Читать онлайн «Евангелия и второе поколение христианства». Страница 19

Его сестры Друзила и Вереника также жили в Риме. Вереника, несмотря на свой зрелый возраст, настолько сильно господствовала в сердце Тита, что рассчитывала выйти за него замуж, и, как говорят, Тит ей обещал; его удерживали только политические соображения. Вереника помещалась во дворце и, несмотря на свое благочестие была в открытой связи с разрушителем своей отчизны. Ревность Тита была очень сильна и, по-видимому, послужила не менее политики причиной смерти Цецины. Фаворитка-еврейка еще вполне пользовалась своими правами коронованной особы. Некоторые дела были подсудны ее юрисдикции, и Квинтилиан рассказывает, как перед ней он защищал дело, в котором она была одновременно судьей и одной из тяжущихся сторон. Ее роскошь удивляла римлян; она устанавливала моды; кольцо с ее пальца продавалось за бешеные деньги; но серьезные люди ее презирали и громко называли кровосмешением ее отношение к брату Агриппе. В Италии, может быть, в Неаполе, жили и другие Иродиане, между прочим Агриппа, сын Друзилы и Феликса, погибший во время извержения Везувия. Все сирийские и армянские династии, принявшие иудейство, находились с новой императорской семьей в постоянных дружеских сношениях.

Около этого аристократического мира увивался изворотливый и осторожный Иосиф. С самого своего поступления на службу к Веспасиану и Титу, он принял имя Флавий и, по обыденной манере мелких душ, выполнял две противоположные роли: рабски-почтительную по отношению к палачам его родины и хвастливую, когда дело касалось национальных воспоминаний. Его домашняя жизнь, до тех пор мало оседлая, наконец установилась. После своей измены, он сделал ошибку, приняв от Веспасиана молодую пленницу из Кесарии, покинувшую его при первой возможности. В Александрии он взял себе другую жену, имел от нее трех детей, из которых двое умерли молодыми, около 74 года дал ей развод по несходству характеров, как он говорил. Потом женился на еврейке с Крита, в которой, наконец, нашел все совершенства и имел от нее двух детей. Его иудаизм был всегда широкого свойства и делался все шире и шире; ему, вероятно, выгодно было заставить верить, что даже в эпоху наиболее сильного галилейского фанатизма он был либерален и сопротивлялся насильственному обрезанию, провозглашая право каждого поклоняться Богу, согласно выбранному им культу. Эта идея о праве каждого выбирать самому себе культ, неслыханная в Риме, завоевала себе почву и сильно содействовала пропаганде культов, основанных на рациональных идеях о божестве.

Иосиф получил греческое образование, конечно, поверхностное, но он умел, как ловкий человек, извлекать из него пользу; он читал греческих историков; это чтение вызывало в нем соревнование, и он нашел возможным подобным же образом написать историю последних несчастий своего отечества. Имея мало артистического чутья, он не понял всей смелости своего предприятия и бросился вперед, как человек, ни в чем не сомневающийся, что часто случается с евреями, начинающими писать на чужом для них языке. Он еще не имел привычки писать по-гречески и написал сначала свой труд на сиро-халдейском языке, а потом выпустил его в греческом издании, сохранившемся до нашего времени. Несмотря на свои заявления, Иосиф не человек правды. Он обладает еврейским недостатком, недостатком, противоречащим здоровой манере писать историю, крайним себялюбием. Тысячи забот охватывают его: прежде всего необходимость понравиться своим новым господам, Титу, Ироду, Агриппе; далее желание выставить себя и показать своим соотечественникам, косо на него смотревших, что он действовал, побуждаемый только чистым патриотизмом. Потом, во многих отношениях хорошее чувство побуждает его представить характер своей нации в возможно менее компрометирующем виде в глазах римлян. Восстание, утверждает он, было делом исступленного меньшинства; иудаизм - доктрина чистая, высоко философская и безобидная в политике; умеренные евреи не только не действовали сообща с сектантами, а, наоборот, были их первыми жертвами. Как могут они быть непримиримыми врагами римлян, они, которые просят помощи и защиты у римлян от революционеров? Эти систематические взгляды на каждой странице нарушают мнимое беспристрастие историка.

