Читать онлайн «Грани русского раскола». Страница 31

Принцип «твоя собственность есть собственность твоей веры» прослеживается и в хозяйственном укладе Преображенского кладбища в Москве. В распоряжении исследователей находятся донесения полицейских агентов, расследовавших деятельность московских старообрядцев во второй половине сороковых годов XIX века[389]. Для внешнего мира это было место, где располагались погосты с богадельнями, приютами и больницей. На самом же деле «кладбище» служило финансовой артерией беспоповцев федосеевского согласия. По наблюдениям МВД, касса «кладбища» помещалась в тайниках под комнатами федосеевского наставника С. Козьмина[390]. В них хранились общинные капиталы, направляемые по решению наставников и попечителей на открытие или расширение различных коммерческих дел. Единоверцам предоставлялось право пользоваться ссудами из общинной кассы, причем кредит предусматривался беспроцентный, допускались и безвозвратные займы. Именно с этой помощью образовалось огромное количество торгов и производств[391]. Однако возвратить взятое из кладбищенской казны и стать полноправным хозяином своего дела, т.е. попросту откупиться, не представлялось возможным. Можно было лишь отдать предприятие, запущенное на общинные деньги. Как известно, беспоповцы-федосеевцы не признавали брака, а значит, наследственное право не играло здесь роли, что усиливало общинное начало хозяйств. Воспитанниками Преображенского приюта были незаконнорожденные дети богатых купцов из разных регионов страны. Капиталами их отцов в конечном счете распоряжались выборные наставники и попечители Преображенского кладбища[392].

Любопытно и наблюдение полиции за торговыми оборотами купцов Первопрестольной: оно показало, что перед пасхой, когда фабриканты распускали рабочих по домам, то почти все владельцы православного исповедания постоянно прибегали к займам для проведения необходимых расчетов. Однако, купечество из кладбищенских прихожан никогда не нуждалось в деньгах: в их распоряжении была общинная касса[393]. Все попытки выяснить хотя бы приблизительные объемы средств, которые циркулировали на Преображенском кладбище, ни к чему не приводили. Как утверждала полиция, немногие, кроме наставников и попечителей, осведомлены о реальном обороте общественных капиталов этого богадельного дома, а исчисление его доходов:

«едва ли может быть когда сделано при всех стараниях лиц, правительством назначаемых наблюдать за кладбищем»[394].

Общинный характер собственности отчетливо просматривается в завещаниях староверов. Независимо от занимаемого положения раскольники с легкостью отдавали имеющуюся у них собственность и капиталы в распоряжение общин, а не законным с точки зрения правительства наследникам. Например, богатый купец Ф. Рахманов один миллион рублей отписал монастырю в Белокринице и на помощь бедным, другая же часть его капитала оказалась в распоряжении купца-единоверца К.Т. Солдатенкова, предусмотрительно введенного в число душеприказчиков, положив начало его богатству; в результате деньги продолжали работать под прежним контролем[395]. Иногда власти опротестовывали передачу собственности и средств, незаконную с точки зрения гражданского законодательства. Так, было признано не имеющим юридической силы завещание московской купчихи Капустиной о передаче дома и земли в пользу Рогожского кладбища после смерти ее мужа и сестры. Это решение вызвало бурную реакцию властей, которые запретили передавать имущество указанному адресату и распорядились отдать его только законным наследникам. Московский военный генерал-губернатор князь Д. Голицын указал по этому поводу:

«...Сие совершенно справедливо... и может быть полезно не только в настоящем, но и во многих других подобных случаях, и быть некоторым способом к обузданию раскола»[396].

В Петербурге по духовному завещанию купца Долгова принадлежащие ему дома передавались Выголексинскому общежительству. Власти и здесь вмешались в ситуацию, обеспечив передачу имущества умершего его юридическим наследникам; буква закона была соблюдена: все досталось законной наследнице – купчихе Голашевской. Однако вскоре выяснилось, что она является владелицей лишь номинально, реальный же собственник – все та же Выголексинская община, на нужды которой и идут доходы этой купчихи[397].

