Читать онлайн «Α. Спасский История догматических движений в эпоху Вселенских соборов». Страница 50

Наконецъ, третьимъ элементомъ, оказавшимъ существенную поддержку антиникейской борьбе, былъ константинопольский дворъ и его религиозная политика. Еще древние церковные историки много интересовались вопросомъ ο томъ, какимъ образомъ императоръ Константинъ, который сильно радовался успешному окончанию никейскаго собора и долженъ былъ смотреть на него, какъ на лучшее свое дело, — какимъ образомъ онъ могъ затемъ отвернуться отъ защитниковъ собора, вызвалъ изъ ссылки осужденныхъ соборомъ и въ конце своего правления сталъ покровительствовать реакции ? Кто или что повлияло на перемену его настрошия? Въ ответъ на эти недоумения историки разсказываютъ следующее при дворе императора въ горе и бездеятельности проживала его сестра Констанция, вдова Лициния, имевшая своимъдуховникомъ тайнаго арианина. Путемъ частыхъ и коварныхъ внушений этотъ духовникъ успелъ убедить Констанцию въ невинности Ария и его сторонниковъ, подвергшихся ссылке. Вскоре Констанция заболела и, уже находясь при смерти, просила своего царствующаго брата ввериться попечительству ея духовника и подумать ο томъ, хорошо ли онъ сделалъ, осудивши на вечное изгнание мужей праведныхъ и добрыхъ, подъ которыми она разумела сосланныхъ арианъ. Констанция умерла, и ея духовникъ перешелъ къ императору, начавшему относиться къ нему съ «особеннымъ благорасположениемъ». Вотъ частыя беседы съ этимъ духовникомъ, по словамъ историковъ, и зародили у царя сомнение въ справедливости наложеннаго имъ наказания на арианъ. Онъ решился пересмотреть дело снова; вызвалъ Ария изъ ссылки, потребовалъ отъ него письменнаго изложения веры и, найдя его убеждения сходными съ никейскими определениями, сталъ ходатайствовать предъ епископами ο принятии Ария въ церковь. Когда же Евсевий и Феогнисъ узнали, что тотъ, кто былъ первымъ осужденъ въ ереси, удостоился человеколюбия, они обратились съ покаянною грамотою къ «главнымъ епископамъ» и были возстановлены ими въ своемъ ярежнемъ положении. Въ науке онъ не вызываетъ къ себе большаго доверия—и заслуженно. Представляя фактъ возвращения Ария изъ ссылки результатомъ влияния на Константина одного только придворнаго духовника, древние историки противоречатъ темъ замечаниямъ, какия они сами вносятъ въ свой разсказъ. Такъ, по Сократу, императоръ давно уже, еще раньше внушений духовника, далъ приказъ Арию явиться къ нему въ лагерь за объяснениями по вопросу веры. И Созоменъ замечаетъ, что вызова Ария изъ ссылки добивались у царя не одинъ вкравшийся въ доверие его пресвитеръ, но и епископы, давно старавшиеся ο томъ, и склонившийся на ихъ старания царь не самъ даетъ окончательное решение дела, а предоставляет ихъ епископамъ. Точно также и по Сократу, Евсевий и Феогнисъ покаянную грамоту адресуютъ не къ царю, а къ «главнымъ епископамъ», которыхъ они и просятъ ходатайствовать за нихъ предъ царемъ. Такимъ образомъ, по разсказу самихъ же историковъ, истинными виновниками возвращения сосланныхъ арианъ, наиболее ему содействовавшими, были не царь и не духовникъ его, a епископы, — конечно, епископы восточные. Это второе известие, высказанное историками между строкъ, стоитъ въ полномъ согласии со всеми другими обстоятельствами того времени и, несмотря на исторический мракъ, окутывающий собой первые годы антиникейской реакции, даетъ возможность съ большою вероятностью разгадать процессъ, изменивший расположение Константина въ отношении къ никейскому собору. Мы знаемъ, что въ Никею Константин явился окруженный западными епископами, самымъ влиятельнымъ изъ которыхъ былъ Осий кордубский; восточное духовенство было мало ему знакомо, а на некоторыхъ изъ нихъ онъ смотрелъ подозрительными глазами, предполагая у нихъ связи съ побежденнымъ Лициниемъ. Подъ западнымъ влияниемъ составился и никейский соборъ, и самое слово όμοονσιος, рекомендованное царемъ собору, внушено было ему западными епископами. После окончания никейскаго собора Константинъ отправился снова на Западъ, чтобы торжественно отпраздновать двадцатилетие своего царствования въ древней столице империи, и здесь то во время пребывания въ Риме случилась съ нимъ та мрачная семейная трагедия, которая и доселе остается неразгаданнымъ темнымъ пятномъ на памяти перваго христианскаго императора. Вследствие какихъ–то придворныхъ интригъ, Константинъ казнилъ своего старшаго сына Криспа, даровитаго юношу, вызывавшаго общий восторгъ къ себе, а затемъ жестоко расправился со второй своей женой Фаустой, приказавъ умертвить ее въ жарко натопленной бане. Любопытно то, что въ это же время Осий кордубский, давно находившийся при дворе, былъ отосланъ на свою кафедру въ Испанию и более уже не возвращался къ Константину. Если все эти факты сопоставить съ заметкой историка Зосима ο томъ, что влияние Осия опиралось на женскую половину двора, то можно подумать, что этотъ епископъ былъ замешанъ въ событияхъ 326–го года или, по крайней мере, заподозренъ былъ въ такомъ вмешательстве Константиномъ. Какъ бы то ни было, но вместе съ отъездомъ Осия въ Испанию окончательно пало при дворе и западное влияние. Когда Константинъ возвратился на Востокъ, — на этотъ разъ уже навсегда, и занялся отстройкой своей новой столицы, онъ окружилъ себя восточными епископами. Место Осия занялъ теперь при немъ Евсевий кесарийский, — какъ разъ тотъ епископъ, который въ душе никогда не одобрялъ ни никейскаго символа, ни суровой расправы съ арианами.

Общение съ восточными епископами побудило Константина взглянуть на результаты никейскаго собора новыми, восточными глазами, и онъ увиделъ, что здесь, на Востоке, определения никейския идутъ въ разрезъ съ настроениемъ церковнаго большинства и съ желаниями массы. Все, совершенное имъ подъ западными влияниями, дело представилось ему теперь въ новомъ свете. Какъ благоразумный политикъ, онъ не находилъ надобности внешними мерами поддерживать авторитетъ никейскаго собора и, наблюдая кругомъ себя все возрастающее недовольство никейскимъ символомъ, пошелъ по той дороге, куда его вела воля церковнаго большинства. По настояниямъ епископовъ, онъ возвратилъ изъ ссылки Ария; по ходатайствамъ ихъ же возстановилъ въ прежнихъ правахъ Евсевия и Феогниса. Однако, и при всехъ своихъ уступкахъ реакции Константинъ до конца своего правления сохранялъ уважение къ никейскому собору и никейскимъ деятелямъ. На смертномъ одре онъ принялъ крещение изъ рукъ Евсевия никомидийскаго; но умеръ съ завещаниемъ на устахъ возвратить изъ ссылки Афанасия.

Но если у Константина давление общественнаго мнения умерялось уважениемъ къ никейскому собору, то политика его восточнаго преемника, Констанция, приняла реши–тельно антиникейский характеръ. Съ именемъ никейскаго собора у Констанция не соединялось никакихъ возвышенныхъ воспоминаний, да и по своимъ догматическимъ убеждениямъ, насколько возможна речь ο нихъ въ применении къ Констанцию, онъ былъ противникомъ провозглашеннаго на немъ учения ο единосущии. Впрочемъ, эти личные мотивы, побуждавшие Констанция покровительствовать антиникейской реакции, не могли бы иметь решающаго значения, если бы они не совпадали у него съ расчетами более широкаго свойства. Можно сказать, что какъ для Констанция, такъ и для другого преемника Константина на византийскомъ троне, императора Валента, тоже принимавшаго живое участие въ религиозныхъ движенияхъ своего времени, антиникейская политика была въ некоторомъ смысле государственной необходимостью, вызывалась и питалась нуждами политическаго рода. Дело въ томъ, что въ IV–мъ веке въ римской империи уже ясно намечались признаки готовившагося въ ней распаденияна составныя части. Съ одной стороны, изъ нея выделялись западныя области съ Римомъ во главе, для которыхъ еще со времени Диоклетиана большею частию назначались особые императоры; съ другой, сепаративныя наклонности сильны были въ Египте, где коренное коптское население никогда не могло хорошо сжиться съ греко–римской культурой. Единственно прочнымъ зерномъ, обладавшимъ способностью содержать около себя распадавшуюся империю, оставалиеь области съ греческимъ или эллинизированнымъ населениемъ, лежавшие кругомъ Босфора, куда со временъ основания Константинополя перенесена была столица империи. Эти области представляли собой естественный центръ римскаго государства IV века и наиболее надежную опору власти византийскихъ императоровъ; поэтому то и настроение этихъ областей всегда оказывало подавляющее влияние на внутреннюю политику Константинопольскаго двора; чтобы не потерять своей последней опоры, константинопольский дворъ долженъ былъ невольно прислушиваться къ требованиямъ восточнаго населения и сообразоваться съ ними въ своихъ действияхъ.

