Читать онлайн «О молитве Иисусовой». Страница 25

Это последнее замечание о художественных приемах сказано нами по поводу уничижительного выражения «прибаутки» преосв. Еп. Феофана о некиих особых приемах умной молитвы, употреблявшихся некиим старцем и о некоторых приемах в Добротолюбии (Собрание писем, выпуск 5–й, письмо 908, стр. 185–186).

Пусть читатель поймет это замечание не как порицание нами недостойными Великого духовного писателя, а как смягчение его выражений о некоторых собственных художественных приемах неразумных молитвенников с высоким мнением о своем делании молитвенном, часто уклонявшихся в бесплодие, в ошибки и прямую прелесть. Как и во многих его письмах часто высказывается убеждение, выражаясь по–ученому, необъективно, т. е. догматически, положительно применительно ко всякому случаю и лицу, а субъективно, т. е. применительно к кому–либо, к времени, и к лицу. Вероятно и многие случаи неумения пользоваться художественными приемами Добротолюбия без наставников и руководителей, что часто приводило к прелести, заставляли таких писателей церковных часто предупреждать и предостерегать от них и особенно о придуманных каждым своих приемов при сем с неподобающим душевным настроением — неразумным высокоумием, придающим излишнюю важность внешности молитвы в ущерб ее истинному внутреннему настроению (как об этом сказано дальше в вышеупомянутом письме).

Во время вечерни занимался умною молитвою 2–ой час в сутки. Сначала молитва шла обычно, потом в груди стала ощущаться теплота. С продолжением молитвы она увеличивалась, потом стала ощущаться и ниже груди в нижней части живота с примесью нечистого, блудного ощущения, привлекающего туда своею сластью сердце и внимание ума, но без помыслов. Знакомый с этим смущающим совесть ощущением, я всячески силился отвлекать от него сердце и внимание ума, ограждал себя страхом, что это вражие искушение, и силился удерживать внимание ума над сердцем мало повыше левого соска. Это помогло на время, но потом теплота и волнение усилились, и я стал уже малодушествовать, как бы не произошло и невольное наружное осквернение. Но помысл внушил «держи неотступно ум ко Господу и произносимому в глубине сердца Его Святому и всесильному Имени и не бойся, сам Господь будет побороть за тебя».

Воодушевленный этим внутренним помыслом я так и делал некоторое время и постепенно стал чувствовать, как мокротная сласть уже не привлекала как прежде внимания ума, а наоборот, отвращала от себя опасением — и, наконец, все утихло и теплота, и смущение душевное, и напряжение, и я несколько минут продолжал молитву с благодарностью Господу Спасителю и поборнику нашему в искушениях вражиих. Но когда я спокойно заканчивал уже свое правило и ослабело внимание молитвенное, а ум иногда уклонялся в рассматривание и рассуждение о прошедшей брани, незаметно прокралась в него высокоумная тщеславная мысль о будущих моих подвигах и победах над врагом чрез умную молитву и получении за это дарований благодатных от Бога. Скоро, при Божией помощи, заметил это тонкое мысленное искушение, после благополучного борения, опаснейшего пережитого грубо плотского, подвергающего последнему, покаялся Господу мысленно, сознал свою немощь опытно из пережитого искушения и просил Господа всегда сохранять мое сердце и ум во смирении глубоком и помнить, что без Него самого мы не можем творить ничесоже (благое).

Во время ужина рассказал все своему сотруднику. Он, выслушав, сказал: «Требуется тебе глубокое смирение» и вообще сочувственно отнесся к сему и со своей стороны укреплял мое малодушие, но как–то легко, не сознавая по опыту пережитой мною брани, и будто и искушение при этом невелика беда. Это производило во мне невнимание к его утешению. Он это заметил, и я ему с замечанием насчет его легкомыслия от неопытности, объяснил свое невнимание. Вследствие такого объяснения у нас чуть не произошла размолвка, подобно как было под 5–ое августа (стр. 17–18). Так враг, где не думаешь, ставит препоны. Он (сотрудник) представлял себе, что я, по малодушию, готов оставить молитвенный подвиг, на который я, по его словам, выспел по воле Божией с благословения духовника, а прежде и старца, и теперь у меня к тому удобства и приобретенный опыт, и некий успех с помощью Божией. А я говорил, что не хотел бы оставлять начатого подвига, но серьезно смотрю на него, ибо наши писатели духовные, как видно из предыдущей записи (от 30–го августа) строго предупреждают нас об опасности прелести в сем подвиге без опытного руководителя. Но решаюсь на сей подвиг и в виду опасности, мною уже отчасти вначале испытанной, единственно уже потому, что в то же время видел вразумление и укрепление от Господа. Оставить же сей подвиг боялся как бы по малодушию не поступить против воли Божией. Когда мой сотрудник, смирившись, согласился с моим убеждением быть серьезнее в своих советах, особенно не основанных на собственном опыте, и больше молиться за меня, мы примирились и по–прежнему стал я продолжать свой подвиг в смирении и уповании единственно на милость Божию.

