Читать онлайн «Лекции о сущности религии». Страница 3

Антипод Спинозы -Лейбниц; ему я посвятил отдельный том. Если Спинозе принадлежит честь превращения теологии в служанку философии, то первому германскому философу нового времени, а именно Лейбницу, наоборот, принадлежит честь и бесчестие за то, что философия попала опять под башмак теологии. Это Лейбниц выполнил в особенности в своем знаменитом труде "Теодицея". Лейбниц, как известно, написал эту книгу из галантности по отношению к одной прусской королеве, потревоженной в ее вере сомнениями Бэйля. Но подлинная дама, для которой Лейбниц написал эту книгу и за которой он ухаживал, - это теология. Тем не менее он не удовлетворил теологов. Лейбниц во всех случаях держался обеих партий и именно поэтому не дал удовлетворения ни одной. Он не хотел никого обидеть, никого задеть; его философия есть философия дипломатической галантности. Даже монады, то есть существа, из которых состоят, согласно Лейбницу, все предметы, воспринимаемые нашими чувствами, - даже монады, не оказывают друг на друга никакого физического воздействия, только бы не повредить которой-либо из них. Но кто не хочет, хотя бы и не намеренно, обижать и задевать, тот лишен всякой энергии и всякой действенной силы, ибо нельзя шагу ступить, не раздавливая существ, нельзя выпить ни капли воды, не проглотив инфузорий. Лейбниц - человек промежуточный между средневековьем и новым временем, он как я его назвал - философский Тихо-де-Браге, но именно благодаря этой своей нерешительности он и до сего дня - кумир всех нерешительных, лишенных энергии голов. Поэтому уже в своем первом издании, вышедшем в 1837 году, я сделал теологическую точку зрения Лейбница объектом критики, а вместе с ней и всю теологию вообще. Точка зрения, с которой я производил эту критику, была собственно говоря, спинозистская или абстрактно-философская и заключалась она в том, что я строго различал между теоретической и практической точками зрения человека, приурочивая первую к философии, а вторую - к теологии и религии. Стоя на практической точке зрения, человек говорю я - все вещи относит только к себе, к своей пользе и выгоде; стоя же на теоретической точке зрения он эти вещи относит к ним самим. Необходимо поэтому, говорю я там, проводить существенное различение между теологией и философией; кто смешивает их, смешивает по существу различные точки зрения и создает в силу этого нечто уродливое. Рецензенты этой моей работы долго останавливались на этом различении; но они упустили из виду, что уже Спиноза в своем "Теолого-политическом трактате" рассматривает и критикует теологию и религию с этой же точки зрения и что даже Аристотель, если бы он только сделал теологию предметом своей критики, не мог бы иначе ее критиковать. Впрочем, эта точка зрения, с которой я тогда критиковал теологию, отнюдь не есть точка зрения моих позднейших сочинений, отнюдь не есть моя последняя и абсолютная точка зрения, а лишь относительная, исторически-обусловленная. Поэтому-то я и подверг в новом издании моего сочинения "Изложение и критика философии Лейбница" теодецею и теологию Лейбница, равно как и его связанную с ними пневматологию или учение о духе, новому критическому рассмотрению.

ВТОРАЯ ЛЕКЦИЯ.

Как Лейбниц - антипод Спинозы, так антиподом Лейбница - в теологическом отношении - является французский ученый и скептик Пьер Бэйль. Audiatur et altera pars (следует выслушать и другую сторону) применимо не только в юриспруденции, но и в науке вообще. Соответственно этому изречению я дал место в ряду своих работ вслед за верующим или, по крайней мере, верующим в мысль немецким философом, неверующему или, во всяком случае, сомневающемуся французскому философу. Впрочем, работа эта была вызвана совсем не одним только научным, но также и практическим интересом. Как и вообще мои работы, так и мои "Бэйль" обязаны своим происхождением противоречию с тем временем, когда пытались насильственно отбросить запуганное человечество во тьму прошедших столетий. Моя книга о Бэйле появилась в то время, когда в Баварии и в Рейнских провинциях Пруссии вспыхнула в самых резких и безобразных формах старая борьба между католицизмом и протестантизмом. Бэйль был одним из первых превосходнейших борцов за просвещение, гуманность и терпимость, свободным от пут как католической, так и протестантской веры. Целью моей книги о Бэйле было поучить и пристыдить этим голосом прошлого введенную в заблуждение и озлобленную современность.

Первая глава трактует о католицизме. Сущность католицизма с его монастырями, святыми, безбрачием духовенства и так далее я определил в отличив от протестантизма как противоречие между плотью и духом. Вторая глава трактует о протестантизме, - его сущность я определил в отличив от католицизма как противоречие между верой и разумом. Третья говорит о противоречии между теологией и философией - наукой вообще. Ибо, говорю я, для теологии истинно только то, что для нее священно, для философии священно только то, что истинно.