Въ отношении же къ религиознымъ спорамъ, поднявшимся после никейскаго собора, не было надобности ни въ какой политической прозорливости, чтобы видеть, куда склоняются симпатии христианскаго Востока. Востокъ именно и былъ твердыней того консерватизма, на почве котораго развилась антиникейская реакция; когда Констанций принималъ въ свои руки власть надъ Востокомъ, здесь не было ни одного защитника никейскихъ определений; все видныя и влиятельныя кафедры были заняты противниками ихъ, приверженцы же единосущия изгнаны были даже изъ ничтожныхъ захолустьевъ. Это антиникейское настроение Востока и определило собой позицию Констанция въ догматическихъ движенияхъ его царствования; оно же своими постепенными изменениями можетъ объяснить намъ и все колебания, наблюдаемыя въ религиозной политике этого государя. Отсюда видно, что оставаясь на точке зрения строго исторической, антиникейскую политику Констанция нельзя называть политикой антицерковной, эгоистической, и обвинять за нее Констанция; напротивъ, для первой половины IV–го века и собственно для восточныхъ областей это была политика церковная, отвечавшая настроениямъ большинства здешняго христианскаго населе–ия. Покровительствуя этому большинству, желая доста–вить его воззрениямъ торжество въ церкви и государстве, Констанций не стремился ни къ чему другому, какъ толъко къ умиротворению христианства. Такимъ образомъ, Констан–тинопольский дворъ, вмешательству котораго въ церковныя дела IV–го века придаютъ иногда решающее значение, въ существе дела являлся факторомъ второстепеннымъ, подчиненнымъ; онъ действовалъ подъ давлениемъ другой силы, — силы общественнаго мнения на Востоке, — и изменялся сообразно съ изменениями здешняго настроения. Темъ не менее это былъ весьма влиятельный факторъ, оставивший глубокие следы въ ходе после — никейскихъ движений. Поддержка двора не только открывала полный просторъ для развития антиникейской борьбы, но и отдавала на службу ея внешния силы государства, противъ которыхъ трудно было бороться однимъ убеждениемъ. Нередко случалось, что победа реакции на томъ или другомъ соборе или въ какой–нибудь церковной области исключительно основывалась на применении внешняго насилия. Въ царствование Констанция былъ даже такой моментъ, когда противники никейскаго собора, благодаря вмешательству государственной власти, готовы были торжествовать победу надъ всемъ Западомъ, всегда сохранявшемъ приверженность къ никейскимъ определениямъ. Что же касается до Востока, стоявшаго подъ более постояннымъ и сильнымъ воздействиемъ двора, то здесь принудительныя меры государственной политики достигали действительно важныхъ результатовъ. Въ ближайшее къ никейскому собору время на Востоке было еще не мало церковныхъ округовъ, въ которыхъ учение никейскаго символа находило себе общий приемъ. Къ числу ихъ принадлежали и такия влиятельныя кафедры Востока, какъ Антиохия, где действовалъ поборникъ единосущия, Евстафий, или Константинополь со времени перенесения въ него столицы империи, первыми епископами котораго, извест–ными истории, были Александръ и Павелъ, оба ревностные никейцы. Но систематическое изгнание православныхъ епископовъ, начавшееся въ конце царствования Константина. предоставило паству и этихъ немногихъ кафедръ одностореннему влиянию противниковъ никейскаго собора, и она скоро была перевоспитана ими въ антиникейскомъ направлении. Въ правление Констанция антиохийские никейцы составляли уже незначительную кучку христианъ, которая даже не находила себе места въ городе для совершения богослужения и собиралась для этой цели за стенами его. Α когда въ 70–хъ годахъ IV–го века Григорий Богословъ явился въ Константинополь съ проповедью никейскаго богословия, онъ долженъ былъ удовольствоваться на первыхъ порахъ частнымъ домомъ, такъ какъ все существо–вавшие въ столице храмы были заняты арианствующими.