Читать онлайн «Буря». Страница 4

Когда мы прибыли, театр уж был полон, ложи блистали. Взвившись, зашумел занавес, и мы увидели полувоздушную, послушную одному лишь смычку Истомину, которая то медленно кружила, то устремлялась вперед в стремительном прыжке, подобная мыслям моим, которые то вращались вокруг Пушкина, то вдруг устремлялись к Жоржу. Внезапно внимание мое отвлекло появление некоего молодого денди, также чем-то напомнившего мне Пушкина, вел он себя крайне беспардонно, наступал на ноги зрителям, пялился в лорнет на дам, и только раз взглянул на сцену, надо сказать, с неимоверной скукою, едва скрывая зевок. Весь его облик и поведение вызвали во мне сильнейшее возмущение, я даже наверное высказала бы его вслух, если бы не скачущие по сцене амуры, черти и змеи, которые, к везению юноши, сумели вновь привлечь мое внимание. Мы вернулись с Жоржем домой глубоко за полночь и были в прекрасном расположении духа. Я тогда впервые осознала, и осознала со всей отчетливостью, что искусство не только развлечение ума, но и душевное лекарство, способное поддержать и утешить в тяжелую минуту. С тех пор всегда в тяжелую минуту я находила подлинное утешение в общении с искусством, подле моей кровати неизменно находился томик стихов или глубочайший филозофический роман. Через несколько дней мы вернулись в поместье, и жизнь наша потекла как прежде.

...

Шли годы. Эти два незамысловатых коротеньких слова "шли годы" вбирают в себя множество скоротечных мгновений, на которые мы не имеем никакой привычки обращать внимание, но из которых неопровержимо и неумолимо и состоит наша жизнь. Завтраки сменялись обедами, обеды ужинами, в гардеробе появлялись новые наряды, а старые отказывались прислуге, на охоте досадным образом гибли роскошные породистые псы, а по весне двор снова наполнялся щенячьим визгом и тявканьем, времена года мелькали, словно листы раскрашенного альбома, с головокружительной быстротой, кое-где делались закладки, а какие-то страницы и вовсе казались нечитанными, родилась Аннушка, внешность моя, равно как и нрав, подверглись значительным переменам, я стала степеннее, терпимее, в облике моем прибавилось значительности, выразившейся также в увеличении веса моего тела, Жорж Аннушку обожал сверх всякой меры, к Маше относился несколько прохладнее, но все равно все в нашем семействе было хорошо. Регулярно, каждую зиму, мы переезжали в Москву, часто навещали Петербург, посему никакие новшества жизни не ускользали от нашего внимания. Само собой разумеется, что особый интерес во мне вызывало все, что касалось Л.Т. Поначалу, помнится, особенно тщательно и с большим жаром дискутировался вопрос относительно его происхождения, говорили даже, что он из сирот, и что якобы один граф, не имевший детей и под конец жизни овдовевший, усыновил беднягу, оставив ему после своей смерти все состояние, а также и титул. Другие рассказывали, что он незаконнорожденный сын известного богача и распутника барона Ф., что барон в конце концов признал незаконного своего отпрыска, откуда и происходит его положение в обществе и средства. Далее, якобы молодой граф-наследник учился в Европах, где помимо различных языков познал также историю и философию, что позволяет его теперь отнести к образованнейшим людям нашего времени. Несмотря на длительное пребывание за границей, говаривали, что граф славится любовию своей к родному отечеству, и в особенности к простому русскому мужику, для совершенствования которого открывает повсюду столовые и школы. Эти слухи об Л.Т. глубоко впечатлили меня, и я в течение нескольких лет собирала в поместии своем крестьянских детей и девушек и читала им вслух из истории, географии и права. Так было положено начало нашей с Жоржем просветительской деятельности. Особенно я сошлась с Марфенькой, сиротой, потерявшей родителей во время последней эпидемии чумы. Она сделалась для меня второй дочерью, я воспитала ее и дала ей образование, как и другим моим детям. Увлечение мое крестьянским народом привело меня к созданию в поместье театра, а также мастерских для занятий живописью, среди моих крестьян оказалось множество одаренных натур, позже мы с Жоржем устроили оркестр, и впоследствии, когда был достигнут у нас истинный расцвет искусств, слухи о нашем поместьи, распространившиеся по всей России, привлекли к нам внимание многих знаменитых и просвещенных людей. Полотна наших живописцев восхитили многих известных художников, а один крестьянский художник Петр Репин был даже нами отправлен в Италию для совершенствования своего мастерства. Мой Жорж написал множество книг и статей, обобщая наш просветительский опыт.

