Читать онлайн «Записки из Поднебесной». Страница 18

Шанхай

Наши деловые переговоры протекали достаточно успешно, но на полдороги нам пришлось сделать перерыв на выходные дни. Я был рад этому по двум обстоятельствам: во-первых, мои мозги уже чуть не закипали от беспрерывного (и очень интенсивного) общения на деловом английском языке, да еще в китайском его варианте, а во-вторых, нам представлялась увлекательная возможность посетить Шанхай, расположенный в ста километрах восточнее, на тихоокеанском побережье. Шанхай, "восточный Париж, китайский Чикаго, азиатская Венеция", как его именуют путеводители, никогда не был столицей Китая (хотя сейчас Китаем правит и "шанхайская клика", но делает она это из Пекина - как это похоже на Россию, где ни один москвич не управлял страной вот уже три столетия), но во все времена он играл в Китае роль, пожалуй, не меньшую, чем Петербург в России. Эта роль, правда, была совсем особой. Шанхай, как Петербург в России, как Калькутта в Индии, был основным проводником западного влияния в страну, но если, скажем, Россия жадно впитывала такое влияние, то Китай по мере сил ему сопротивлялся. Цивилизаторские усилия европейцев воспринимались в Китае как бессмысленное и жестокое вторжение в веками складывавшийся жизненный уклад. После первой опиумной войны, закончившейся поражением Китая, западные державы получили здесь огромные права, но их колониальная политика была, на современный взгляд, довольно странной: они вели в Шанхае торговлю, покупали там недвижимость, строили заводы, вкладывали огромные деньги в китайскую промышленность, постепенно превращая Шанхай в самый богатый город в Азии. И это-то воспринималось китайцами как страшное национальное унижение! Китайцы, в общем-то, спокойно пережили столетнее монгольское и двухсот пятидесятилетнее маньчжурское владычество, но вмешательство Запада в свои дела они перенесли крайне болезненно. Когда Китай в сороковых годах ХХ века несколько окреп, иностранцев "попросили убраться" из Шанхая, что те и сделали в 1942 году. От колониальной эпохи китайцам досталась в наследство великолепная шанхайская промышленность, но сам этот город к тому времени стал ужасным символом злодеяний империализма и тяжкого национального унижения, в связи с чем хитроумные китайцы попытались перенести заводы и фабрики отсюда во внутренние районы страны. Эта попытка, как и следовало ожидать, не увенчалась успехом. Сейчас в Китае к Шанхаю двойственное отношение: с одной стороны, этот город, самый большой в Китае (14 миллионов жителей) по-прежнему напоминает китайцам о пережитом ими не так давно позоре, но с другой, пример Японии явно не дает им сейчас покоя и заставляет китайцев, теперь уже осознанно и целеустремленно, выпрашивать у Запада то, что тот ранее ввозил сюда по своей воле и даже насильственно, то есть капиталы и технологии. Пекинские власти здесь, похоже, сделали ставку на Шанхай и надеются превратить его со временем во всеазиатский финансовый и промышленный центр (в перспективе, разумеется - во всемирный).

От Уси до Шанхая мы ехали на электричке. За окнами проносились чудесные зеленые поля, с сочными, высокими и густыми травами. Среди них временами показывались целые заросли пронзительно-желтых цветов, сплетавшихся очень тесно и издали казавшихся просто яркими пятнами, разбросанными по ковру изумрудного цвета. Резкое тропическое солнце делало эту картину предельно четкой, неразмытой и не смазанной, как у нас на Севере. Скоро мы прибыли на шанхайский вокзал, и пешком, никуда не торопясь, ориентируясь по солнцу и руководствуясь своим чутьем путешественника, отправились в центр города. И чутье нас не обмануло: не прошло и часа, как мы вышли к кварталам, очень знакомым нам еще по Пекину и Харбину. Под иностранные концессии китайские власти отвели в свое время Бунд, заболоченную местность в дельте реки Янцзы, и европейцы застроили его своей "роскошной декадентской архитектурой", по выражению путеводителя. В исконные же китайские кварталы западные колонисты не очень-то вторгались, предоставив местному населению вволю наслаждаться своей трущобной жизнью по принципу "laissez faire, laissez aller". Поэтому они остались такими же, как в старину, сохранив свои узкие улочки, сейчас еще к тому же до отказа загроможденные торговыми рядами. Чего там только не было на прилавках, в этих рядах! Цветные веера, рисунки тушью, бронзовые зеркала, изделия из бамбука, палочки для еды; живые черепахи, улитки, угри, даже змеи, поминутно выползающие из своих мисок и неуклонно водворяемые обратно; лупоглазые жабы, темные и пупырчатые, обязательно накрытые сверху плотной сеткой из-за своей прыгучести; горячие блюда, приготовленные здесь же на улице - осьминоги и кальмары, зажаренные в масле, акульи плавники, грибы, ростки бамбука, хрустящие лепешки с семенами лотоса; снова изделия из бронзы, глины, мрамора, нефрита, слоновой кости; шелковые ткани всевозможных расцветок, легкие и гладкие, как маслянистая паутина; антикварные изделия, подлинные и подделки, драконы из раскрашенного дерева, смешные фигурки, статуэтки, вазы, кувшины, драгоценные камни, украшения из жемчуга, зонтики, птичьи клетки для дроздов и попугаев, деревянные коробочки для сверчков. Не встречалось там только того, что, согласно всем путеводителям, "продается в Китае повсеместно" - традиционных фонариков из красной бумаги, которые я ужасно хотел приобрести и искал - увы, безуспешно - по всей стране. Зато я купил у одной достойной дамы, перерывшей ради меня всю свою кладовку, огромную фарфоровую чашку, расписанную синими драконами, повторявшими, насколько я мог судить, кобальтовую роспись императорского фарфора династии Мин и, чуть позже в тот же день, заварочный чайник необыкновенно выразительной формы, сплошь испещренный изображениями гор, облаков и птиц, стаями парящих над буддийскими пагодами. Эти приобретения привели меня в чувство, которое я назвал бы неистовым восторгом; оно, правда, несколько омрачалось воспоминаниями о воздушных ямах, сотрясавших наш самолет, и грубых таможенниках, швырявших вверенный им багаж как им заблагорассудится.

