Читать онлайн «Протестантам о Православии». Страница 100

Лишь в сознании «научных коммунистов» были два равносильных и противоборствующих мира («первый мир» промышленно развитого капитализма и «второй мир» социалистического лагеря), а за их пределами был «развивающийся третий мир». Для православных же легче понять, что мы и тогда были «третьим миром». И тогда мы не принадлежали к кругу «развитых демократических стран». И тогда мы были колонией. Просто, поскольку оккупация длилась уже долго, в последние десятилетия соввласти правящая каста состояла уже в основном из перевоспитанных туземцев.

Православные люди десятилетиями жили в России как в оккупированной стране, в которой все памятники и символы национальной истории искорежены и поруганы. Даже если некоторая страница национальной истории или ее материальный памятник оставались в официальной летописи, то у них отбирался их собственный смысл и им навязывалось толкование, поддерживающее идеологию оккупантов.

Мы уже давно — меньшинство на территории своей собственной страны. Православные давно уже ощущали, что Запад не столько борется с коммунистами, сколько поддерживает их в качестве инструмента разрушения исторической России (это было вполне очевидно в 20–е и 30–е годы, стало менее очевидно в период «холодной войны», но и в 70–х годах об этом много говорил Александр Солженицын).

Это означает, что нельзя отождествлять коммунистический протест против программы американизации России и протест православных против того аспекта этой программы, который связан с деятельностью американских миссионеров в нашей стране.

Нами движет не ностальгия по власти и не тоска по всемирной империи. С точки зрения культурологии наш протест (частью которого являются мои книги) - это обычный протест местной культуры против глобальной макдональдизации. Не замечать это обстоятельство позволяет лишь глубочайшая болезнь русской интеллигенции, у которой напрочь отбиты способности к нормальному национальному мышлению.

Современный русский интеллигент с восторгом будет читать сообщения о том, как конференция богословов, священников и мирян где–нибудь в Бразилии призвала к разработке нового богословского языка, нового строя богослужения, который не был бы стандартной копией западных миссий, но выражал бы дух и традиции местного населения страны. Но аналогичное сообщение из своей собственной страны он воспримет как выражение «дикости» и «жуткого национализма». Сообщение о том, что в какой–либо стране Индокитая началось возвращение к национально–традиционным формам быта, мысли и религии, что местные буддистские монастыри теперь более наполнены, нежели школы, созданные европейскими христианскими миссиями, современного русского интеллигента скорее всего порадует. Но едва заметив, что в его родном городе появился православный проповедник, точно так же призывающий к сохранению традиционной национальной культуры и к игнорированию американских миссий — этот же интеллигент будет бурно возмущаться этим «посконным русским невежеством».

Негативная реакция на стандартно–американские миссионерские шоу — это не признак уникальной русской «ксенофобии», а естественная черта современного мира. Странно не наличие этой аллергической реакции. Странно ее осуждение. Нигилистическое отношение американских фундаменталистов ко всем иным культурам общеизвестно. Как замечает протестант (но не фундаменталист, а скорее экуменист) Дэвид Бош, «в целом протестанты даже более негативно относились к «нехристианским» культурам, чем католики, не в последнюю очередь в следствие того значения, которое они придавали своему убеждению в абсолютной греховности человечества… На практике молодые церкви никогда не взрослеют, по крайней мере в глазах церквей старших. В большинстве случаев они могут выжить, лишь угодив своим основателям, решительно отгородившись от господствующей вокруг них культуры и существуя в ней как чужеродное тело» [[626]]. Поскольку православный мир — это в терминологии фундаменталистов «не возрожденные христиане», то по сути культура, созданная православными вне «возрождения», то есть вне благодати, оказывается обычной греховно–человеческой культурой, то есть попросту язычеством.

По совершенно верной мысли Д. Боша, «Во многих случаях Запад приспособил Евангелие к своей собственной культуре, сделав его в то же время чуждым другим культурам. В самом точном и глубоком смысле, однако, Евангелие чуждо любой культуре. Оно всегда останется знамением пререкаемым. Но если оно находится в конфликте с какой–то конкретной культурой, например, Третьего мира, важно установить, исходит ли напряжение из самого Евангелия или же оно является следствием того обстоятельства, что Евангелие оказалось слишком тесно связанным с той культурой, которой была опосредована миссионерская весть в соответствующий момент» [[627]].

