Читать онлайн «Жизнь Давида». Страница 9

Итак, когда смерть и паника распространились повсюду, филистимляне обратились к жрецам и предсказателям, своим лучшим специалистам по магии, чтобы те придумали, как вернуть ковчег. Волшебники (жрецы не Иеговы, а языческих богов, таких, как искалеченный Дагон) предложили вернуть ковчег с «жертвой вины» или «жертвой повинности». Понятие «жертва» или «приношение» имеет и секулярный аспект. «Приношение» — это урегулирование проблемы с помощью откупных или дара.

Филистимские вожди потребовали у своих волшебников подробных инструкций — какой именно выкуп они должны предложить кровожадному еврейскому божеству? Надо сказать, филистимские старцы и колдуны обращались с Иеговой, Богом Израиля, с большой фамильярностью, как будто раньше они уже имели дело с Ним или, по крайней мере, с кем-то подобным Ему. Причудливый, откровенный и в некотором смысле практический символизм их рекомендаций отражает не благочестие, а магию:

«И сказали они: какую жертву повинности должны мы принести Ему? Те сказали: по числу владетелей Филистимских пять наростов золотых и пять мышей золотых; ибо казнь одна на всех вас и на владетелях ваших» (I Цар. 6, 4).

Волшебники и мудрецы, оказывается, сведущи не только в путях Бога Израилева — они достаточно учены, чтобы привести в качестве плохого примера фараона! — и тоже в связи с крысами и бубонной чумой. (Хотя в большинстве переводов[6] стоит «мыши», перевод короля Иакова и некоторые другие отдают предпочтение «крысам».)

И вот по совету волшебников священный предмет возвращают на колеснице без возницы вместе с пятью золотыми мышами и пятью золотыми наростами. Колесницу по дороге в Вефсамис (Бейт-Шемеш), ближайший еврейский город, тащат две первородившие коровы, и они всю дорогу мычат под ярмом, а вожди филистимлян идут следом. В Вефсамисе жутковатая процессия задержалась, когда коровы остановились рядом с большим камнем в середине пшеничного поля. Здесь, у камня, ликующие жители Вефсамиса сломали колесницу, употребив ее на дрова, и забили молочных телиц, чтобы принести их в жертву. На вершину большого камня они поставили пять золотых наростов и пять золотых мышей, символизировавших пять пораженных болезнью филистимских городов и их вождей.

Таким образом, искупительная магия филистимлян сработала.

Но вдруг действенная, секулярная магия искупления, золотые изображения мышей и наростов, молочные телицы — вся эта бытовая магия, существующая в отношениях между воюющими людьми, — уступает более страшной, прямой деятельности Господа. Дело в том, что ликующие жители Вефсамиса совершили страшную ошибку: во время празднества они заглянули в ковчег Завета, и за это Он прогневался на них:

«И поразил Он жителей Вефсамиса за то, что они заглядывали в ковчег Господа, и убил из народа пятьдесят тысяч семьдесят человек; и заплакал народ, ибо поразил Господь народ поражением великим» (I Цар. 6, 19).

Осторожная человеческая магия врага, с ее ребяческими очевидными символами, успешно умиротворила Господа. А неосторожные, радостные глаза израильтян, смотрящих прямо на святыню, вызвали страшные убийства. Какие страхи и желания, какой взгляд на мир лежит в основе этой истории?

Логика уважения к мраку и бережного отношения к власти и удаче. Эта логика столь же буквальна в отношении к символам, сколь магия золотых наростов и золотых мышей. Здесь мы наблюдаем смешение фатализма и практичности. Живой, практический смысл состоит в том, что перед лицом Божественной власти любая деятельность, магическая или повседневная, протекает под всемогущей Десницей, парящей над головой каждого человека.

Саул тоже обращается к магии, когда вопрошает Господа, но не получает ответа ни в снах, ни через пророков, ни через урим и туммим, сакральные объекты, лежащие в маленьком ларце и используемые для гадания как кости или китайская книга «И-Цзин» («Книга перемен»). Поэтому он просит своих слуг найти женщину-медиума или ворожею:

«И снял с себя Саул одежды свои и надел другие, и пошел сам и два человека с ним, и пришли они к женщине ночью. И сказал ей [Саул]: прошу тебя, поворожи мне и выведи мне, о ком я скажу тебе. Но женщина отвечала ему: ты знаешь, что сделал Саул, как выгнал он из страны волшебников и гадателей; для чего же ты расставляешь сеть душе моей на погибель мне? И поклялся ей Саул Господом, говоря: жив Господь! не будет тебе беды за это дело. Тогда женщина спросила: кого же вывесть тебе? И отвечал он: Самуила выведи мне» (I Цар. 28, 8-11).

