Читать онлайн «Мне некогда, или Осторожные советы молодой женщине». Страница 6

Казалось бы, странный вопрос. Конечно, приятнее жить просторно.

Однако понятие «простора» зависит не только от размеров жилья (комнаты или квартиры): оно еще и определяется вашими личными представлениями о «плотности» пространства. А личные представления складываются на определенном культурном фоне. В частности, современная русская культура городского жилья, в отличие, например, от культуры английской, – это не культура отдельного дома, а культура отдельной квартиры. (Ваши дедушки и бабушки еще застали коммунальные квартиры и их специфический быт; к счастью, соответствующий опыт вас миновал. Теперь же ученые пишут об этом книги – если вам это интересно, найдите отличную книгу Ильи Утехина «Очерки коммунального быта».)

К началу прошлого века даже весьма обеспеченные московские жители – учителя гимназий, врачи, адвокаты, профессура, средней руки купечество, чиновники – жили именно в квартирах больших доходных домов, а не в особняках. В квартирах жили и люди с заведомо небольшими доходами – торговцы победнее, военные, государственные служащие в небольших чинах и званиях, ремесленники, актеры, пишущая братия.

Вот описание обычной комнаты в Харькове (конец XIX века), оставленное нам замечательным художником Александром Шевченко: «Небольшая комната, совсем небольшая, как почти всегда бывает в южных провинциальных городах; не то чтобы уютная, но и не неряшливая, а какая-то будто как необжитая… На окнах прозрачные, тюлевые, шитые „тамбуром“ цветами и листьями занавески ручной работы под полукруглыми резными багетами орехового дерева.

Но и занавески и багеты – разные по стилю и не по окнам: окна с прямыми углами, а над багетом с боков пришлось подложить куски картона, закрашенные под цвет обоев, чтобы не просвечивали прямые углы н небо в них. В простенке очень хорошее, в замечательной резной золотой раме зеркало, около окон цветы, конечно, традиционные фикусы, под зеркалом диван, совсем-совсем старый, гнутый „под рококо“, в белом чехле с красным кантом, и маленький рабочий столик на одной ножке с решетчатым ящиком из тоненьких палочек, с красным шелковым мешком, драным, и из него торчат какие-то тряпки, тесемки, нитки. Слева, у одного из окон стоят пяльцы, столик и соломенное кресло с подушкой из пестрого материала, в простенке два венских стула, у задней стены в углу простой стол без скатерти, два кресла и стулья венские и два резных, но уже совсем другого стиля, чем диван».

Поскольку семьи в те времена, как правило, были не маленькими, особого простора ожидать было трудно. Кроме того, эстетика городской квартиры, как она сложилась именно тогда, предполагала, что «всего должно быть достаточно и даже много» (это цитата из «Мебельного альбома» 1891 года).

Чехов, описывая в «Попрыгунье» квартиру Дымовых, явно иронизирует над вкусом Ольги Ивановны, но с присущей ему зоркостью указывает на то, что именно избыточность вещей воспринималась как уют: «Ольга Ивановна в гостиной увешала все стены сплошь своими и чужими этюдами в рамах и без рам, а около рояля и мебели устроила красивую тесноту из китайских зонтов, мольбертов, разноцветных тряпочек, кинжалов, бюстиков, фотографий…»

Если в комнате конца XIX – начала XX века был диван, то над ним обычно была полка, а на ней стояло столько статуэток, фотографий в рамках, раковин и прочих безделок, сколько могло физически уместиться. Даже в сравнительно небольшой гостиной центр комнаты не оставляли пустым – там мог быть, например, круглый диван и жардиньерка — подставка для цветов, кадка с пальмой и т. п. Скатерти – непременно плотные с густой и длинной бахромой, мебель – мягкая, портьеры на дверях и занавеси на окнах – тяжелые, изобилие салфеток, везде вазы, настенные и стоячие часы, зеркала, столики-консоли, ковры, этажерки с фигурками, фотографиями.

Впечатление, что именно плотность предметного окружения и была тем, что в то время воспринималось как уют , а пустая комната означала отсутствие уюта, неприкаянность, временность, неприкрепленность.

Интерьер русского модерна, как он сформировался в начале XX века, принес новые представления о гармонии и уюте – это ясная форма, ценность свободного пространства, склонность к рационализму и функциональности вещей.

Певица Галина Козловская в 30-е годы прошлого века была дружна с художницей Евгенией Владимировной Пастернак, первой женой Бориса Пастернака, которая вместе с сыном жила на Тверском бульваре в квартире из двух небольших комнат. В своих воспоминаниях Козловская отметила особый уют комнаты, где Евгения Владимировна работала: «Мольберты и подрамники стояли у стен, здесь было удивительно чисто, несколько предметов старинной мебели придавали комнате вид легкого, ненавязчивого изящества – ни следа богемного неряшества и беспорядка».

Еще одно свидетельство об интерьере комнаты русского интеллигента в одном из арбатских переулков относится к 1920-м годам: «В кабинете светло, просторно и очень чисто. Немного похоже на санаторий. Нет никакой нарочитости, но все как-то само собой сведено к простейшим предметам и линиям. Даже книги – только самые необходимые, для текущей работы; прочие – в другой комнате. Здесь живет человек, не любящий лишнего». Так Ходасевич в «Некрополе» описал быт филолога и философа Михаила Гершензона.

Этот подход к организации пространства, этот обдуманный «минимализм» все же остался характерным скорее для элитарного интерьера. А тяжелые портьеры, кружевные салфеточки, коврики, этажерки, фикусы и пальмы перекочевали из интерьеров XIX века в большинство квартир средней руки уже века XX. Там они дождались того самого «квартирного вопроса», о котором писал Булгаков, – то есть превращения частной городской квартиры в коммунальное «жилье».

Непосредственные последствия покомнатного заселения типичной квартиры, где до начала 20-х годов прошлого века жила одна семья, я наблюдала уже взрослой, переехав туда, где вместе с родителями жил мой муж.

До революции эта квартира в доходном доме на Большой Дмитровке принадлежала известному врачу Членову. Поскольку, как и профессор Преображенский из «Собачьего сердца», лечил он кого-то из тогдашней партийной верхушки (говорили, что чуть ли не самого Ленина), на квартиру и имущество ему была выдана «охранная грамота». Поэтому там сохранились библиотека, мебель, рояль.

«Уплотнению» квартира подверглась не сразу, так что сыновья доктора успели обзавестись семьями, но теперь каждый из них мог рассчитывать лишь на комнату в этой квартире.

Позже в ту же квартиру въехали молодожены – родители моего будущего мужа, которые после рождения сына в семью взяли няню. Затем в самую маленькую из комнат въехала еще одна соседка, так что на моей памяти в квартире жили уже четыре семьи. Мы с мужем должны были бы считаться пятой. Купить квартиру в советские времена было невозможно – квартиры не продавались, а в 1950-е годы не просто было снять не только комнату, но даже «угол».

Когда семья из трех человек живет в одной-единственной комнате, то, рассуждая абстрактно, желательно не иметь в этой комнате ничего лишнего. Однако же – и это видно из приведенных выше описаний – представления о «лишнем» диктуются не только реальными нуждами, но еще и привычками.

Эти привычки у новых жильцов, вселявшихся в 1920-1930-е годы в московские и петербургские «дореволюционные» квартиры, были совсем иными, чем у прежних обитателей этих квартир. Это были большей частью представления об уюте, сложившиеся в русской провинции и в пригородных слободах, а то и в деревне. Отсюда – обилие комнатных растений на подоконниках, клетки со щеглами и канарейками, коробочки, оклеенные ракушками, самодельные кружевные салфетки и занавески, семь слоников и кот-копилка на комоде, коврики «с лебедями» на стенах.

Примерно так и была обставлена комната наших соседей по коммунальной квартире в доходном доме на Тверской, где я выросла и которую покинула студенткой последнего курса университета.

Соседка Ксения Ивановна, на моей памяти – полная пожилая женщина в железных очках, в молодости была горничной; муж ее Василий Иванович – единственный среди моего тогдашнего окружения мужчина, носивший усы, – прежде занимался каким-то ремеслом, а в 1930-е годы работал слесарем. Я любила сидеть у них на черном клеенчатом диване и разглядывать вышитые крестом подушечки, салфетки «ришелье», дорожки с мережкой на комоде и вазы с искусственными цветами. (Недавно я прочитала о том, как в конце 60-х годов прошлого века, в разгар всеобщего увлечения функциональной мебелью, в Институт мебели в Москве поступила заявка из Чувашии на создание образца именно такого дивана – с полочкой и овальным зеркалом над спинкой.) Еще мне нравилось слушать бой стенных часов: в наших небольших двух комнатах ничего этого не было.