Читать онлайн «Чужой тогда в пейзаже». Страница 1

Асар Эппель

Чужой тогда в пейзаже

На Ярославском шоссе, тогда еще не обсаженном увечными и криворукими теперь тополями, ожидалась осень. Было пусто и сухо. По ту сторону асфальтового тракта с оловянной колеи удирал одинокий трамвай, торопясь пропасть в неподвижном пейзажике. Увы, без разбору грохоча, никуда не пропадешь, а обратиться вдалеке в шевелящийся воздух у трамвайчика из-за обозримой недлинности рельсовой стези не получалось.

Он же шел по велодорожке, бывшей, если идти от Первой Мещанской к Селу Алексеевскому, по правую руку сказанного ярославского пути и в годы, когда сооружалась ВСХВ, затеянной как новое, велосипедное, двухколесное и сверкающее спицами.

Велосипедов, правда, у людей пока еще не очень имелось, а спицами и вовсе ничего не сверкало, хотя с войны кое-кто кое-что и припер, поэтому вниманию нашему могут пойти разве что три машины, связанные не столько с нашей судьбой, сколько имевшие свой жребий тоже.

Первой назовем английский бицикл некоего N - ехидного юноши из барака Нефтеэкспорта, вывезенный ихней семьей из настоящей Англии: барачные жильцы поголовно служили за границей, а посему остались теперь только жилицами, то есть женами плюс заведенными на чужой стороне детьми, проклятыми на всю жизнь из-за нерусского в паспорте места рождения и расстрелянных отцов, то бишь помянутых жильцов. Живой родитель остался только у одной семьи, но с ним по причине его нестерпимого высокомерия связываться не стоило, что, в общем, неважно, поскольку у них и был английский велосипед.

Как воспеть это чудо? Боже мой, да хоть как - хоть эпиталамой, ибо для восторга нашего довольно и того, что у гоночного британского велосипеда были для легкости  д е р е в я н н ы е обода, которым полагалось катиться по чему-то гуттаперчевому, а коль скоро наши кротовины и рытвины вкупе с расползающейся по заулкам сухой ботвой оказывались сюда непригодны, изумительный снаряд хранился только для показа гостям.

О втором велосипеде покамест сказать нечего - он еще недоделан, хотя его своими руками делает один добрый, хотя поврежденный в уме человек, много лет уже как раздумавший отбрасывать тень и потому с утра хоронящийся в сарае, но это же всего июнь, июль, август, а в остальной год, где она, тень? Зато сарайный химик и спицы производит, и в гальваническом корыте их никелирует, а когда сварку для алюминия изобретут, он из  и л ю м и н я, чтоб не деревянные, и обода согнет.

Третий велосипед - мой, то есть наш. Его с первых получек купил мой брат, самый хороший из людей, с чем мешало согласиться остальным самолюбие, а теперь моего брата больше нет, и состарившегося нашего велосипедика, висевшего до последнего в маленькой прихожей, тоже нет, и нашей с мамой и братом квартиры, в которой эта прихожая, нет - ничего нет, а есть только ночная мысль, что ничего больше нету и никого больше нет. И непонятно, что делать дальше - выть, скорей всего.

Велосипед наш до конца так и был цвета слоновой кости, каковой нам, тоже вожделевшим английской жизни, безупречно навели на черный харьковский колер двое беспрозванных мастеров. Как умудрились они в те нехитрые времена таково положить краску? Неужто пульверизатором? И как мы их таких вообще нашли на окрестных задворках? Ведь никуда - даже на спицы - кистью не заехало, и фонарь был гладко покрыт, и задний фонарик, и обода. И на раме благословенные эти красильщики по собственному понятию отбили уместные золотые полоски, чтобы хмурый наш "Харьков" стал сливочный с золотом.

Мы же старательно проваривали цепь в автоле, подколачивали клинья, чтоб не скрипели педали, запросто заклеивали продырявленные волчцами тогдашних проселков камеры, прикупили со временем счетчик километров - этакую коробочку с циферками; и надо было видеть, как в сатиновых шароварах с целлулоидными защипами цвета слоновой кости, выпрошенными у все равно не ездившего на англичанине ехидного N, мы с номером под седлом (тогда милиция по справке с места жительства выдавала велосипедные номера) наворачивали эти километры, катая на раме уже тяжелобедрых еще девочек или уже девушек, пыхтя и налегая на них в горку, а они показывали, что этого не надо, и совсем пригибались к рулю - несговорчивые дурочки, хотя больше в их жизнях никто не испытывал большего влечения к слободским ихним лопаткам и саврасым волоскам на шее. Со временем они поняли это, да что толку.

