, мифы и тексты, связанные с ритуалом. Разберемся, насколько они могут помочь нам в разрешении поставленной задачи.

Остановимся на первой группе текстов - молитвах. В месопотамской религиозной практике они всегда были связаны с сопутствующим им ритуалом, который тщательно описан в конце молитвы, в разделе, адресованном либо самому молящемуся, либо совершающему богослужение жрецу - так сказать, ''техническому исполни толю'' - и регламентирует движения и жестикуляцию, а также характер жертвоприношения, его время и место. Ритуал и сопровождающие его молитвы равны по значению и вместе составляют религиозный акт; истолкование молитв без учета ритуала неминуемо исказит религиозную концепцию, которую они выражают. Все действия во время молитвы, включая акты жертвоприношения, строго регламентированы (допускаются лишь незначительные изменения и отклонения от небольшого числа существующих образцов). Это же можно сказать и о словесном оформлении молитвы, сводящемся к ограниченному числу заклинаний, просьб, жалоб и выражений благодарности. Подобного рода материал дает известное представление о настрое и эмоциональном климате месопотамской религии, несмотря на повторяющиеся формулы молитв и их сложную синонимику, но информации по существу вопроса он почти не содержит.

Я не обнаружил в молитвах свидетельства о том, что молящиеся эмоционально отдавали предпочтение какой-либо особо важной теме, такой, например, как отношение индивидуума к духовным или моральным контекстам универсального характера, к проблеме жизни и смерти и прямого контакта с божеством. Я упомянул здесь только несколько топосов, которые, как следовало ожидать, должны были бы оставить отпечаток на религиозной литературе столь сложной цивилизации, как месопотамская. Но создается впечатление, подтверждаемое и другими признаками, что влияние религии на отдельных людей и на общество в целом не имело в Месопотамии существенного значения. Мы не имеем, в частности, убедительных письменных свидетельств о воздействии ритуальных требований на физиологические аппетиты индивидуума, на его психологические предпочтения или на отношение к своей собственности или семье. Религия не предъявляла сколько-нибудь серьезных притязаний ни на тело, ни на время, ни на богатство индивидуума. Отсюда отсутствие конфликтов с религией, которые могли бы смутить или потрясти человека. Смерть воспринималась как нечто само собой разумеющееся, а участие гражданина в культе городского божества было чрезвычайно ограниченным: он был просто зрителем на некоторых траурных или праздничных публичных церемониях. Человек жил в чрезвычайно умеренном религиозном климате, определявшемся скорее социальными и экономическими, чем культовыми координатами. Его надежды и страхи, так же как и его моральные представления, не распространялись за пределы узкого городского или сельского общества.

В молитвах преобладают две темы: рассказы о божествах и изложение в квазимифологическом стиле собственного опыта верующего. Последняя тема особенно важна и характерна; она заслуживает пристального внимания. Первая является не менее важной, но, по-видимому, она не представляет собой формы религиозного творчества, типичной только для Месопотамии.

Метафизически божество в Месопотамии воспринимается как ужасное, повергающее в трепет явление, наделенное неземным устрашающим сиянием, которое считается божественным атрибутом и присуще в различной степени интенсивности любому предмету или лицу, считающемуся божественным и священным, следовательно, также и царю. Внушительный набор определенных терминов, отмечающих эту особенность божественного, постоянно встречается в молитвах и других текстах. Соответствующая аккадская терминология тяготеет к формулировкам, семантически связанным с ужасным, внушающим страх сиянием. В этом она близка - хотя и не соответствует этимологически - некоторым выражениям из религиозного словаря всего семитского древнего Ближнего Востока. Здесь, мы наталкиваемся на те же попытки выразить невыразимое с помощью ссылок на страшное сверхъестественное сияние, излучаемое божеством. В аккадском эта терминология особенно разнообразна и вдобавок обладает скрытыми от нас побочными значениями.

Вторая группа текстов содержит мифы и литературные произведения с ярко выраженной мифологической окраской. Чтобы с самого начала определить отрицательное отношение к прямому и недифференцированному использованию подобных текстов, хочу прежде всего отметить, что содержание их, к сожалению, оказало слишком большое влияние на наши представления о месопотамской религии [3] . Истории о богах и их деяниях, окружающем нас мире и о том, как он возник, морализирующие и одновременно развлекательные истории, рассчитанные на эмоциональное воздействие, обычно рассматриваются как главные и любимые литературные темы месопотамской цивилизации. Но они лишь красивая ширма, за которую должен проникнуть исследователь, если он ищет серьезных и непосредственных свидетельств о формах религиозной практики месопотамцев. Это тем более трудно, что рассказы весьма привлекательны в своем непосредственном очаровании и соблазняют сходством с историями, имевшими хождение по всему древнему Ближнему Востоку и Средиземноморью. Хотя в настоящее время специалисты по античности научились проникать за ширму мифологии, извлекая при этом всю полезную информацию, ученые в нашей области слишком легко становятся жертвами ее привлекательности. Я склонен рассматривать все эти тексты только как литературные упражнения шумерских придворных поэтов и подражавших им старовавилонских писцов. Задачей тех и других было испытать художественные возможности нового литературного языка; я не говорю уже об ''александрийских'' литературных ухищрениях позднего периода (ниневийская версия ''Эпоса о Гильгамеше'') или об эпосе ''О сотворении мира'' с его ''архаическими'' и учеными измышлениями. Все эти произведения, которые называют мифологическими, относятся скорее к сфере истории литературы, нежели к истории религии. Они содержат упрощенные и часто примитивные переложения древних мифологических сюжетов для читателей позднейшего времени дающие лишь отдаленное представление о мифах, унаследованные от далекого прошлого и имевших хождение среди определенны) групп населения Месопотамии. Хотя мифы (шумерские и аккадские) в клинописной записи, несомненно, древнейшие из письменно засвидетельствованных, сами, как таковые, они отнюдь не ''старше'' тех, которые можно найти где угодно и когда угодно

Третья группа текстов - многочисленные описания специфических ритуалов, которые совершали жрецы и служители святилищ. В них перечисляются, часто весьма детально, отдельные акты ритуала, молитвы и формулы, которые нужно произносить (они либо даются полностью, либо приводятся только их начальные слова), необходимые подношения, жертвенные приспособления и т. п. Словом, они в какой-то мере характеризуют деятельность месопотамского храма. В первую очередь это относится к вавилонскому тексту ''Новогодний ритуал'', содержащему подробное описание церемоний, которые производились в Эсагиле от второго до пятого дня праздника (остальное утрачено). Текст дает исключительны полное представление о характере празднества, тогда как другие таблички, начиная еще с периода, предшествующего Саргону Великому [4] , лишь упоминают название этого праздника. Такие существенные, сопровождавшие только этот праздник церемонии, как чтение эпоса ''О сотворении мира'', архаический ритуал ''козел отпущения'' и сожжение двух богато украшенных фигур из дереве не говоря уж о странной ритуальной сцене с участием царя, известны только из описания новогоднего праздника в Вавилоне. Невозможно определить, к какому времени восходят эти обряды ибо архаические черты ритуала - это еще не доказательство его древности. Ничего не говорят они и об его истории. Хотелось бы еще раз проиллюстрировать свою точку зрения и предостеречь против распространенной, но неоправданной тенденции трактовать религиозную практику как нечто однородное, стабильное или во всяком случае, развивающееся в одном направлении - тенденция, которая обусловливается лишь нашим стремлением заполнит пробелы, встречающиеся в описаниях религиозных обычаев. Вот почему я предлагаю описание одного специфического ритуала