Читать онлайн «Пришелец». Страница 2

* * *

Дом молодого человека, жилье за непроницаемыми занавесками... Коли мы зашли так далеко, наверное, следует его описать. Обстановка, убранство, картины на стенах и все такое прочее должны кое-что поведать о самом хозяине. Разумеется, в том лишь случае, если последний достаточно обеспечен, чтобы все устроить по своему вкусу, - допущение, каковое и на сей раз ничто не мешает нам сделать.

Прежде всего обои, вещь весьма существенная, ибо с их помощью человек отгораживает себе от общего пространства нашей необъятной ойкумены заповедный пятачок, в котором и намеревается жить. Обои подошли бы светленькие, от одного вида которых жизнь представлялась бы яркой и радостной. Разве лишь чуточку анемичной, несколько слишком стерильной, но их светлая гамма, приятная для глаза, наверняка вселит в сердце наблюдателя покой и чувство уверенности, разумную радость при виде порядка, являющегося предпосылкой всякой свободы. И только обои в спальне отличались большей интимностью, некоторой идиллией; возможно, их розовато-красные тона (ладно хоть не младенчески розовые) вызвали бы ироническую улыбку скептика - ну, не то чтобы совсем уж ироническую, пожалуй, ее лучше назвать недоуменной усмешкой пришедшего в замешательство человека, да, примерно такой, какая появилась бы на устах закаленного жизненными передрягами мужчины, попади он в пансион благородных девиц минувшего века. Вероятно, это ощущение окрепло бы при более внимательном взгляде на узоры, а именно: на повторяющиеся изображения медведей, играющих в мяч, - и все же, отдавая дань истине, следует признать, что обои были весьма милы.

Кровать под покрывалом в синюю клетку воздействовала бы на наблюдателя в том же духе. Застлана она была с отменной педантичностью: стороны квадратов лежали в точности параллельно стене - тут и самому требовательному фельдфебелю придраться было не к чему. Хотя, может быть, именно в этом похвальном порядке было нечто такое, что не позволяло думать о присутствии женщины. Надавив на матрац, неожиданно жесткий среди всего этого зефирного антуража, можно было несомненно решить, что кровать в этом доме служит для здорового отдохновения, а не лености.

Далее. Туалетный столик и бельевой шкаф ничего особенного из себя не представляли. Конечно, мы обнаружили бы в шкафу большие кипы белья тонкой ткани и безукоризненной чистоты (а в каждом ящике еще два-три ароматных яблочка поздних сортов), но чего ради рыться в чужом белье? Гораздо разумнее деликатно удалиться из спальни, продолжив обход в других местах.

В следующей комнате заливались птички: парочка чудесных представителей пернатого царства жила в радостном единодушии в своей клетке, сплетенной из прекрасной лозы, всегда в бодром настроении, подтверждаемом пением. И неудивительно, ибо молодой человек не забывал менять воду и наполнять кормушку. А время от времени подкладывал им нечто существенное, по-видимому, мясо, порезанное на мелкие кусочки. Птички скрашивали вечера звонкими кантиленами, за что молодой человек был искренне им благодарен и каждый день чистил клетку - труд, который, вероятно, следует считать одним из самых антипатичных в распорядке его дня. Да, возле этой пары птиц он часто сидел вечерами, углубившись в основополагающие труды по естествознанию или философии, а порой склонившись над своим небольшим верстаком.

Тут был изумительный станочек. Несмотря на малые размеры, он позволял выполнять самые разные операции: обтачивать, шлифовать, сверлить, точить и так далее и так далее. Поэтому все режущие предметы в доме были идеально заострены. Кстати, и здесь все содержалось в похвальном порядке: молодой человек имел обыкновение хранить множество своих миниатюрных инструментов непонятного для непосвященных назначения в красивом чемоданчике черной кожи. Они поблескивали серебром на темно-красном бархате, точь-в-точь как у конструктора или изобретателя, страстно увлеченного своим делом. И в педантизме может таиться эстетика. Но для чего же юноше все эти приспособления? Уж не занялся ли он созданием чего-то из ряда вон выходящего, остро необходимого человечеству в недалеком будущем, или, напротив, не принадлежит ли он к неистребимому братству изобретателей вечных двигателей, вызывающих легкое сочувствие здравомыслящих людей? Запасемся терпением, узнаем и об этом.

А пока о книжных полках.

На них находились труды на нескольких языках и по разным специальностям. Уже при беглом взгляде можно было определить повышенный интерес хозяина к физическому состоянию человеческого тела. Особенно, кажется, привлекала его внимание наша нервная система: вся эта густая сеть волокон с их пересечениями, нейронами, аксонами, окончаниями - простому смерт-ному не дано знать даже их названий - заполняла мудреные страницы крупноформатных альбомов. А молодой человек, сдается, прекрасно разбирался во всех этих хитросплетениях, напоминающих схемы компьютеров, - некоторые точки были обведены красными кружочками и помечены аббревиатурой NBI. Строение глаза и уха тоже оказалось в сфере интересов исследователя наряду с самыми потаенными местами человеческого тела. Научные труды преподносят нам на холодящей, напоминающей о вечности мелованной бумаге вскрытую и вывернутую наизнанку наготу нашего срамного тела, наготу, в высшей степени неприятную, чуть ли не аморальную, поскольку мы совсем не рассчитываем попасть на бойню или под топор мясника.

Затем шли труды по теософии - вторгшегося сюда они бы сильно удивили, ибо до сих пор в этом уютном доме все говорило о любви молодого человека к логике и ничто не свидетельствовало о его тяге к столь туманной и спорной области философии. Так что, наткнувшись на "Тайную доктрину" Елены Блаватской или на "Христианскую веру" Сведенборга, мы, вероятно, пожали бы плечами с недоумением и некоторой долей презрения. Но словно в противовес теософии вскоре обнаружили бы литературу по точным наукам: трактаты по астрономии, о далеких небесных телах, возможности жизни в космосе и многом другом. Однако к определенному выводу о мировоззрении хозяина так и не пришли бы - одно слишком противоречило другому. Рядом с астрофизикой было отведено место, и немалое, книгам, которые, надо думать, порадовали бы наших музейных тетушек: тут стояли Ветхий Завет, Евангелие, комментарии к ним, глубоко религиозные "Мысли" Паскаля ... Похоже, в коттедже жил идеалист, глубоко верующий человек. Подобное допущение подкрепляли маленький кабинетный орган и пачки нот на нем исключительно из области церковной музыки - хоралы да прелюды анонимных авторов, предшественников Баха, францисканцев и бенедиктинцев.

Да-да, конечно; пока еще трудно судить о чем-либо с полной определенностью: механика и теософия, медицина и теология - не слишком ли? Может быть, разумнее повременить с заключением и оставить этот странноватый дом в покое.

А табличка с именем? Мы ведь должны заметить ее на дверях. Ну, допустим, заметили. Много ли это нам дало? Пускай на ней значится Д. Смит. Или, пожалуй, Л. Франк. Но такие фамилии встречаются на каждой третьей двери в любой англосаксонской или латиноамериканской стране. А то и на каком-нибудь далеком архипелаге.

Итак, нам пришлось бы удалиться из коттеджа несколько обескураженными.

2

Эта непритязательная столовка с пивом в розлив могла бы находиться где-нибудь возле товарной станции. Понятно, район не из самых приятных, особенно в ноябрьские сумерки, когда фонари, зажженные слишком рано, расплываются в тумане жалкими желтыми пятнами. Серое, набухшее небо висит над городом, накрывая все вокруг тяжелым металлическим куполом, хрипы простуженных паровозов мечутся под ним туда-сюда и постепенно затухают, не находя выхода. Будка стрелочника под надоедливым дождем, склады и нескончаемые платформы, груженные каменным углем. Да и столовая при станции под стать всему остальному - прогорклый запах вчерашней пищи, подслеповатые окошки, по одному из которых скребет голая надломленная ветка.

Он, наш молодой человек, хоть и был здесь совсем не к месту, все же порой сюда заглядывал. Поодаль от всех, в полном одиночестве сидел он за надтреснутой кружкой пива, время от времени с опаской чуть прикладываясь губами к ее краю; полная тарелка скользких макарон с пережаренной котлетой стояла в ожидании, но уж к ней-то он наверняка не притронулся. С грязным столом никак не вязались пара книжек (по всей вероятности, из области психологии), которые он листал, и блокнот, замеченный нами еще в музее.

Выпивохи-грузчики, спекулянты, сомнительные женщины и не менее сомнительные мужчины - наш молодой человек смотрел на них с тем же доброжелательством, с той же любознательностью, как по средам в музее на пещерных людей из папье-маше (помнится, ребенок был из бутылочной пробки). От одежды завсегдатаев поднимался парок (да и сами они постоянно пребывали под парами), в их хмельных головах возникали смутные, расплывчатые мысли, размытые, туманные, как и все вокруг. Почему они толкутся здесь? Что их привлекает?