Читать онлайн «Сборник статей». Страница 34

Однако, несмотря на свое явное, казалось бы, «поражение» (я имею ввиду историческое событие двухтысячелетней давности) современный светский израильтянин все-таки выражает, сам того не осознавая, некоторую солидарность с «пейсатыми», уписывая (в этом уже есть немалая толика самопожертвования) не совсем полезные для желудка пончики-«суфганиот». Пожалуй, пончики — эта самая устойчивая, ибо почти единственная, ассоциация у нерелигиозной части Израиля с Ханукой.

Слепая любовь к самоубийственному для еврейского самосознания слияния с «цивилизованной культурой» и «мировым содружеством наций» оказывается настолько сильной, что ее не зальют «многия воды»: никакой свирепствующий антисемитизм, никакая откровенно проарабская политика, никакая катастрофа европейского еврейства.

Коль скоро мы заговорили о мировой культуре: Томас Манн, в одной из своих новелл «Тонио Крегер», повествует о художнике, который мечтал стать обыкновенным человеком, ординарным для его окружения буржуа. Его обременяла жаждущая полета душа живописца, он не хотел тех проблем, которые неизбежно возникают у людей его круга. Тем не менее, стать другим он также не был способен.

Способен ли еврей перекроить себя настолько, чтобы в нем не осталось ничего еврейского? Не для кого не секрет, что средний израильтянин испытывает непреодолимое стремление стать «нормальным», «быть таким, как все» (с весьма ощутимым креном на Запад). Если расшифровать это желание, то самые что ни на есть «нормальные» люди — с его точки зрения — живут в другом полушарии — в США. Как это ни парадоксально, но европейские страны также задают эталон «нормальности» для граждан еврейского государства. Среди них: Великобритания, на подмандатной территории которой евреи прозябали в течение нескольких десятилетий, Германия, оставившая ужасный след в еврейской истории, Франция, потерявшая стыд в своем оголтелом антисемитизме. Но средний израильтянин не унимается: «Ни в одной цивилизованной стране мира нет религиозного диктата на государственном уровне!», «Зачем современному человеку нужны средневековые законы кашрута?!», «Почему союз двух любящих сердец должен освящаться в религиозных инстанциях?!»

Сегодня эти и иные подобные им претензии предъявляют не только рядовые граждане, ныне проблемы подобного рода стоят на повестке дня в Кнессете, члены которого, по их собственным заявлениям, более всего пекутся о «сохранении еврейского характера государства Израиль».

То, чего западному миру не удалось сделать с еврейским народом на протяжении двух тысячелетий галута, сегодняшние израильтяне пытаются сделать без посторонней помощи, своими руками, на своей собственной земле. Неблагоприятная геополитическая ситуация — это еще полбеды. Гораздо более серьезную опасность, чем внешний враг, для нас представляем мы сами, в нашей погоне за нееврейскими идеалами. Какие выгоды сулят сторонники ассимиляции, какие задачи они ставят перед собой? Единственная цель, которую они преследуют — легализовать свой собственный образ жизни «нового поколения». Удобно плыть по течению, не нужно работать над собой, улучшать свои качества, вот что означает быть «нормальным» человеком. Но, как сказал кто-то из англоязычных поэтов, «есть у каждой луны оборотная сторона». Минимум, который от нас требуется — помнить об этом.

Рассуждая о философии и Торе — о том, в чем их точки пересечения и чем они разнятся друг от друга — следует помнить, что эта тема, по сути, просто провоцирует спекуляции. Поэтому тот, кто пускается в рассуждения о ней, обладает не только неограниченными возможностями для изложения своих идей и соображений, но и, с большой вероятностью, может допустить много ошибок или нагородить глупостей.

Поэтому, прежде чем приступить к разговору, я вынужден сформулировать некое положение, проясняющее критерии, на базе которых я собираюсь вести свои дальнейшие рассуждения. Прежде всего я исхожу из того, что любой труд, относящийся к области классической философии, независимо от времени его создания систематизирован. Это может быть книга, посвященная определенной теме — хотя таковых может быть несколько, или труд, суммирующий некий подход или систему воззрений. Язык изложения при этом может быть разный: Спиноза или Кант, например, излагали свои взгляды языком сухой формальной логики, используя квази-математические приемы, работы других — Платона или Бергсона — обладают неоспоримой литературной ценностью. Общей для всех книг подобного рода является их структурность, систематичность. Все они начинаются с некоего исходного положения и путем последовательного анализа или рассуждения подводят к определенному выводу. Стилистические различия являются при этом лишь формой изложения, не более.

