Читать онлайн «Магия и тайна Тибета». Страница 18

Укрыться за стенами означает, что лама никогда не подходит к единственной двери, которая ведет за ограждение вокруг жилища отшельника. Две нижние комнаты под скалой – кухня, кладовая и комната для слуг – открываются в недоступный для посторонних внутренний дворик; сбоку от него – пропасть, отгороженная высокой стеной. Верхняя часть пещеры над этими комнатами принадлежала лично ламе – забирался он туда по лестнице, через люк в полу. Это помещение располагалось на небольшой террасе, также закрытой стенами: отшельник занимался зарядкой, загорал, и при этом его никто не мог узреть снаружи и сам он не видел ничего, кроме неба над головой.

Суровость уединения отшельник смягчает тем, что принимает посетителей и ведет с ними беседы, но в дополнение ко всем строгостям никогда не ложится спать и проводит ночи в гамти.

В Тибете существуют особые сиденья, которые называют гамти (ящики для сидения) и гомти (сиденья для медитации). Это квадратные ящики со сторонами 25–30 дюймов, одна сторона несколько длиннее других – получается спинка. На такое сиденье кладут подушку, а на нее, перекрестив ноги, садится аскет. Часто он не позволяет себе облокачиваться на спинку; чтобы поддержать свое тело во время сна или длительной медитации, использует «веревку для медитаций» (сгомтаг). Это лента из шерстяной ткани, которую пропускают под колени и через заднюю часть шеи или обвязывает ею колени и спину. Многие гомчены проводят так дни и ночи – не опираясь ни на что и не разгибая конечностей во время сна. Иногда дремлют, но никогда не засыпают крепко и, исключая краткие периоды дремоты, не перестают медитировать.

Мне удалось встретиться и поговорить с несколькими отшельниками; затем я повернула к границе. Британский представитель в Гангтоке уже прислал мне через одного крестьянина из Сиккима приказ покинуть тибетскую территорию. Прежде я не повиновалась – хотела закончить путешествие в соответствии со своими планами, – но теперь мои задачи выполнены; предвидя последствия длительного вторжения на запрещенную территорию, я готовилась попрощаться с Гималаями.

Второе письмо, приказывающее мне покинуть окрестности границы с Тибетом, настигло меня уже по дороге в Индию, откуда я собиралась направиться на Дальний Восток.

Еще раз пересекла я Гималаи, чтобы попасть в Индию. Грустно покидать зачарованный край, где в течение нескольких лет живешь самой фантастической и увлекательной жизнью; но, как ни чудесно знакомство с Тибетом, я не разглядела и сотой доли необычного, мистического учения и практик, скрытых от непосвященных в отшельнических пещерах Страны снегов. Путешествие в Шигадзе тоже лишь приоткрыло мне завесу над ученым Тибетом, дав возможность кратко познакомиться с его университетами и их огромными библиотеками. Сколько еще остается непознанного! А я уезжаю…

Направлялась я в Бирму и провела несколько дней отдыха в горах Сагейн с каматангами, созерцательными монахами одной из самых суровых буддийских сект.

Потом поехала в Японию, где окунулась в покой Тёфоку-джи, монастыря секты Дзэн, веками собиравшей интеллектуальную аристократию страны.

Вслед за тем – в Корею: Панья-ан (Монастырь мудрости), скрывавшийся в сердце лесов, открыл мне свои двери. Когда я прибыла туда, чтобы просить временного убежища, сильными ливнями размыло все тропы. Монахов я застала за их спешным восстановлением. Послушник, посланный настоятелем, чтобы встретить меня, остановился перед одним из работников – вымазанным грязью, как и все его товарищи, – учтиво ему поклонился и сказал несколько слов. Землекоп, опершись на лопату, некоторое время рассматривал путешественницу, наконец одобрительно кивнул и снова принялся за работу, больше не обращая на меня никакого внимания.

– Это глава отшельников, – пояснил мне мой провожатый. – Он согласен дать вам комнату.

На следующий день, когда я вернулась в Панья– ан, меня провели в совершенно пустую келью. Вместо кровати пришлось расстелить на полу свое одеяло, а чемодан служил столиком. Йонгдену пришлось разделить комнату с молодым послушником своего возраста, тоже без всякой мебели, за исключением полки с несколькими книгами.

Ежедневный распорядок состоял из восьми часов медитации, разделенных на четыре части по два часа; восьми часов учебы и ручной работы; восьми часов, отведенных на сон, еду и отдых – в соответствии с индивидуальными наклонностями. Каждый день, незадолго до трех часов утра, монах обходил дома, стуча каким-то деревянным инструментом, чтобы разбудить своих братьев. Затем все собирались в общей комнате, где садились для медитации лицом к стенам.

