Читать онлайн «Средневековая педагогика в лицах и текстах». Страница 22

Отталкиваясь от Платона, Августин утверждал, что Бог заложил в человеке средство его прогрессивного развития на пути к совершенству — душу, имеющую реальное бытие, способность к познанию-рассуждению, а также потребность в любви. Любовь приводит человека к желанию достичь Господа. Но одного желания достичь Бога недостаточно. Необходим упорный труд. Человек доходит до своего высшего предела, соединяясь с Богом. Он ищет его в трех направлениях, соответственно трехчастному делению души, отражающему Отца, Сына и Святого Духа, ищет в деяниях, мыслях и любви. Путь любви — это путь веры, авторитета. Путь размышлений — путь философии, науки, разума. Одного из них не вполне достаточно. Необходимо также и безупречное поведение. Аскетическая христианская жизнь ведет к экстатическому соединению с Божественным. Учение необходимо для практических целей нравственного совершенствования личности, а не для чистого созерцания теоретических высот знания.

Какая же роль в воспитании принадлежит разуму? Эта проблема у Августина одна из центральных. Чтобы приблизиться к познанию Божественной истины, укрепиться в вере и получить Откровение, необходимы разум, изучение его достижений на долгом пути познания, освобожденных от языческих культово-мифологических вымыслов. Настоящий христианин должен обладать знаниями. В истории письменности, философии, других наук отражено существование Бога и боговдохновенность мира, его естественная теология. Науки отражают заключающуюся в природе истину. Поэтому путь к истине — в постижении наук. Августин не разделяет разум и душу. Через самопознание полезные науки возвращают душу к самой себе, к пониманию красоты единой вселенной, отвлекая ее от суетной погони за частностями и мелочами.

Такая позиция предполагала использование важных достижений языческой культурной традиции, выявляя все то, что подлежит изучению с точки зрения христианской морали. Уже в одном из первых, написанных после обращения трактатов — "О порядке" — Августин определяет перечень полезных для ученика-христианина наук. Последовательность их изучения ставится в прямую зависимость от исторического развития разума (путь которого повторяется учеником), разума, который сначала изобрел устную речь, письмо и исчисление (грамотность), затем строй речи, историю и языкознание (грамматику), затем правильное выражение и сочетание мыслей (диалектику), затем искусство и теорию убеждения (риторику), а далее и науки о числах: самих по себе (арифметику), в отношении к фигурам (геометрию), к звукам (музыку), к светилам (астрономию). Все это следует усваивать под углом зрения христианского учения, увенчивать богословием и укоренять "в колыбели авторитета", который есть дверь и в учение, и из него — во взрослую жизнь.

Через слушание и объяснение Священного Писания достигается вера, через веру — надежда, через надежду — любовь. Воля Божия уразумевается через последовательное приобретение страха Божия, благочестия, знания, крепости в вере, милосердия, чистоты сердца, мудрости. Радостное и терпеливое настроение педагога-христианина, учитывающего индивидуальные состояния учащихся, связывающего наставления в Священной теории и Священной истории с тем, что ученикам уже знакомо, пробуждающего заинтересованное внимание, — основа методики христианского воспитания и обучения догматам веры, истинного педагогического идеала учителя в системе Августина.

Ключевым вопросом любого обучения, всех теоретико-педагогических строений оставалось следующее: почему разум помещен в человеческую душу? Какова цель этого размещения разума в человеке? Откуда приходят в него знания и разумения?

Ответ Августина составляет фундамент всей его педагогики. Настоящее знание ниоткуда не приходит. Истинное знание заложено от рождения человеку по его природе, оно вложено в него Богом, и задача педагога — лишь помочь ученику припомнить это знание, вывести его из глубин человеческой сущности, актуализировать, сделать ясным для сознания самого обучающегося. Задача, следовательно, состоит в следующем: сделать постоянное явленным. И здесь как раз очень велика роль разума. Ибо процесс путешествия души к самой себе (к скрытой в ней Богом сути) и далее — к Богу — это процесс интеллектуальной активности личности ученика, а не только дело его памяти (как часто бывало в риторских школах, где обучение было направлено на запоминание регламентированной литературно общезначимой образности).

