Читать онлайн «Очерки по истории церкви». Страница 38

Закончив молитву славословием Святой Троице, «он произнес: «Аминь» и кончил молитву». Подложили огонь. «Пламень сильно поднялся, и те из нас, — пишут смирняне, — которым дано было, увидели чудо и пересказали другим, быв для того сохранены сами. Огонь принял форму шатра, подобно корабельному парусу, надутому ветром, окружил тело мученика так, что, находясь в середине, оно казалось не плотию сожигаемою, а золотом и серебром, разжигаемым в горниле. При этом мы ощущали такое благоухание, как бы курился ладан или какой-либо другой драгоценный аромат. Наконец, видя, что тело не может быть испепелено огнем, беззаконники велели подойти зверобойцу и вонзить в него меч. Когда он это сделал, то кровь вытекла в таком множестве, что погасила огонь.

Народ изумился великому различию между неверными и избранными, из которых был и тот дивный, современный нам учитель апостольский и пророческий, бывший епископом Кафолической Церкви в Смирне. Ибо всякое слово, произнесенное его устами, или уже сбылось, или сбудется».

Описание кончины святого Поликарпа заканчивается рассказом, как христиане хотели сберечь тело мученика, но власти, по наущению иудеев, сожгли его, «дабы христиане не начали поклоняться ему, оставив Распятого».

Так, видимо, высоко чтили Поликарпа, что могла показаться правдоподобной и такая мысль. Христиане даже сочли нужным указать, что это грубое непонимание: «Ему (Христу) мы поклоняемся как Сыну Божию, а мучеников достойно чтим как учеников и подражателей Господу, — любим их за их неизменную приверженность к своему Царю и Учителю».

Только кости мученика — «сокровище, драгоценнее дорогих камней и чище золота», — говорит описание, собрали христиане и положили их в верное место. «Туда, как только можно будет, мы будем собираться с веселием и радостью, если Господь соизволит нам праздновать день его мученического рождения» (так называли тогда день кончины мученика — рождение для вечной жизни).

Так кончил свою жизнь святой Поликарп, муж апостольский и пророческий. Но никогда не кончится его великое значение для Церкви, ибо он был и остался одним из тех камней, столпов, на которых покоится это вечное здание. Примыкая к нему и на него опираясь, росло в Церкви все то, что было в ней прочного и неизменного.

Следуя своему учителю, продолжал дело Божие в следующем поколении святой Ириней, стоя во главе Лионской и всей Галльской Церкви.

Личность и слова святого Поликарпа служили ему путеводной звездой в глубинах Божия слова и Божия дела.

Святой Ириней запечатлел письменно то, о чем свидетельствовал святой Поликарп преимущественно жизнью и устною беседою. Писания святого Иринея увековечили личность и жизненный подвиг великого малоазийского старца, во все века учили верности апостольскому учению, вечно живому в церковном предании и жизни Церкви.

Вера Христова и апостольская, «как некая драгоценность, содержащаяся в прекрасном сосуде (Церкви), всегда обновляется Духом Святым и сохраняет в целости самый сосуд, в котором хранится», — учил святой Ириней, идя по следам малоазийских старцев, главою которых был святой Поликарп.

Церковь II в. находила наибольшее число самоотверженных членов из мелкого люда. И там, где их было всего больше и они имели значение, например в Малой Азии, христианство всего быстрее и глубже прививалось и развивалось.

«Только люди ничтожные, низкого происхождения, неразумные, все эти бабы, женщины, дети, только они могут и желают принять вашу веру», — со злобой говорили христианам образованные язычники, думая этим унизить их[144]. В этих словах была доля правды. «Люди ничтожные» оказывались часто лучшими христианами. Они безоговорочно принимали христианскую жизнь и мысль.

Неправда языческих обвинений была в слове «только», ибо наравне с «ничтожными» людьми, особенно около середины II в., потянулись к Церкви богатые и образованные.

Но их приход для духовной жизни Церкви не всегда был желателен и часто причинял немало затруднений.

По «Пастырю» Ерма видно, сколько соблазна и разложения в христианское общество вносили привязанность к богатству и мирские связи многих членов Римской Церкви уже с конца I в.