Диета по-настоящему аскетическая – рис и вареные овощи без приправ; часто и без овощей – еда состояла из одного риса. Молчание необязательно, как обычно в секте траппистов, но разговаривали монахи редко: не чувствовали необходимости разговаривать или тратить свою энергию на другие внешние проявления. Мысли их оставались заняты тайными самонаблюдениями, а взгляды как у погруженного в себя Будды, каким его изображают статуи.

Посетила я и Пекин: жила в Пилинг-си, бывшей императорской тюрьме, а теперь буддийском монастыре. Расположен он рядом с большим ламаистским храмом и официальным храмом, посвященным Конфуцию, в нескольких милях от дипломатических миссий. Но тут Тибет снова позвал меня.

Много лет я мечтала о далеком Кум-Буме, не надеясь когда-нибудь попасть туда. Но вот решено – еду: пересеку весь Китай, до самой северо-западной границы с Тибетом. Присоединяюсь к каравану: двое богатых лам со свитами, возвращающихся в Амдо; с ними китайский торговец из отдаленной провинции Кансю со слугами и несколько монахов и торговцев – все рады собраться вместе, это надежнее на полной опасностей дороге.

Путешествие проходило по живописным краям; кроме всего прочего, мои попутчики не давали мне скучать. Однажды наш гигантский караван развлек нескольких китайских проституток в гостинице, где мы остановились. Тоненькие и маленькие, в бледно-зеленых штанах и розовых курточках, вошли они в номер ламы – семейка мальчиков-с-пальчик вползает в берлогу людоеда.

Лама – нгаспа, последователь гетеродокской секты колдунов, едва ли принадлежавший к духовенству, – еще и женатый человек. Грубая, шумная торговля велась при открытых дверях. Циничные, хотя и прямые термины, граничащие с ругательствами, переводились на китайский язык его невозмутимым секретарем – переводчиком. В конце концов в качестве гонорара приняли пять китайских долларов и одна из куколок осталась на ночь.

Наш столь вольно себя ведущий попутчик оказался еще и очень вспыльчивым. На следующий день он затеял ссору с китайским полицейским; солдаты с соседнего поста ввалились в гостиницу с оружием в руках. Лама позвал своих слуг – те тоже явились с оружием. Хозяин гостиницы встал на колени передо мной – просил вмешаться.

С помощью китайского торговца, одного из нашей путешествующей братии – он знал тибетский и служил мне переводчиком, – удалось убедить солдат: обращать внимание на глупые выходки варвара из глухомани ниже их достоинства.

После них – ламу: человеку его положения не к лицу уступать простым солдатам. Итак, мир восстановлен.

Пришлось мне познакомиться и с гражданской войной, и с разбоем; пыталась ухаживать за раненым, оставленным без всякой помощи; однажды утром узрела связку голов (недавно обезглавили грабителей), развешанных над дверью нашей гостиницы. У моего уравновешенного сына эта картина вызвала философские мысли о смерти, и он спокойно мне их высказал.

Дорогу впереди нас блокировали войска. Надеясь избежать соседства с военными действиями, сворачиваю в город Тунгчоу, в нескольких милях от прямого пути в Суан-фу. Через день после моего приезда Тунг– чоу осаждают. Враги взбирались на городские стены по высоким лестницам, а обороняющиеся осыпали их градом камней. Мне казалось – я внутри ожившей древней картины, изображающей войны старых времен.

Из осажденного города я убежала во время бури, когда армия укрылась по другую сторону стен. Моя телега бешено неслась в ночи, и вот мы у реки: переберемся на другой берег – там обретем безопасность. Зовем паромщика, но в ответ с того берега раздаются выстрелы.

С удовольствием вспоминаю чаепитие с губернатором Шенси. Враги окружили город; чай подавали солдаты с винтовками на плечах и револьверами за поясом, готовые отразить нападение – его ждут с минуты на минуту. И все же гости спокойно беседуют; их исключительная, совершенно спокойная вежливость – плод старого китайского воспитания.

Обсуждались философские вопросы; один из чиновников, который прекрасно говорил по-французски, исполнял роль переводчика. Какие бы чувства ни испытывал губернатор во время этого приема, проходившего в столь трагических обстоятельствах, на лицах гостей сохранялись улыбки. Беседа за чайным столом сродни дискуссии литераторов, увлекшихся интеллектуальной игрой, а заключалась она в обмене тонкими мыслями, совершавшемся самым бесстрастным образом.