Читать онлайн «Евангелие от Иуды». Страница 34

Однако ж попытайся мы реализовать благую цель, неужели бог не укрепит нас? Ведь утверждает же поэт Квинт Энний: spero, si speres quicquam proedesse potis sunt {Питаю надежду, коли надежда может помочь (лат.).}. Иные, увы, полагают, надежда - мать глупцов.

Смекнув, что и как, я представил военному совету свои умствования, само собой, без последней версии: неверие в мессию оказалось бы гибельно для заговора. Ну а что Иисус - мессия истинный, никто не усомнился, так сему и надлежит остаться, доколе сама судьба не решит, таков ли промысл божий.

Мои доводы кое-как уняли ссоры: порешили римлян не атаковать, коль сами не нападут. Надеялись, до того не дойдет.

41. Расквартированный в Иерусалиме гарнизон, усиленный на дни праздника, доныне не вмешивался в раздоры да несогласия в больших многолюдных подворьях храма. Римляне предоставляли эту честь первосвященнической полиции, оная вполне управлялась со своевольной толпой. Даже воителей тетрарха редко призывали в подмогу, пока стычки не перекидывались на городские улицы и не тревожили оккупационные власти. Но кто же мог предузнать, на кого падет гнев народный. Бывало, провокация недалекого солдафона или клич злокозненных зелотов - и разгоралась заваруха.

Управляй я полновластно достаточными средствами, обошел и подкупил бы притеснителя Пилата малым стараньем, годовое жалованье в шестьдесят тысяч сестерциев дешевило прокуратора - много не затребовал бы. Миллионом-полутора всего и обошлись - и притеснителя, и офицеров ублажили бы.

Да вот беда - в наличии у меня столько денег не водилось, а запустить руку в казну нашего торгового дома опасался, сам понимаешь почему. Ныне же, помышляя о несодеянном, убежден: обошлись бы невеликими задатками да посулами больших богатств, передай они первосвященническую власть нам, а тогда уже и посулы не пришлось бы исполнять, богохульно посягать на сокровища святыни.

К тому же надзорный совет фирмы, осуществи мы планы, без колебаний отвалил бы денег - самого кесаря Тиберия купить достало. В дни же моей молодости, хоть и оборотист был, да зелен провернуть такую финансовую операцию, убоялся к тому ж и себя деконспирировать. Впрочем, итак ведомо: большие дела большого торжища требуют.

У кого кошель пуст, не метнет кости по самой высокой ставке, а ежели выиграет, то лишь нищенские унции. Так и я не рискнул поставить свою наличность на дело богоугодное, хоть меня и не одолевал скептицизм оного лаконянина, возопившего при виде сборщика божией подати: не интересуюсь богами, беднейшими меня! Я веровал не столь самозабвенно, сколь другие, и все-таки веровал, хотя сегодня и не признаю сие разумным.

И здесь сызнова уснащу записи кое-какими подходами, дабы рассудить вопросы основательные, уже в те дни повергшие душу мою в смятение и породившие скептицизм. Мысли, и поныне столь же гадательные, с летами более хладнокровны стали в постулатах категорических, однако же тревожат непрестанно. Особливо в делах веры и неверия. Убеждения мои (сейчас) таковы: естественная иерархия мироздания, как бы люди его себе ни представляли - а есть философы, мировую иерархию почитающие лишь свойством ума, - так вот, иерархия, сиречь порядок, или, напротив, хаос познаваемого мира, постулирует всенепременно свою субъективную антитезу - мир идеальный, непознаваемый; он-то, коль скоро в нашем мире мы не видим смысла бытия помимо бытия, и обладает истинным смыслом. И коли желаем придать жизни хоть какой смысл лишь благодаря нашей невидимой psyche, можно ль признать, мир-де сотворенный, или, иначе, natura naturata {Природа порожденная (лат.).}, этого общего смысла лишен? Per analogiam представить сие можно по непроявленной сути, то есть psyche, о коей в принципе ничего достоверного сказать нельзя, но тем не менее природе всех вещей некоим образом соответствующей.

Тезы подобного рода заложены в каждой религии. Люди решали эту проблему по-разному, не имея ничего, кроме наивной веры, но да разумеет разумеющий: наше знание о мире, зримом и познаваемом, сводимо в наипростейших элементах к аксиомам, оные же суть не что иное, как порождения веры. Буде на аксиомах Евклид всю геометрию видимого мира начертал, на других аксиомах подавно возвести позволительно здание любой религии - сей геометрии мира незримого. Иное дело, одна ли только Евклидова геометрия объясняет порядок вещей? Можно ли положить, существует-де множество геометрий, подобно множеству религий? И подобает ли положить, любая геометрия бесполезна в трактовке мироздания? Или: возможно, любая геометрия вне нашего сознания не имеет бытия?

