Читать онлайн «Русские подвижники 19-ого века». Страница 26

Ревнуя о восстановлении падавшего монашества, служа сам примером иночества, издав в поучение иноков такой ценный памятник, как перевод на русский язык "Добротолюбия", митрополит искал духовных старцев, которые могли бы посвятить себя самоотверженно делу внешнего и внутреннего обновления обителей. Зная многих замечательных иноков, о. Феофан указывал на них митрополиту, и таким образом были вызваны — знаменитый Саровский подвижник Назарий, обновивший Валаам, Игнатий — первый архимандрит из неученых, назначенный в знаменитый Тихвин и восстановивший его и вслед затем блистательно воссоздавший древнюю, славную Симонову (Московскую) обитель, которая раньше была обращена в казарму кавалерийского полка!.. Макарий — в Песношский монастырь. Был приведен в порядок Клопский (Новгородский монастырь). Наконец, митрополит назначил о. Феофана строителем Моденского монастыря, где он привел в порядок старые и выстроил новые здания, завел чинное богослужение и порядок в жизни братии, так что, по слухам о настоятеле, стало приходить в монастырь много новых иноков.

В 1793 г. белозерские жители донесли митрополиту о крайнем упадке древней обители преп. Кирилла Новоезерского и просили назначить опытного настоятеля; митрополит выбрал о. Феофана.

До кончины митрополита его доверие принадлежало о. Феофану в полной степени. В письмах своих он спрашивал у о. Феофана советов, и игумен часто уезжал в Петербург.

Обитель, расположенная на небольшом острове, на озере Новом, была в крайнем запущении. Братии было десять человек, постриженных двое; богослужение отправлял наемный священник, из белого духовенства, скудость была полная, здания падали. За время тридцатишестилетнего управления о. Феофана обитель преобразилась. Обновив дух иноческий, о. Феофан собрал многочисленную братию; заведя чинную службу, привлек богомольцев, возбудил усердие к обители и богатые жертвы. Он обновил и величественно расширил собор, выстроил почти вновь две церкви, воздвиг колокольню, возвел двухэтажные здания келлий и обвел остров на протяжении 250 сажен каменною с башнями оградою, выстроенною на сваях, вбитых в воду, соединил монастырь с ближайшим островом мостом в 140 сажен.

Значительны были труды его и по внутреннему устроению обители. Он ввел в ней общежитие, строгий чин богослужений, торжественное отправление служб, столповое пение, непрерывное чтение псалтири, постоянные занятия для братии.

Для удобства наблюдения за жизнью иноков, о. Феофан установил жилья в три келлии, чтоб новоначальные находились под присмотром старших. Больше всего старался он управлять посредством убеждения, и поучал братию и наедине, и в полном собрании, после трапезы. Он не любил обличать в лицо, но, заметив недостаток инока, говорил о том в виде общего наставления братии. Его простые, дышавшие убеждением и кротостью поучения, производили неотразимое впечатление.

Но сильнее всего действовал его пример. Он не пропускал ни одной службы, исполнял с братиею все послушания, работал на полях, ел в трапезе, носил самую бедную одежду и не имел имущества. При таком управлении старца число иночествующих быстро возросло до 80 человек. Но не на иноков только новоезерских имел влияние о. Феофан. Назначенный благочинным нескольких монастырей, он заботился об их духовном преуспеянии, особенно же плодотворны были его заботы о Горицкой женской обители, которая находилась под управлением опытной и благочестивой игумении Маврикии и в которой он бывал несколько раз в год. Приезжая в монастырь, он подолгу, после службы, беседовал с инокинями. Некоторые из бесед ими записаны. Особенно настаивал он на снискании добродетели смирения; о внешних аскетических подвигах, в применении их к Горицкой обители, где были инокини разного звания, о. Феофан держался мнения, что они должны быть применяемы по мере сил и со вниманием к прежним привычкам инокинь.

Кроме иноков, к о. Феофану обращалось много мирских лиц. Он принимал всякого; наставления его имели то свойство, что как будто бы служили поучением скорее самому о. Феофану, чем его собеседнику; и беседою своею старец доводил его до того, что собеседник высказывал сам нужную для себя истину, а о. Феофан служил возбудителем в нем душевной теплоты. Если приезжие желали, о. Феофан по глубокому смирению своему, приходил по их зову в гостинницу; когда же посетитель уходил от него, он всякого провожал до сеней и на крыльцо. Многие объясняли ему свое положение в письмах, на которые он отвечал с заботливостью; особенно замечательны письма его к мирским лицам, которые впоследствии стали монахинями горицкими; в них о. Феофан поддерживал первые проявления религиозной ревности, которая впоследствии проявлялась в пламенном чувстве воодушевления. Лиц, живущих в миру, предостерегал от пристрастия к мирским обычаям, объясняя их вред, и внушал верность к Церкви.