Вмешательство полиции в завещательные дела, ставшее постоянным с середины 1830-х годов, вызывало болезненную реакцию раскольников. Один из них обратился в МВД по поводу закрытия моленных в Москве и передачи домов, где они размещались, в пользу наследников. Ставя в пример Екатерину II, он писал:

«что всякого государства благосостояние основано на внутреннем спокойствии и благоденствии обитателей, и что тогда только обладатели государств прямо наслаждаются спокойствием, когда видят, что подвластный им народ не изнурен от разных приключений, особливо от поставленных над ними начальников и правителей»[398].

Такое отношение к перемещению капиталов и собственности в рамках старообрядческой общности вполне объяснимо. Ведь эти процессы определялись сугубо внутренней конфессиональной логикой, тогда как из официального правового поля государства они выпадали.

Такими многообразными способами и перераспределялись финансовые потоки староверов, которые затем использовались на разных предпринимательских уровнях купеческо-крестьянского капитализма. Проиллюстрируем это на столь любимом историками семействе Рябушинских, точнее – на одном факте, сыгравшем ключевую роль в их восхождении. Основатель династии Михаил Рябушинский перешел в раскол из православия в 1820 году женившись на старообрядке (и сменив фамилию со Стекольщикова на Рябушинского). До этого он подвизался обычным мелким розничным торговцем, но благодаря коммерческим задаткам в новой среде получил более серьезную торговлю, став купцом третьей гильдии. В 1843 году произошло важное событие: супруги Рябушинские устроили брак своего сына Павла с А.С. Фоминой. Она была внучкой священника И.М. Ястребова – одного из самых влиятельных деятелей Рогожского кладбища, где ничего не происходило без его благословения. Доступ к денежным ресурсам сделал свое дело: уже через три года у Рябушинских появилась крупная фабрика с новейшим по тем временам оборудованием, и это позволило им подняться на вершины предпринимательства Москвы. Ко времени кончины основателя династии (1859) его капитал превышал 2 млн рублей[399]. Как тут не согласиться с мнением, что:

«многие из главных московских капиталистов получили капиталы, положившие основание их богатству, из кассы раскольничьей общины»[400].

Разумеется, подобная циркуляция денежных средств не могла быть отражена в каких-либо официальных статистических отчетах. Но о том, что дело обстояло именно таким образом, косвенно свидетельствуют собираемые властями данные о действующих мануфактурах. В этих материалах обращает на себя внимание формулировка: фабрика «заведена собственным капиталом без получения от казны впомощения»; в просмотренном нами перечне, включающем более сотни предприятий московского региона, она встречается практически в 80% записей[401].

Подобные источники финансирования крестьянско-купеческого капитализма были распространены повсеместно. О них дают представление записки Д.П. Шелехова, который в дореформенные годы путешествовал по старообрядческому Владимирскому краю. В одной сельской местности, в 16 верстах от г. Гороховца, Шелехов столкнулся с «русскими Ротшильдами», банкирами здешних мест. Братья Большаковы располагали капиталом в несколько сот тысяч рублей, ссужая их промышленникам и торговцам прямо на месте их работы. Передача купцам и крестьянам денег – порой немалых – происходила без оформления какой-либо документации: на веру, по совести. Летом оба брата выезжали в Саратовскую, Астраханскую губернии для размещения там займов. Удивление автора записок не знало границ, когда при нем какому-то мужику в тулупе выдали 5 тысяч рублей с устным условием возврата денег через полгода. Опасения в вероятном обмане, высказанные им как разумным человеком, были отвергнуты. По утверждению кредиторов, такого не могло произойти, поскольку все не только хорошо знакомы, но и дорожат взаимными отношениями. К тому же о делах друг друга каждый неплохо осведомлен, и обмануть здесь удастся лишь один раз, после чего уже и «глаз не показывай и не живи на свете, покинь здешнюю сторону и весь свой привычный промысел». Д.П. Шелехов заключает: