Читать онлайн «Православие и современный мир». Страница 8

Итак, это есть факт, что византийская церковная дипломатия в какой–то мере отдавала предпочтение северо–востоку Руси и Москве. Почему же это так? Почему же не настаивалось на том, чтобы митрополия Киевская оставалась, скажем, в Галиции, в Галиче на западе? Я могу объяснить это, только напомнив очень общую форму о том, что казалось византийским православным руководителям — императорам и Патриархам — очень важным: Византия в XIII веке, как раз тогда, когда все эти события только начинались, выходила сама из–под латинского ига. Ведь XII и XIII века были веками Крестовых походов Запада. И один этот поход — четвертый, — вместо того, чтобы направиться в Святую Землю Палестину для борьбы с мусульманами, потихонечку по дороге завернул на северо–восток и, вместо того, чтобы освобождать Иерусалим, покорил Константинополь, учредив там латинскую империю, которая существовала с 1204 по 1261 год. Так что у Византии было опасение Запада: Запад казался ей опасным из–за «крестоносного» желания завоевать Константинополь, которое и было им осуществлено.

Одновременно, при этом, тогда же в XII–XIII веках немецкие рыцари–крестоносцы из Северной Германии и частично — с Востока прибыли на Русь. Крестовые походы были в моде, надо было идти воевать. Но воевать с мусульманами было далеко и опасно, и тогда было «открыто», что в Европе существует еще один языческий народ среди всех обращенных в христианство: литовцы. И крестоносцы решили воевать литовцев, получив для этого папскую буллу, которая давала им право покорить литовцев, обратить их в христианство, а за это литовцы получали «вечное вознаграждение» за свое покорение в том, что должны были служить покорителям в качестве крепостных.

Как вы знаете, крестоносцы встретились не только с литовцами: здесь оказался Новгород и Псков, и князь Александр Невский не позволил этим рыцарям распространяться дальше на восток.

При этих условиях, — а я говорю очень обще — становится понятным, почему византийско–церковная дипломатия предпочитала утвердить центр церковной жизни на Руси и видеть его хотя и под татарами, но все же подальше от западного движения крестоносцев.

Но, как вы знаете, Литовское княжество не сразу обратилось в христианство; литовцы оказались более «крепкими». Вскоре Литовская держава распространилась и превратилось в империю от Балтийского до Черного моря, и многие русские княжества предпочитали лучше находиться под властью Литовского князя, чем под татарским игом. Поэтому распространение и рост Литвы в XIV веке объясняется не только ее политическими возможностями и силой, но и тем, что Литва представляла собой приятную альтернативу: это не было западное «крестоносное» государство, оно не находилось под монгольским игом. Поэтому Великое княжество Литовское постепенно стало в лице Гедимина и Ольгерда объединителем Руси, мечтая и заявляя претензию на то, что оно может стать преемником Киевской Руси. Но для этого, конечно, Литовскому князю надо было обратиться в христианство.

Но тут, как это ни казалось трудным (особенно Ольгерду, который не торопился делать этого, не видя определенных политических плодов своего обращения), преемство Киевской Руси предполагало преемство церковное; предполагало, что Киевский митрополит — глава Церкви — переехал бы к себе домой в Киев, а не жил где–то в Москве, за границей, под татарами. Поэтому весь XIV век занят в истории Восточной Европы и Руси борьбой между Литовским и Московским Великими князьями за митрополию и за Церковь. Явно каждый из них желал, чтобы законный митрополит жил именно у него, а не в другом государстве.

Но в качестве приемлемой, хотя не вполне желаемой, но возможной альтернативы было создание другой митрополии, то есть разделение Церкви надвое. Это история очень сложная и интересная, но в каком же отношении эти политические обстоятельства, конкуренция и борьба находились к духовно–культурному возрождению Византии, которое является самой главной темой, которую я бы хотел с вами обсудить?

В Византии в это же время — в XIV веке — происходило духовное возрождение, возрождение монашества; возрождение, в котором духовный приоритет утверждался все с большей и большей силой. Ведь политически Византия представляла собой почти ничтожество! Но в этот момент православные византийцы начали понимать, что главная ценность, главное содержание их культурного и духовного наследия было в христианстве, в вере православной.

Какие это имело формы?