Слух о трудах о. Феофана дошел и до Петербурга. Государь Александр I пожаловал ему митру и наперсный крест и, по его ходатайству, увеличил штат Новоезерского монастыря. В 1828 г. о. Феофан сильно ослабел, в праздник Рождества собрал все силы, пришел в трапезу и сказал братии наставление, прося молиться, чтоб ему мирно отойти. Он написал завещание, в котором просит сохранять введенный им устав, и распорядился несколькими рясами и несколькими книгами — единственное, что он имел, и затем просил уволить его на покой.

Назначенный, по его указанию, преемником ему игумен во всем повиновался ему, но о. Феофан вел себя по отношению к нему, как к начальнику. Он еще строже стал исполнять свои прямые обязанности; посещая без пропуска службы церковные, никогда не садился в храме.

В конце 1832 г. о. Феофан посетил в последний раз Горицкий монастырь, и беседа его отличалась тою ясностью и спокойствием, которые отличают подвижников при конце их пути. Он вернулся домой больной, и 3 декабря 1832 г. на 81-м году жизни после причастия и елеосвящения, тихо преставился, в присутствии лишь одного келейника своего, произнося имя Господа Иисуса Христа.

При погребении его было громадное стечение народа. Над его могилою в соборной церкви лежит гранитная плита, и пред осеняющею место его успокоения иконою Богоматери горит неугасимая лампада.

Честнейшая мать Феофания (в миру Александра Сергеевна Щулепникова, в замужестве за генералом Готовцевым), родилась в 1787 г., 15 февраля — Костромской губ., Солигаличского уезда, в сельце Трескове. Отец ее, Сергей Афанасьевич, происходивший из древнего боярского рода, и выборный от костромского дворянства в комиссию Наказа, был кроткий человек, требовательный лишь в исполнении религиозных обязанностей. Жена его Доминика Ивановна (дочь Вологодского воеводы Белкина) была превосходная хозяйка, славилась красотою и даром слова. Ежедневно в особом флигеле раздавала она нищим пищу, а в праздники устраивала им обеды во дворе. Семьи небогатых дворян считали ее своею матерью.

Ясным лучом промелькнуло счастливое детство девочки среди приволья многочисленной и богатой семьи. У нее было четыре брата и семь сестер.

На одиннадцатом году ее отвезли в Смольный институт, в Петербурге, где оканчивала курс ее старшая сестра, Анна Сергеевна. Но так как она не попала по баллотировке, и, кроме того, заболела от тоски по дому, ее поспешили отправить назад. Ликование охватило всю усадьбу при крике: "Барышня приехала" — и больной отец, бегом выбежавший к ней, обнимая свою любимицу, говорил: "Теперь не расстанусь с тобою до моей смерти". С тех пор отец и дочь стали неразлучны. Когда Анна Сергеевна, по окончании курса, вернулась домой, она занялась образованием младшей сестры.

Девочка училась хорошо и была крайне деятельного нрава; больше всего она любила оказывать услуги другим; она близко знала всякое лицо из многочисленной дворни, и сама изучила на деле всякое ремесло и рукоделие, и даже перепробовала, несмотря на запрет матери, черные работы.

Щулепников прожил недолго. По его смерти девочка четырнадцати лет поступила в Екатерининский институт в Петербурге. Сперва она страшно тосковала и была рассеянна, но потом нежная забота начальницы Брейткопф смягчила ее детскую грудь, и она стала лучшею ученицею; не любила только немецкий язык: в рисовании же и рукодельях выказывала особые успехи. В 1805 г. Александра Сергеевна была выпущена из института, с золотым шифром Государыни Императрицы Марии Феодоровны[4]. С первого представления, еще девочкой, Императрица полюбила ее, и требовала ее к себе при всяком посещении, лаская ее, как мать. Прощаясь с нею, Государыня обещала ей навсегда свое благоволение, приказала при всяком удобном случае являться к ней, и при надобности прямо прибегать к ее покровительству.