А мчанье по асфальтовому запустенью в окрестностях нержавеющей мухинской Двоицы! А круженье вокруг шибавшей резкой полынью, потому что немытая, сперва согласившейся на всё, но так глубоко усевшейся для этого на парковую скамейку, что Господь, измышляя человечьи тела, такого не предусмотрел, и ничего не получилось...

А езда у Мало-Московской по нескончаемой велосипедной дорожке без рук, без ног или на седле животом?..

По ее асфальту, покамест я обретаюсь дома, он невесть куда идет, чтобы там, где пройдет, из путника становиться перехожим человеком. Серый, как волчья шерсть, асфальт в своих выломах подставляет под его подошвы старую землю и в трещинах скучную траву, и дорога поэтому кажется менее мощеной, чем нынешняя Аппиева, хотя нашу вроде бы тоже сроду не подметали, а между тем крупного сору на ней совсем немного - всего сколько накопилось за Великую Отечественную войну. Правда, если наведешь глаза, в асфальтных ссадинах и выбоинах чего только не завиднеется, начиная с развеянного по ветру чьего-то праха и кончая обрывком шнурка, с которым в пору июльских ливней искал покумиться червяк. Но если перессорившихся на мелком бегу из-за малой былинки муравьев или ржавую колючку лагерной проволоки мы хоть сегодня обнаружим на всяком тракте, то стертую каблучную подковку или пыльные мутные клочки резиновой плевы на хрящевом ободке дефлорированного баковского гандона, или копченые стеклышки давленой радиолампы, а среди них ее сплющенные мембранки и паутинные волоски, меж которых тихонько ходит бурый жучок-старьевщик, мы уже больше нигде никогда не увидим.

Среди маловажного этого сора у каменного бортика сильно виднелся вполне новый подшипниковый шарик величиной с советскую конфету "подушечка" в ее округлом варианте. В отличие от пудреной сласти шарик, дабы хорошо бросаться в глаза, заносчиво сиял стальным боком. Жучочек, тот его, конечно, заметил и, полагая, что видит прибыток местного скарабея, прикатывавшего коровье дерьмо с Ново-Останкинских улиц (хотя на здешней мостовой было сколько хочешь лошажьего), подумал было: "Ну навозники себе позволяют г а м н о  хромируют!" Однако на домысливание этой ахинеи у него не хватило устройства нервного узла, плюс к тому он обреченно влекся на женский запах ползшей ему навстречу от Рижского вокзала самки, каковая после спаривания его умертвит и съест.

Пеший путник тоже увидел шарик, нагнулся и, пробормотав "Ты попался мне на глаза, и я тебя подниму и буду бросать вперед, и подходить туда, где ты замрешь, а потом катить дальше - хоть какая цель получится", находку поднял и кинул катиться по асфальту. Шарик в конце концов докатился до какого-то места, а путник, дойдя туда, поднял его и катнул снова.

В какой-то раз шарик приткнулся вдалеке к бортику и пропал из виду в слое облетевших по случаю летней жары ("наверняка подгнивших и влажных с исподу после дождя" - подумал прохожий) коричневых листьев. Так оно и оказалось. Достигнув этого места и наклонившись в них копаться, прохожий вдруг почувствовал измазавшимися в прели пальцами, что шарик вроде потяжелел и раза в полтора увеличился, а в месте, которым сиял, обнаруживал теперь небольшую ржавчину. Прохожий, не знавший, что значит  у д и в л я т ь с я, на миг все же озадачился, не понимая - обознались ли пальцы или здесь что-то такое, чего ему не дано ведать, но тут же приметил меж листьев свой, который катил, шарик, прибившийся, оказывается, к этому. "Что ж, - поскучнев, равнодушно сказал прохожий, - почему бы на чертовой моей дороге, раз на ней случается  в с ё, не произойти и такому? Хотя лучше бы это приключилось кому-нибудь из здешних пацанов. Пускай потом всю жизнь голову ломает..."

...На самом деле оно и приключилось в детстве автору, и автор, не зная, куда столь редкостный жизненный случай употребить, передоверяет его своему персонажу, ибо на нескончаемом пути последнего, на котором чего только не бывало, теоретически когда-нибудь могло случиться и такое.

И надо же, чтоб в тот же самый день автор нашел на совсем другой дороге третий шарик, но уже не путем качения двух имевшихся, а просто без причины. Этот - не загадочный - пускай остается у меня...

О, шарик - непрочитанный эпос на сбивчивом языке! О, недоумение детства - некий никогда не раскрытый темный намек и невнятное пророчество! О!

Впрочем, к чему превращать в напрасные слова непостижимость облой этой металлометафоры, если оба первых моих шарика без интереса разглядывает, не удивляясь им,  Н е у д и в л я ю щ и й с я?..