Начиная с 30-х и 40-х гг. II в. для Церкви возникли неприятности уже не только от наплыва богатых, но и от «образованных» и «мудрых», «знающих» людей, называвших себя гностиками. Цельс (язычник II в.), вероятно, не так уж преувеличивает досадливые мысли простодушных христиан, говоря: «Пусть никто не приходит (к нам), если только он или образован, или мудрец, или просто разумный человек. Все подобные качества в наших глазах одно только зло»[145].

Конечно, не совсем таков был взгляд Церкви. Ориген прав, когда в споре с Цельсом, написавшим около 180 г. опровержение христианства под именем «Истинное Слово», доказывает, что Церковь ищет мудрости, и мудрости самой глубокой[146]. И не только ищет, но и обладает ею в своей глубине. Но та «мудрость» и «научное образование», с которыми приходили в Церковь образованные люди II в., мудрость «мира сего» и века (своего), немало повредила духовной жизни многих христиан II и III веков.

При жизни Ерма (в конце I и начале II в.) люди, которые по своим соображениям и сомнениям оставляли истинный путь, видимо, составляли еще незначительное и невлиятельное меньшинство xристиан. Они мало беспокоили Ерма, только несколько мешали его проповеди покаяния, подыскивая оправдания грехам своих современников. Но Ерм надеялся на их исправление. Когда же начался наплыв в Церковь «образованных» и «мудрых», то даже язычники стали удивляться «самоубийственной», как говорил Цельс, «дерзости самонадеянных христиан», которые «трижды, четырежды, множество раз изменяют первоначальный текст Евангелия» и «переиначивают его» по своим соображениям. И если посмотреть, сколько исковеркали душ Валентин, Маркион, Сатурнин, Марк и прочие «мудрые» христиане, которые особенно начали появляться с 30-х гг. II в., то неудивительно было в 70-х гг. услышать такие размышления, что от образования «одно только зло» и что «знание… причиняет вред… душевному здоровью». Эти мысли Цельс приписывал своим христианским современникам.

Трудно сказать, много ли христианского осталось бы в мысли и жизни Церкви, если бы ею завладели эти «образованные» христиане II в. Вероятно, почти ничего, ибо значительная часть «образованных» и «разумных», примкнувших к христианству во II в., ставила себе целью не строить жизнь и душу в духе Христовом, а только по своему субъективному вкусу и соображению «углублять», «объяснять» христианство в духе своего времени. И вот вместо Церкви — Тела Христова — Царствия Божия, которая в действительном соединении с Главою строилась в человечестве святыми наставниками, создавались религиознофилософские кружки, где фантастическое толкование или просто всякие подделки и урезки лишали Евангелие первоначального смысла; магизм занимал место духовных сил; исступление — место пророческого вдохновения, подлинного христианства (см. творения святого Иринея и Тертуллиана)[147]. Углубляться в Откровение через жизненное усвоение его истины, в соединении с Духом и жизнью, со Христом возвышаться превыше небес было трудно и требовало самоотверженного подвига жизни и мысли. Образованные мудрецы неохотно шли на эти подвиги. По этому пути шли и звали идти ученики апостола Иоанна Богослова — малоазийские старцы и примыкавшие к ним христианские мыслители, мученики, множество девственников (святой Иустин, I Апология, [14–16]). Во II в. это был путь святого Игнатия Богоносца, святого Поликарпа, святого Иринея Лионского, Мелитона Сардикийского и многих других. На нем создавалось все, что было прочного, вечного, богоносного и в Церкви, и в человечестве. Но это был трудный, «узкий» путь Церкви.

Значительная часть образованных христиан II в., особенно начиная с 30–40 гг., искала других, более легких путей.

Обычные навыки языческой философской мысли, мистики, магии (и притом в их упадке) в том или ином соединении старались подвести под христианские формы жизни (см. Святой Ипполит. Philosophumen, 61)[148]. А то, что из учения Христова и Его Церкви почему-либо не укладывалось в голову (и в жизнь) какого-либо мыслителя, то спокойно выбрасывалось. Евангелия, Послания того или иного апостола, Ветхий Завет — то по частям урезывались в самом тексте, то переиначивались в толковании до неузнаваемости, а иногда и вовсе выбрасывались целое Евангелие (и даже не одно, а три, как, например, у Маркиона), несколько Посланий и весь Ветхий Завет, смотря по «нужде», т. е. по вкусу того или иного мыслителя.

Во что обращалось христианство этих «образованных» людей, можно видеть на примере одного из самых выдающихся гностиков того времени — Валентина.