Теология опирается на особый принцип, на особую книгу, в которой она полагает заключенными все, по крайней мере, необходимые и полезные человеку истины. Она поэтому по необходимости узка, исключительна, нетерпима, ограничена. Философия же, наука, опирается не на определенную книгу, но черпает истину во всем целом природы и истории, она опирается на разум, который по существу универсален, но не на веру, которая по существу партикуляристична. Четвертая глава трактует о противоположности или противоречии между религией и моралью или о мыслях Бэйля об атеизме. Дело в том, что Бэйль утверждает, что человек может быть морален и без религии, ибо большинство людей неморально и живет соответственным образом, имея религию и ей вопреки, что атеизм совсем не необходимо связан с имморализмом, что поэтому государство может вполне хорошо состоять из атеистов. Это высказал Бэйль еще в 1680 г., между тем как еще год тому назад один дворянин, депутат, на объединенном прусском ландтаге не постыдился заявить, что он готов предоставить всем религиозным исповеданиям признание со стороны государства и полномочие на осуществление политических прав, всем - только не атеистам. Пятая глава говорит специально о самостоятельности морали, ее независимости от религиозных догматов и мнений; то, что в четвертой главе доказывалось на примере истории и обыденной жизни, выводится здесь из существа самого предмета. Шестая глава трактует о противоречии между христианскими догматами и разумом, седьмая - о значении противоречия между верой и разумом у Бэйля. Бэйль жил ведь в то время, когда вера была еще до такой степени авторитетом, что человек представлял себе возможным верить или заставлял себя верить даже в то, что он, согласно своему разуму, признавал ложным и нелепым. Восьмая глава говорит о значении и заслугах Бэйля как полемиста против религиозных предрассудков его времени; девятая, наконец, о характере Бэйля и значении его для истории философии.

Книгой о Бэйле завершаются мои исторические работы. Позднейших, новейших философов я разбирал только как критик, но не как историк. Когда мы приступаем к новейшей философии, то мы тотчас же наталкиваемся на крупнейшее отличие новейших философов от прежних. В то время как прежние философы резко разграничивали философию и религию, даже прямо противопоставляли одну другой, полагая, что религия покоится на божественных мудрости и авторитете, философия же - на человеческих, или, как выражался Спиноза, религия ставит своей целью пользу, благосостояние людей, философия же - истину;

в противоположность этому новейшие философы выступают с утверждением тождества философии и религии, по крайней мере что касается их содержания, их существа. Вот против этого-то тождества я и выступил. Уже в 1830 г., когда появились мои "Мысли о смерти и бессмертии", я, обращаясь к одному догматику из гегелевской школы, утверждавшему, что между религией и философией существует лишь формальное различие, что философия возводит лишь в понятие то, что у религии имеется в виде представления, - привел ему стих:

"Сущность и форма - одно"; сокрушит содержание веры,

Кто представленье ее - форму ее - сокрушит.

Я бросил поэтому философии Гегеля упрек в том, что она существенное в религии делает несущественным, и обратно - несущественное - - существенным. Существо религии есть как раз то, что превращается философией в простую форму.

Сочинение, которое в этом отношении приходится особенно упомянуть, есть маленькая, вышедшая в 1839 г. брошюра - "О философии и христианстве". В ней я высказал, что, невзирая на все попытки посредничества, различие между религией и философией неистребимо, ибо философия есть дело мышления, разума, тогда как религия - дело душевного настроения и фантазии. Религия, однако, содержит в себе не только продиктованные настроением фантастические образы спекулятивных мыслей, как это утверждает Гегель, она в гораздо большей степени заключает в себе начало, отличное от мышления, и это начало не есть одна лишь форма, но и само существо религии. Это начало мы можем обозначить одним словом- "чувственность", ибо ведь и душевные настроения и фантазии коренятся в чувственности. Тех, кто смущается словом "чувственность", так как обычное словоупотребление понимает под ним только вожделение, я прошу иметь в виду, что не только чрево, но и голова есть существо чувственное. "Чувственность" у меня не что другое, как истинное, не надуманное и искусственное, а действительно существующее единство материального и духовного, оно у меня поэтому то же, что действительность. Чтобы сделать только что указанное различие между религией и философией ясным и отчетливым, я напомню здесь, к примеру, учение, которое это различие особенно хорошо выявляет. Старые философы, по крайней мере часть их, учили бессмертию, но только бессмертию мыслящей части в нас, только бессмертию духа в отличие от чувственного начала в человеке. Некоторые даже определенно учили тому, что и память, воспоминание гаснут и что после смерти остается лишь чистое мышление, - конечно, абстракция, совсем не существующая в действительности. Это бессмертие, однако, именно абстрактное, отвлеченное и потому не религиозное. Христианство отвергло поэтому это философское бессмертие и на его место поставило продолжение всего действительного, телесного человека; ибо только оно есть такое продолжение, при котором душевное настроение и фантазия находят себе пищу, но только потому, что продолжение это чувственное. Но что, в частности, можно сказать об этом учении, то можно сказать и о религии вообще. Сам бог есть существо чувственное, предмет созерцания, видения, правда, не телесного, но духовного, то есть созерцания в фантазии. Мы можем поэтому различие между философией и религией свести, короче говоря, к тому, что религия чувственна, эстетична, тогда как философия есть нечто нечувственное, абстрактное.