1 сентября

По обычной простой молитве «художественная» молитва сопровождалась и в этот раз теплотою в груди от напряженных душевных и телесных сил, но без смущения душевного, как вчера вечером. На «Честнейшую херувим» в конце утрени почувствовал умиление по милости Заступницы нашей Пресвятой Богородицы. Так милость Божия укрепляет и утешает нас, малодушных, в подвиге благочестия. Так и на вечерней молитве «художественной» ощущался жар в груди, но я, не обращая внимания на то, утвердил его все на призываемом имени Господня в «месте сердечном» (немного выше левого сосца), и избежал какого–либо смущения. Во время умной молитвы должно занимать ум и сердце одним только, чтобы чисто, без помыслов, молиться с сокрушением, не испытуя постороннего, происходящего в это время в душе и в теле. При этом внимании ума ко Господу в молитве должно утверждать его именно в имени Его святом, чтобы избежать каких–либо образов внешних, мечтаний и неблаговременных, хотя бы и благих, рассуждений о переживаемом во время молитвы.

2 сентября

На утрене, после трех четок простой молитвы сел за «художественную», потому что чувствовал себя бодрым и не расслабленным более кратким на этот раз сном ночным (два с половиною часа спал). И все время утрени затем провел в умной молитве — слава Богу! При прежнем жаре в груди молитва совершалась спокойно, без прежних смущений, и во умилении: внимание занято было одним призыванием сладчайшего и все сильного имени Господня с верою, что в нем, как в невидимом своем образе, присутствует Сам Господь Спаситель. От сего внимательного и неуклонного к какому–либо постороннему помыслу призывания в сердце имени Господня оно исполнялось теплотою, но иною теплотою, чем та, какую я ощущал в прежние разы, и в этот раз в начале молитвы только. Та казалась внешнею по отношению к сердечному месту и волнением крови возбуждавшеюся, а эта — внутреннею и из имени Господня истекавшей. Та отвлекала внимание ума из сердца, а эта привлекала внимание к сердцу и к имени Господню.

3 сентября

На утрене после простой молитвы сел на час «умной молитвы». Сначала, настроив себя душевно и телесно по «художественным» приемам, молился спокойно и даже на минуту забылся от покойного течения молитвы и внимание уменьшилось, но потом, от того ли, что уменьшил свое внимание и вообще напряжение душевных и телесных сил, начала по–прежнему разгораться теплота от сердца в груди, и до того усилилась, что сердце мое было, как в пламени, и по–прежнему стал тревожиться от сей сильной теплоты, которая стала из груди уже ударять в нижнюю часть живота, однако усиливался отвлекать внимание от нее и держать безысходно в сердце на словах молитвы, всячески смиряясь в душе и успокаивая свой смущенный дух упованием на Господа, что Он по–прежнему сохранит меня от искушения. Потом от разгоряченного состояния сердечного и дыхание, удерживаемое мною прежде, против моей силы стало вдруг усиленное и частое, похожее на всхлипывание. Я еще сильнее смутился, подумав, не начало ли это искушения, которого я опасался прежде при усиленной теплоте в теле, а именно в нижних частях живота. Но милосердный Господь сохранил от него меня грешного: хотя с великим напряжением, но молитву с упованием на Бога я в это время искушений не оставлял. Пламень в сердце и во всем теле от этой теплоты постепенно прошел, без особенного ощущения мокротной сласти и без помыслов нечистых. Просидев и после того несколько времени в умносердечной молитве я благополучно, при Божией помощи, хотя и после большого душевного смущения, кончил свое утреннее правило.

После часов за чаем я передал о своем состоянии во время утренней умной молитвы своему сожителю. Стали обсуждать его, ища причины его. От своего опыта мой собеседник не мог ничего сказать в объяснение, как не испытавший теплоты во время молитвы в той усиленной мною испытанной степени. В писании же отеческом мы не нашли объяснения его, прямых причин, которые бы послужили поводом, по которому Бог попустил это по действию вражию, совесть, помимо вообще греховности, не сознавала, разве только быть может забвение мною прежде внушенного мне во время искушения смирения, и некая самонадеянность с излишним упованием на художественные приемы без покаянных чувств. Посему мы объяснили мое состояние излишним давлением на сердце внимания и вообще напряжения душевного и телесного по «художественным приемам» умносердечной молитвы, а посему решили мы продолжать мне далее упражнение в художественной молитве спокойнее и проще без особенного напряжения и без точного наблюдения в это время биения сердца с дыханием, но со смиренным и покаянным чувством спокойно призывать Господа в сердце со вниманием к словам молитвы, а биение сердца совместно с дыханием само собою установится, как это было прежде (см. 31 августа). О, Боже, как трудно без наставника проходить умносердечную молитву, однако для монаха необходимо. Одна надежда на Бога. Благодарение Богу, что имею хоть единомысленного собеседника о ней, с которым можно делиться вновь возникающими мыслями и чувствами.