Женитьба Л.Т. не наделала в свете большого шума, обсуждалась она скорее вяло и почти безразлично, но я знала всю правду и даже подноготную из приходивших ко мне не часто, но регулярно писем. Пушкин писал мне, что сделал случайное, но крайне важное для всей своей последующей жизни знакомство. Он познакомился с некоей Софьюшкой, небогатой, чистой и очень набожной девушкой, незаконнорожденной дочерью развратника и взяточника, высокого петербуржского чиновника Ш.Т. Софьюшка, как он писал, не была красавицей, но была большая умница, а также молода и миловидна. Пушкин писал мне, что к зрелости своей осознал, что не красота женщины дает мужчине истинное счастье, не положение в обществе, которое она получает благодаря происхождению своему, а исключительно душевная наполненность, гармония мыслей, чувств и характера, и, может быть, даже божественный свет, который различается в ее глазах и голосе. По его мысли, женщины красивые и богатые в силу фаворитных условий жизни лишены малейшей надобности совершенствовать свою натуру, и поэтому существование их, производя впечатление бурного и великолепного праздника, на самом деле невзрачно, пусто и непривлекательно. Излагая это свое суждение, Пушкин оговорил специально, что я являюсь редчайшим, и, может быть, даже единственным исключением, которое лишь усугубляет правило. Что же до Софьюшки, то Пушкин обнаружил в ней все, чего так страстно желал, и посему был удовлетворен и вполне счастлив. Такое небрежение А.П. к внешней стороне вещей явственно говорило мне, что прежнего Пушкина нету более, что он окончательно преобразовался в человека иного, мне совершенно неведомого. Что поделаешь, tempora mutantur, et nos mutamur in illis*. Ведь в его молодые годы именно красота являлась для него мерилом всякого совершенства, а наслаждение стихотворными формами, самим звучанием нашего великого языка заменяло ему еду и сон. Теперь же его волновало не зримое, а скрытое, поэтому, верно, и отказался он от стихотворного творчества и начал выражать себя только лишь посредством прозаического языка. Он сумел развить в себе своего рода внутреннее зрение и безошибочно отличал теперь кажущееся от сущностного, истинное от ложного. Он писал мне, что подверг и себя самого тщательному изучению и разбору, и, выделив тяжелейшие изъяны, принялся совершенствовать собственную личность. В этом нелегком деле первейшим его другом и соратником была Софья. Мне было внятно все высказанное Пушкиным. И верно, только зрелости свойственно отделять лживую видимость от самой сути, от самого замысла той или иной вещи или события. В молодости жизнь, наполненная бесконечными перипетиями, действует на мозг наподобие вспышки молнии - ослепляет, лишает ориентира, заставляет действовать без разбору, тщетно растрачивая силы. И только с течением жизни понимаешь, что у всего, мимо чего мы проходим с такой легкостию, имеется свое содержание и значение, именно в зрелости перед нами предстает сама анатомия каждого истеченного мига, и мы, прежде чем по-варварски заполнить его своею лишь персоной, все же начинаем осознавать, что жизнь - это и румянец служанки, и пурпурная кожица яблока, и обломившийся ноготь, и последний вздох умирающего животного. Всякая сущность в зрелости и особливо в старости обретает как бы свой голос, мы начинаем слышать его и обретаем способность умиляться даже искрящейся на солнце воде, стоящей в хрустальном стакане подле кровати нашей, даже если этой водой нам, по хвори или немощи, предписано запить горькое лекарство. Не это ли тот результат, к которому принуждены мы прийти, если не "In mezzo del camin di nostra vita"*, то хотя бы под конец его?

В одном из писем Пушкин сообщил, что написал роман, мне посвященный. Назывался он "Анна Кореньева", и, как это очевидно всякому понимающему человеку, дело не только в совпадении инициалов, но и в зашифрованности моей фамилии в фамилии главной героини. Роман этот, как написал мне Пушкин, повествует о том, какая участь ожидала бы нас, если бы случай, а может быть, даже и само провидение не разорвали бы соединившей нас роковой связи. Прочитав роман, я была в сильнейшем потрясении и проплакала несколько дней. Воспаленными губами, с мокрым от слез лицом, я благодарила судьбу за спасение мое, а также Жоржа, оказавшегося прочной опорой и защитником от многих бед и искусов.