Византийское возрождение приняло форму, которая была связана и очень часто отождествляется ныне с движением так называемого «исихазма». Исихазм — слово греческое: исихия означает «покой». «Исихаст» — это термин очень древний, употребляемый с IV века; он означал монаха–отшельника, пребывающего в покое. Такие монахи–отшельники были в Египте и Сирии уже с первых времен христианства. Но в Византии XIV века основное содержание учения исихастов подверглось спорам. Очень бегло и скоро я могу так определить их содержание: основная задача монахов–отшельников заключалась в постоянной молитве. Монашеские общежительные общины также стремились к постоянной молитве, но общая молитва заключалась в очень длинных богослужениях, ради которых в Византии даже существовала обитель «неусыпающих», где богослужение продолжалось 24 часа без остановок. Это — идеал общей постоянной молитвы. Но отшельники преследовали идеал молитвы индивидуальной, частной, и именно из их среды происходит традиция, известная Православию и по сей день: творение молитвы Иисусовой, то есть постоянное призывание имени Божьего монахом, который в идеале может продолжать ее, даже занимаясь своими делами, даже во сне. Постоянное призывание имени Божиего имело много форм; может быть, вам известно, что в Библии, особенно в Ветхом Завете имя Божие отождествлялось с Его Личностью; так мы крестимся — во имя Отца и Сына и Святаго Духа — во имя Божие. Имя Божие как бы являет Его собственное присутствие. Имя Божие в Ветхом Завете было священным и никогда не произносилось — кроме одного раза в год священником, входящим во Святая Святых храма. В Библии имя Божие заменено титулом: Господь. Если вы читаете Ветхий Завет, то там стоит имя Божие — Яхве, которое не произносилось.

Но в христианстве люди узнали имя Божие: имя Его есть Иисус. Бог не где–то там, на небе, как начало непонятное, трансцендентное. Для христиан Сам Бог явился в образе человека Иисуса, так что Он имеет имя произносимое, известное, доступное, которое и составляет содержание христианской веры; которое дает христианам, верующим в Иисуса, вечную жизнь. Поэтому призывание имени Божьего есть призывание имени Иисуса: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас». Это — одна из форм Иисусовой молитвы. Существует форма призывания имени Божьего «Господи, помилуй». Так что имя Божие является произносимым, и вся традиция молитвы Иисусовой является сердцевиной монашеской духовности.

Но в XIV веке также среди византийских монахов появилась такая техника, или дисциплина творения молитвы Иисусовой, которая, быть может, некоторым из вас знакома: в русской духовной литературе она появилась в форме «Откровенных рассказов странника духовному своему отцу». Здесь творение молитвы Иисусовой сочетается с дисциплиной дыхания: для того, чтобы это повторение было действительно постоянным, его ввиду нашей человеческой природы, — хорошо связать с постоянным элементом нашего психосоматического целого — дыханием. В монашестве, таким образом, появилась дисциплина дыхания, которая позволяла и учила людей творить молитву Иисусову без нарушения ритма. На эту тему существует целая литература, сравнивающая ее с дальневосточным йогизмом; впрочем, в этом ничего удивительного нет, потому что существует общечеловеческое понимание того, что такое человеческое внимание и молитва; разница лишь в том, что христиане молятся Иисусу Христу и никому другому, — в этом разница, а дисциплина дыхания может быть и у тех, и у других.

Но вся духовная дисциплина, связанная с тем, что называется исихазмом, встретила в некоторых византийских кругах сопротивление. В Византии появился некий Варлаам Коллабриец, грек из Италии, имевший западное и восточное образование, бывший, в основном, представителем «новых веяний», связанных с итальянским Возрождением, и отчасти — с номинализмом западной философии. И в этом, если хотите, мы находим корни того, что называется современным секуляризмом.

Варлааму и некоторым его друзьям показалось, что эта монашеская дисциплина и творение молитвы Иисусовой является лишь каким–то невежественным суеверием: как же так? Бог достигаем только умом, только рациональным усилием человеческого ума, а не какими–то психофизическими дисциплинами! Для монашеского исихастского движения было очевидным, что Бог достигаем, что Он является Предметом Причастия, — Он Сам причащается нам; и существует одно Единое Тело Христово, о котором знает человеческий опыт. Это не отрицает и умственного усилия для достижения Бога, но основное восприятие Его в человеческой жизни есть восприятие целостное, включающее в себя и ум, и дух, и тело. В этом — основной христианский опыт.