Русская православная мысль, оспаривающая американский «евангелизм», противостоит не Евангелию и не Христу. Имеет место конфликт интерпретаций. Прочтение Евангелия культурой античного восточного Средиземноморья, унаследованное и развитое Византией и затем Россией, по меньшей мере не ущербно по сравнению с тем прочтением Евангелия, которое несут американские миссионеры.

В современном богословии есть термин «инкультурация», то есть творческое восприятие христианской проповедью традиций местной культуры. В моей библиотеке есть немецкий альбом «Искусство молодых церквей», в котором представлены поразительные образцы новой иконографии. Здесь есть иконы Рождества Христова, исполненные в традициях японской и индийской живописи, есть африканские статуэтки Божией Матери… Люди самых разных взглядов, которым я показываю этот альбом, очень светло реагируют на эти непривычные для нас формы восприятия христианства. Это нормальный плод «инкультурации».

Но почему же инкультурация, приветствуемая во вновь возникающих христианских общинах стран третьего мира, осуждается как нечто досадно–ошибочное, когда речь заходит о России? В России инкультурация христианства прошла уже многие столетия назад. Ее плодом и стала Русская Православная Церковь в том ее своеобразии, что отличает ее от других христиан, в том числе от христиан Запада.

Именно как представитель старой миссионерской школы, уже добившейся поразительного успеха на территории этой страны, я говорю новым миссионерам, приезжающим из Америки: да остыньте же вы! Вы приехали в страну, в которой мы уже умеем проповедовать Евангелие на ее языке. Не спешите сразу нас учить, не навязывайте людям ваш шокирующий американский акцент (поразительно, но даже русские люди, поучившись в русских же протестантских семинариях, начинают говорить по русски с американским акцентом). Знаете ли вы, что превращение блинной Масляницы в карнавальное преддверие Великого Поста — не менее гениальное миссионерское открытие, чем изобретение телепроповеди? Знаете ли вы, что в крестьянской стране освящение первых плодов (яблок) было миссионерским открытием не менее эффективным, чем изобретение христианских рок–групп? Знаете ли вы, что скит, населенный молчальниками, может обратить ко Христу не меньшее число людей, чем вечно говорящий Билли Грэм? Знаете ли вы, что Достоевский приводит ко Христу тех, кого оставляют совершенно равнодушными ваши стадионные шоу? Так не торопитесь, не воюйте со старой миссинерской школой, не воюйте с христианством, которое уже нашло общий язык с русским народом. Избавьте христианство от американского акцента.

Православие хотя бы для того должно вступать в полемику с вами, чтобы у людей не возникало ощущения тождества между напористой бездарностью слишком многих ваших проповедников и Церковью. Я понимаю, что для кого–то мир православной символики слишком сложен, и ему будет легче ходить на ваши «собрания». Но есть и другие люди, которых пугает ваш воинствующий примитивизм. Слишком уж неразборчивы бывают ваши проповедники, подбирая из мира массовой «культуры» средста для «эффективной» проповеди. Это было заметно уже в советские времена, что позволило светскому религиоведу сделать горькое замечание о баптистах: «у них не было ни собственного Баха, ни собственного Лютера. А поэтому они порой пели на мотивы популярных советских песен. «Мир моей душе я искал, но его найти нелегко. Долго я молился и страдал. В поисках ушел далеко». Это «Сулико» — если не ошибаюсь, любимая песня земного советского бога. «Мы рождены, чтоб гибнущему миру спасенье словом указать. Чтобы разбить греховные кумиры и к идеалу Божьему призвать». Это «Марш энтузиастов», мелодия которого заимствована из гимна нацистских Luftwaffe. Наконец, нечто фантасмогорическое, недоступное воображению ни Беккета, ни Ионеску: «Союз нерушимый великой свободы Сплотила навеки святая любовь. И верных нас только Единому Богу Омыла Христова пречистая кровь. Сквозь грозы и бури житейского моря Пойдем мы вперед не страшась вражьих сил. Христос нам поможет, ведь в нем наша сила, и Он, для нас, первенец, путь проложил!»”[628].