Пробравшись через старые китайские кварталы, мы вышли к Бунду. Здесь все чаще стали появляться светлокожие европейцы, конечно, туристы. Я так отвык уже от европейских черт лица, что невольно обращал на них внимание, как какой-нибудь неотесанный харбинец. Деловая архитектура Бунда не произвела на меня особого впечатления. Ничего своеобразного в ней нет - это некий усредненный европейский стиль, из которого зачем-то старательно вытравлены национальные и стилевые особенности. Самые внушительные строения Бунда расположены вдоль берега реки, и их хорошо видно из парка, который узкой полосой тянется вдоль набережной, между рекой и городом. Этот парк был разбит англичанами, и, как с удовольствием сообщает путеводитель, прежде, в колониальные времена, он был закрыт для китайцев и собак. Сейчас это излюбленное место для прогулок туристов, да и местных жителей, но на Бунд теперь уже никто даже и не смотрит. Китайские власти, даром что коммунистические, принимают иногда на редкость умные и здравые решения. На противоположном берегу реки, на ровном, неосвоенном еще месте, они выстроили Пудонг - символ грандиозного процветания Тихоокеанской Азии в последние годы. Именно здесь, по замыслу китайцев, расположится экономическая и финансовая столица Китая и всей Азии (Гонконг, видимо, они прибрали к рукам просто так, на всякий случай - к материковому, настоящему Китаю он не принадлежит и не скоро с ним срастется).

Когда после скучного банковского и делового Бунда в створе улицы показались величественные небоскребы Пудонга, я - единственный раз в Китае! - ощутил наконец-то радостное потрясение, подобное тому, что я не раз испытывал в городах Европы, и наверное, еще испытаю в Константинополе, когда увижу своды собора Св. Софии. Это было уже настоящее. Даже парижские небоскребы, самые, как утверждают, живописные в мире, проигрывают по сравнению с Пудонгом. Сами по себе высотные здания не были здесь уж очень оригинальными, но вся панорама в целом, отделенная колоссальной, суровой и грозной рекой, смотрелась мощно и захватывающе. Эта река на первый взгляд казалась морским заливом, в ней было что-то тропическое, тихоокеанское, и я внезапно почувствовал пронзительный толчок узнавания. Я видел когда-то все это, если не в снах, то хотя бы в воображении. Именно такой была атмосфера вольных прибрежных городов на Тихом океане, о которых я так много читал в детстве, упиваясь пиратскими историями. Я не удивился бы, если бы сейчас к этой пристани подошел трехмачтовый корабль, и из него полезли бы на берег подвыпившие авантюристы, искатели приключений со всех континентов, расходясь по местным кабакам и горланя свои выразительные песни. По вечерам, под теплым южным небом, под яркими и крупными созвездиями, низко нависшими над головой, здесь, наверное, идет сплошной нескончаемый праздник, с хвастливыми россказнями, обильными возлияниями Бахусу и доступными красавицами всех мастей и разновидностей. Но увы - "никаких Караибских морей нет на свете, и не плывут в них отчаянные флибустьеры, и не гонится за ними корвет, не стелется над волною пушечный дым... Нет ничего, и ничего и не было!".