Одной из особенностей изложения в Торе является как раз отсутствие в ней систематизации, и уже этим оно принципиально отличается от подхода, принятого в философской литературе. Сомнительна сама возможность рассматривать текст Священного писания с философских позиций. Особенно примечательно, что все двадцать четыре книги, составившие канон Танаха, как впрочем, и большинство еврейских классических религиозных текстов, почти не содержат абстрактных изречений или мыслей. Изложение в нем, как правило, предметно и конкретизировано. Можно, пожалуй, утверждать, что отвлеченным понятиям в принципе нет места в Писании. Среди нескольких тысяч стихов Пятикнижия есть только одна декларация, которую можно назвать философской, хотя сформулирована она отнюдь не по-философски. Вот она: «Слушай Израиль: Г-сподь, Б-г наш, Г-сподь — Один!» Этот стих — единственный в Торе, который можно вывести за рамки обычного для Писания предметного повествования и попытаться выстроить на нем определенное мировоззрение. В скобках отмечу, что это соображение вовсе не умаляет и не отрицает ценности священных книг.

Все сказанное выше имело целью показать, что тот, кто попытается осмыслить священные еврейские тексты с точки зрения философских форм, неизбежно столкнется не только с трудностями структурного характера, но со значительно более существенной проблемой перехода от одного образа мышления к другому.

Не секрет, что подвергнуть философскому анализу можно все, что угодно, а «философский подход» или «философскую систему» можно выявить даже в тех произведениях, в которых и их автор об этом не подозревал. В принципе, можно анализировать с этой точки зрения любое литературное произведение, выуживая философские идеи, которые хитроумному автору якобы удалось сокрыть между строк. И, вне всякого сомнения, всегда можно поговорить о философии в изобразительном искусстве (хотя это еще менее определенная область, особенно в тех случаях, когда художник в своих произведениях не пользуется четко заявленной системой символов). И не только насыщенные символикой полотна великих мастеров прошлого могут являться объектом философских изысканий, им может стать даже напыщенные творения соцреализма, где и сам художник вовсе не ставил перед собой задачи обогатить свои «шедевры» философским подтекстом. Там, где нет открытой декларации идей, невозможно заниматься научным анализом проблем, и результат изысканий подобного рода чаще всего является плодом произвола интерпретатора.

Позволю себе сравнить характер изложения в Торе с одной литературно-стилистической особенностью драматургии, которое позволит нам выявить существенное отличие между ними. Даже самые древние образцы драмы содержат чрезвычайно важный для реализации авторского замысла, хотя и не очень естественный, элемент. Речь идет о монологе, в котором персонаж должен был объяснить или оправдать причины своих поступков и таким образом придать смысл действию. Классическая греческая драма делает еще один шаг: одним из действующих персонажей в ней является хор, в задачу которого входит объяснение поступков и характеров героев, комментировать происходящее на сцене, а самое главное — разъяснять морально-нравственную проблематику, с которой сталкиваются персонажи. Надо сказать, что современные драматурги также часто прибегают к похожему приему. Дж. Б. Шоу, например, хоть и не использовал хор в своих пьесах, излагал свои намерения в предисловиях к ним, настолько многословных, что невольно создавалось впечатление, что сами пьесы были написаны как иллюстрация к заявленной этической проблеме. Но независимо от того, кто перед нами, Софокл или Шоу, позиция сочинителя — пусть даже она сама по себе прозрачна и бесхитростна! — становится для зрителя явной только потому, что автор приложил немалые усилия, объясняя ее.

Однако в Танахе изложение строится на диаметрально противоположном принципе! Если рассматривать его через призму классических античных формулировок, то его можно отнести к категории простых фабул, в которых нет перипетий и узнаваний, присущих, как правило, запутанному действию. Образно такое изложение можно сравнить с лишенным плоти остовом. И, тем не менее, именно отсутствие стилистических изысков и орнаментики придает необычайную силу библейскому повествованию. Хотя иного читателя, выросшего на лихо закрученных детективах и эмоционально насыщенных драмах, подобный характер изложения оставляет в недоумении.