Когда Одиссей спустился в Аид, тень великого Ахилла, жаждущего жизни, сказала ему, что любой живой крестьянин в самой бедной лачуге счастливее всех теней мертвых. Проклятые души, которых вопрошал Данте, из самых мрачных кругов ада, просили его передать их истории наверх, в мир света. В этих повествованиях тени оказываются в роли просителей, завидующих живым, полным энергии жизни, которую символизирует кровь, сила, двигающая камни, или вес, увеличивающий осадку в воде лодки Харона, тогда как субстанциальное присутствие Вергилия никак не влияет на это. Для Саула, пытающегося (неудачно) не выдать себя, фигура из бездны Шеола кажется более сущностной и живой, нежели живой человек, который вызывает тень.

«И увидела женщина Самуила и громко вскрикнула; и обратилась женщина к Саулу, говоря: зачем ты обманул меня? ты — Саул. И сказал ей царь: не бойся; что ты видишь?» (I Цар. 28, 12–13)

Как и филистимские чародеи, Аэндорская волшебница воспринимает магию без всякого очевидного отношения к религии или связи с ней.

«И отвечала женщина: вижу как бы бога, выходящего из земли. Какой он видом? — спросил у нее [Саул]. Она сказала: выходит из земли муж престарелый, одетый в длинную одежду. Тогда узнал Саул, что это Самуил, и пал лицем на землю и поклонился. И сказал Самуил Саулу: для чего ты тревожишь меня, чтобы я вышел? И отвечал Саул: тяжело мне очень; Филистимляне воюют против меня, а Бог отступил от меня и более не отвечает мне ни чрез пророков, ни во сне; потому я вызвал тебя, чтобы ты научил меня, что мне делать. И сказал Самуил: для чего же ты спрашиваешь меня, когда Господь отступил от тебя и сделался врагом твоим? Господь сделает то, что говорил чрез меня; отнимет Господь царство из рук твоих и отдаст его ближнему твоему, Давиду» (I Цар. 28, 13–17).

«Для чего же ты спрашиваешь меня?» Технически колдовство удалось, и Аэндорская волшебница смогла вызвать дух Самуила из глубин смерти, но этот успех только закрепил решение Бога, капризное с объективной точки зрения, воспрепятствовать Саулу в его устремлениях. Преступление Саула в любой из двух версий незначительно: однажды он начал совершать ритуал без разрешения заболевшего и опаздывавшего к назначенному времени Самуила; или, по другому источнику, он истребил не всех амаликитян и их потомков. Именно это сообщила царю пришедшая на его зов хмурая душа Самуила. Кроме того, Саул узнал, что Давид будет процветать. Вызывание Самуила — символ тщетности усилий нескладного царя Саула, парализованного язвительностью пророка и дискредитировавшего себя, превратившегося в бесполезный клубок нервов и плоти.

А в дни первой славы Саула был другой, яркий в своем буквализме символ, олицетворявший не магию и не Божью волю, а насилие. Ведь первым военным предприятием после того, как Саул рассек волов и разослал их части с гонцами по всей стране, чтобы собрать войско, была осада Наасом Аммонитским города Иависа Галаадского:

«И сказали все жители Иависа Наасу: заключи с нами союз, и мы будем служить тебе. И сказал им Наас Аммонитянин: я заключу с вами союз, но с тем, чтобы выколоть у каждого из вас правый глаз и тем положить бесчестие на всего Израиля» (I Цар. 11, 1–2). (В «Исправленной стандартной Библии» переведено «и тем опозорить весь Израиль».)

Просто захватить город недостаточно, как недостаточно и унизительной словесной формулы капитуляции. Наас жаждет символа. Ему требуются решительные знаки и отметины, дух следует переплести с телом — и даже с искалеченным телом. Причем у всех следует выколоть один и тот же глаз, потому что единообразие усиливает позор, и именно правый глаз — потому что правая сторона более важна и, значит, потерять что-то справа — более позорно.

Так жизнь фиксирует свой триумф над другой жизнью; телесные повреждения делают этот триумф наглядным, причем до уровня символа, опознаваемого духом, все это поднимается именно благодаря бессмысленности нанесенных ран. Грозный договор о рабстве, таким образом, выходит за пределы практического и переходит в область духовного. Условие, предложенное Наасом Аммонитянином, напоминает реакцию жителей Сиракуз, которые после неожиданной победы над афинянами ставили пленным на лица клеймо в виде лошади — это означало низведение врага к домашнему животному. Представитель Папы, чьей миссией было исправление еретиков- катаров, не ограничился одним глазом, он полностью ослепил множество людей, оставив зрение одному, чтобы тот вел процессию слепых, и этот спектакль должен был укрепить католическую веру.