Как может разум научиться воспринимать поступающую информацию? Любые сведения постигаются человеком через чувства, через тело под влиянием окружающего мира. Научиться правильно интерпретировать его знаки — значит выйти за пределы символов к истине. Как этого достичь в процессе обучения и Писанию, и светским наукам, излагается Августином в сочинении "О христианской науке"46.

Обучение аскетическому поведению и христианскому образу жизни, наставления в науках и Священном Писании оставляют нерешенной проблему соотношения слова и знания. Если истинное знание, по христианской доктрине, неизреченно, то, значит, мы не можем никого обучить с помощью слов. Критикуя вербализм школьного обучения, Августин считает необходимым сделать основным направлением образования "изучение вещей", а не "изучение слов".

Но здесь остается нерешенной проблема перехода от символически выраженного знания к "общим истинам разума". И образ жизни, и проникновение в божественно устроенную природу вселенной (с помощью наук), и размышления, и любовь к Богу, и желание приблизиться к Нему не могут объяснить сам феномен научения, возникновения в личности ученика образовательного единства. Это — деяние Божие, результат божественного участия в судьбе человека. Цель же педагога — способствовать вступлению ученика на истинный путь спасения, вхождению в Град Божий.

Образовательная программа Августина отразила черты, характерные для средневекового восприятия культуры, оказала серьезное влияние на развитие средневековой педагогической мысли.

Глава 1. С какой целью говорит человек?

Августин. Что, по твоему мнению, имеем мы в виду, когда говорим?

Адеодат47. Судя по тому, что мне теперь предстоит: или учить, или учиться.

Августин. С первым я согласен, ибо ясно, что когда говорим, мы имеем в виду учить, но учиться — каким образом?

Адеодат. А как же бы иначе думал ты, как не посредством спрашивания?

Августин. Даже и в этом случае, мне кажется, мы имеем целью не что иное, как учить. Ибо с какой, скажи, иной целью спрашиваешь ты, как не с той, чтобы вразумить того, кого спрашиваешь?

Адеодат. Ты говоришь правду.

Августин. Итак, ты видишь теперь, что, когда говорим, мы не имеем в виду ничего другого, как учить. <…>

Августин. По моему мнению, есть некоторый род учения через припоминание, род весьма важный, с которым мы познакомимся самим делом из настоящей беседы. Но если ты не согласен ни с тем, что мы сами учимся, когда воспоминаем, ни с тем, что учим того, кто припоминает, я тебе не прекословлю и утверждаю, что есть два повода, по которым мы говорим: с одной стороны — чтобы учить, с другой — чтобы припоминать другим ли то или самим себе, то же делаем мы и когда поем, — не так ли и по твоему мнению?

Адеодат. Не совсем, ибо весьма редко случается, что я пою ради припоминания, а только ради удовольствия.

Августин. Вижу, что у тебя на уме. Но разве ты не понимаешь, что то, что в пении доставляет тебе удовольствие, есть некоторого рода модуляция звука и что, по елику слова могут быть прибавлены к ней и отняты от нее, иное значит говорить и иное петь. …Звук пением назвать можно, но говорением — нельзя… Итак, не думается ли тебе, что, когда говорим, мы имеем в виду не что иное, как учить и припоминать? <…>

Глава 4. <…>

Августин. Значит, когда спрашивается о каких-то знаках, то знаки могут быть объясняемы знаками, а когда нас спрашивают о самих предметах, которые не суть знаки, в таком случае мы можем указывать их или самим делом, если эти предметы — нечто такое, что можем мы делать после того, как о них опрошены, или давая знаки, посредством которых бы они могли быть замечены. <…>

Августин. …Мы предположили рассмотреть те случаи, когда знаками обозначаются знаки, а такие случаи бывают двух родов: знаками мы учим и припоминаем или те же самые знаки, или иные. Так ли это и по твоему мнению?

Адеодат. Совершенно так. <…>

Глава 8. <…>

Адеодат. …Соглашаюсь с тобой, что мы решительно не в состоянии говорить, если только душа наша, услышав слова, не перенесется к тому, знаками чего они служат. <…>

Августин. …Познание предметов, обозначаемых знаками, если не лучше познания знаков, то лучше, по крайней мере, самих знаков. <…>

Глава 10. <…>