Труд был представлен (по крайней мере Иосиф хочет на в этом убедить) на цензуру Тита и Агриппы и, по-видимому был ими одобрен. Тит будто пошел далее: собственноручно подписал экземпляр, долженствовавший служить образцом для указания, как, по мнению Тита, следует рассказывать историю осады Иерусалима. Во всем этом заметно преувеличение. Ясно только, что около Тита существовала еврейская партия, льстившая ему и старавшаяся убедить его, что он не только не был жестоким разрушителем иудейства, а, наоборот, хотел спасти храм, что иудейство погубило само себя и во всяком случае во всем этом виден божественный приговор, а Тит только был его орудием. Титу, очевидно, нравилось слушать развитие подобных взглядов. Он охотно забывал свои жестокости и приговор, по всей вероятности произнесенный им над храмом, когда сами побежденные старались внушить ему невозможные оправдания. В глубине души у Тита было много человечности, и он выказывал чрезвычайную умеренность; ему, конечно, нравилось, когда подобное мнение распространялось в еврейских кругах; но в то же самое время ему нравилось, когда в римских кругах рассказывали дело совсем в другом виде и изображали его на стенах Иерусалима надменным победителем, дышавшим огнем и смертью.

Чувство симпатии к евреям, по-видимому, существовавшее у Тита, должно было распространяться также и на христиан. Иудаизм, как его понимал Иосиф, многими своими сторонами приближался к христианству, в особенности христианизму св. Павла. Большинство христиан, подобно Иосифу, осуждали восстание, проклинали зелотов; они открыто выражали покорность римлянам. Подобно Иосифу, они отводили второстепенное место ритуальной части Закона, а происхождение от Авраама понимали в идейном смысле. Сам Иосиф относился благоприятно к христианам и, по-видимому, симпатично отзывался о них. Вереника и брат ее Агриппа относились к св. Павлу с чувством доброжелательного любопытства. Таким образом, близкий к Титу кружок был скорее благосклонен, чем враждебен к последователям Иисуса. Тем и объясняется неоспоримый факт, что в самой семье Флавиев были христиане. Напомним, что семья Флавиев не принадлежала к высшей римской аристократии; она принадлежала к так называемой провинциальной буржуазии; она не разделяла предубеждений римской аристократии против евреев и жителей Востока вообще, предубеждений, которые, как мы скоро увидим, взяли верх при Нерве и повели почти к непрерывным преследованиям христиан в течение ста лет. Эта же династия вполне признавала пользование публичным шарлатанством. Веспасиан нисколько не стеснялся делать чудеса в Александрии, и когда вспоминал о том, как фокусники играли большую роль в его судьбе, он, несомненно, смеялся свойственным ему смехом скептика.

Обращения в новую религию, перенесшие веру в Иисуса в среду, близкую трону, вероятно, произошли при Домициане. Римская церковь медленно восстанавливалась. Стремление христиан, господствовавшее, вероятно, около 68 года, бежал из города, на который постоянно обрушивалось пламя гнева Божия, ослабело. Поколение, подкошенное резней 64 года, заменилось новыми лицами, постоянно приезжавшими в Рим из других частей империи. пережившие резню при Нероне свободно вздохнули; они почувствовали себя как бы во временном раю и сравнивали свое положение с положением евреев, перешедших Красное море. Гонения 64 года представлялись им, как море крови, в котором все должны были задохнуться. Но Бог перемешал роли: как фараона, он заставил их палачей упиться кровью, кровью гражданских войн 68-70 годов, которая текла бурными потоками.

Точный список древних presbyteri или episcopi римской церкви неизвестен. Петр, если бы он был в Риме (чему мы верим), занимал исключительное положение и, конечно, выражаясь точно, не имел преемников. Только сто лет спустя епископат правильно установился, и тогда позаботились составить список епископов, последовательных преемников Петра. Точные воспоминания имели только о Ксисте, умершем около 125 г. Промежуток между Ксистом и Петром был заполнен римскими presbyteri, оставившими по себе какое-нибудь имя. После Петра поставили некоего Лина, о котором ничего определенного неизвестно, потом Анеклета, имя которого впоследствии исказили и сделали из него двух лиц, Клета и Анаклета.

Все более и более проявлялось, что римская церковь делается наследницей иерусалимской церкви, и до известной степени заменяет ее. В ней был тот же дух, то же традиционный и иерархический авторитет. Иудео-христианство господствовало в Риме, как в Иерусалиме. Александрия еще не была великим христианским центром. Даже Эфес и Антиохия не могли бороться против господства, которое столица империи силой вещей все боле и более присваивала себе.