Человеческий разум не желает смириться с таковым допущением, и все же се есть истина, а ежли истина - она равно и к религии, и к ее предмету относима.

Отсюда вывожу: вселенная явленная и вселенная непроявленная зависят от акта веры, и посему обе можно признать равноценными, однако наше знание видимого мира ничтожно, как песчинка в пустыне. Развитые же религии (конечно, не секта, о коей ведем речь) владеют знанием полным, ибо предмет их - мировая душа или абсолют, людьми именуемый богом или природой, непредставим.

Итак: мир нашего сегодняшнего естественного познания - некий иной, совершенный, о сущности его мы не можем составить конкретного понятия, положим лишь: мир сей совершенен, поскольку идеален, что и постулировал Платон.

Я готов теоретически признать такой принцип, однако не уверен, применим ли он на практике. Вправе ли мы предполагать мировую душу только потому, что стремимся к этому? Надобно ждать чудесного подтверждения наших верований чувствами; так и я ждал некогда, как ждал Моисей на горе Синайской, пока бог явится ему в своей славе. О том и речь!

История знает много подобных примеров, и все же, сколь владычество любого монарха в каждый миг ощутимо народом, так бог должен постоянно подтверждать свое бытие соответственно своему категорическому совершенству.

В далекие годы блужданий с Иисусом религиозное чувство, видимо, под влиянием иудейского воспитания, давало о себе знать весьма сильно, и я не ждал от бога, дабы явил свою силу, и все же семена сомнения, посеянные изучением греческих мудрецов, дали свои всходы, о чем и сказывал тебе в начале записок. Разве что о ту пору я от сомнений устремлялся к атеизму, ныне, на пороге могилы, устремляюсь напротив - от атеизма к сомнениям.

Причина метаморфозы: прирожденная вера в непознаваемое и у основ мира видимого, и у основ мира идей - безусловное свойство нашего разума. Не нуждайся мы в императивных поисках логической и математической гармонии, никогда и не открыли бы, что гармония заложена в природе вселенной. Внутренняя нужда в вере - видимый мир-де в подчинении у иного, совершенного мира, и пусть не у мира Абсолюта, а просто Логоса {Здесь в переносном значении: божественная сила (греч.).}, - равно сильна и безапелляционна у всех, кто ее изведал. А коли наш духовный поиск уходит за горизонты видимого мира, отчего ж сие не имеет означать: и невидимый мир существует? Впрочем, все естественные науки, на коих держится любой атеизм, а также и агностицизм, единственно достоверно утверждают то, что есть, и не вправе судить о том, чего нет; и все же повторяю: утверждая существующее, исходят из аксиом, сиречь постулатов веры. Так ли, иначе ли, без веры не обойдешься, а за сим следует - не обойдешься и без религии. Я же полагаю: нужда в вере и религии, прирожденная нашему мыслящему естеству, присуща человеку не затем, чтобы он устремился познать невидимый мир и сделать его познаваемым и видимым, а затем, дабы поступал достойно, то есть постепенно приближался бы к идеалу. Ведь сознание того, что реальный порядок вещей - не бытие окончательное, но только первая ступень вселенской лестницы, дает все основания заключить: жить стоит наперекор всему опыту наблюдений над животным миром, ибо опыт этот у существа мыслящего рано или поздно убивает стремление жить, порождает пессимистическую картину мира и проистекающее из нее стремление к смерти.

Итожу: такое сознание обходится без бога, вершащего наши судьбы, хотя и не исключает абсолюта.

Во время оно мне надобен был бог, а не абсолют, надобен всем нам, кто так ли, этак ли верил в Иисуса, да и ему бог надобился. И все же смею твердить: среди многотысячной толпы, разбившей стан на Елеонской горе, и даже среди старейшин только я имел четкое понятие абсолюта, свободное от антропоморфических черт властелина мира, хотя иудейская теодицея и столь дерзновенные планы, уже давшие обильные всходы в юношеской душе, отдалили это понятие в туманные пределы.

На сем кончаю очередное отступление и возвращаюсь к вечере и военному совету.

Обсудив кампанию в целом, наши военачальники занялись разработкой тактических приемов, и мое участие весьма умерилось - в этой материи шейхи имели куда больше опыта. Многие всю жизнь воевали города и крепости хитростью либо осадой. В здешних краях - и в римских владениях, и в пограничных царствах - года не проходило, чтобы кто-нибудь с кем-нибудь не дрался за престол, за наследство, из мести, ради грабежа или ради славы. Замыслы шейхов не вызывали серьезных возражений, план, вроде бы обдуманный, мог увенчаться успехом, во всяком случае на первых порах, при захвате храма. Успокоенный переговорами, я ушел под предлогом доставить еще вина и соленого миндаля, до которого львы пустынь были весьма охочи - в этой части света все соленое почитается большим деликатесом.