Читать онлайн «Письма русского путешественника». Страница 21

Разумеется, первая реакция подопытных была настороженной, подозрительной. Эксперимент воспринимался ими как новая ловушка. Но шли месяцы, и ничего не происходило. Постепенно каждый нашел себе какое-нибудь занятие: кто рисовал, кто мастерил. Джимми стал лепить, делать скульптуры. Много читал. Надзиратели мало вмешивались в его жизнь. То, что произошло дальше, меня совсем не удивляет. Мне приходилось наблюдать не раз, что предоставленные самим себе, где-нибудь в тюрьме с неплохой библиотекой, даже самые закоренелые бандиты начинают переосмысливать прошлое. Срок впереди большой, торопиться некуда, возраст уже не юношеский, а жизни так и не было. Естественный вопрос - в чем причина? Читая книги, поначалу больше от скуки, он, может быть, первый раз в жизни начинает осознавать, что его уголовный мирок, где он был князем, на самом деле всего лишь крошечная часть огромного мира. Причем мира гораздо более интересного, в котором и ему есть где применить свои силы. Люди в этом большом мире попадаются куда более яркие, чем его напарники по грабежам или надзиратели, а моральные ценности и этические нормы его мирка там не применимы. Словом, наступает кризис его субкультуры.

Джимми стал скульптором, написал книгу о своей жизни, стал известен уже не только своими похождениями. Наконец, женился. Но тут уж настала очередь общества мстить. После тринадцати лег в заключении, из которых почти семь - в "специальном подразделении", вполне мирно, без конфликтов с администрацией, власти вполне могли освободить его досрочно, если бы не яростное сопротивление общества. Образовалась целая кампания против его освобождения, доказывающая, что он просто всех обманывает, "прикидывается" изменившимся. Конечно же, одновременно эта кампания ведется и против "специального подразделения" как такового. Как можно: телевизоры, книги преступникам, когда и на воле-то телевизор не каждый себе позволить может? Что же это за тюрьма? Курорт какой-то. Где же наказание? Ну, и пошло, и поехало. Несколько раз "специальное подразделение" было уже на грани закрытия. Даже мне пришлось однажды за него вступиться. Наконец, от греха подальше, чтобы успокоить страсти, перевели Джимми в другую тюрьму, якобы "подготовить к освобождению". Пока что "специальное подразделение" не закрыли, но надолго ли?

Вот вам и терпимость демократического общества. Политической терпимости и того меньше. Достаточно вспомнить все эти "красные бригады", "красные армии", вечные драки между "левыми" и "правыми", взаимные обвинения партий, отчаянную травлю в печати, "демонизацию" противника. У нас, по крайней мере, политическая нетерпимость искусственная, продиктована сверху. Энтузиазма не вызывает.

Однажды во Владимирской тюрьме заспорили мы, что следует сделать с нашими партийными вождями, какой они заслуживают казни. Из одиннадцати человек в камере лишь один высказался за смертную казнь, один предложил публичную порку да еще один высказался в пользу заключения, где бы их заставили слушать их собственную пропаганду 24 часа в сутки. Остальные склонялись к формальному публичному осуждению их преступной политики без каких-либо персональных наказаний. Ни палачом, ни надзирателем, однако, никто из одиннадцати быть не захотел.

Конечно, трудно предсказать, каков был бы результат опроса всего населения. Известно только, что в СССР поразительно мало террористических попыток.

Еще одна иллюзия, возникшая и распространившаяся с легкой руки нашего же правозащитного движения, - вера в особое правосознание западного человека. Наша центральная идея сводилась к тому, что демократия строится на осознании каждым членом общества себя самого гражданином, "субъектом права", как изящно выражался Алик Вольпин. Отсюда вытекала и вся наша концепция "суверенитета человеческой совести", личной ответственности и, следовательно, пассивности и молчания как формы соучастия в совершающемся на твоих глазах преступлении. Мы искренне верили, что на Западе каждый человек - носитель демократии с высоким уровнем осознания пределов своего права. У нас же это все только в зачатке. Оттого-то нам прежде всего нужно бороться с "советским человеком", точнее - с его пещерным уровнем правосознания.

Я и сейчас уверен, что это единственно возможный путь к демократии от тоталитарного произвола. Однако наши догадки о Западе в этом отношении оказались весьма далеки от действительности. Не знаю, быть может, при установлении демократии люди здесь были другими, а впоследствии естественный отбор смел их с лица земли, но уровень правосознания западного человека в среднем не слишком отличается от советского.

К чести своей должен сказать, что некоторые сомнения стали закрадываться у меня еще в Москве. Как-то так все время получалось, что иностранцы, арестовывающиеся КГБ по нашим делам, кололись гораздо чаще и быстрее, чем советские граждане. Конечно, испугаться может всякий, тем более оказавшись в незнакомой стране с весьма дурной репутацией, в руках тайной полиции с репутацией еще того хуже. Но ведь правосознание вроде бы от географического положения субъекта зависеть не должно, а Декларация прав человека одна на весь мир. К тому же речь не идет о случайно, с перепугу выболтанной информации. Нет, я имею в виду полное признание вины, подтвержденное письменно, повторенное на очных ставках, в суде и даже иногда по Московскому телевидению. Допустим, пойманный при ввозе (или вывозе) "запрещенной" литературы иностранец не только рассказывает, кто ему эту литературу дал да кому он ее должен предоставить, но признает, что совершал таким образом преступление против СССР (агитация с целью подрыва или ослабления советской власти). За редким исключением, никто из них не вспоминает ни Пактов о правах человека, ни Хельсинкских соглашений. Причем трюк, на котором КГБ почти безошибочно ловит таких иностранцев, и еще того смешней.

- Как же вы утверждаете, что не осознавали преступность своих действий, - говорит какой-нибудь полуграмотный майор, - а сами конспирировались, прятались? Старались, чтобы вас не заметили...

И, посовещавшись со своим правосознанием, примерно 95 из 100 соглашаются. Казалось бы, и обширных юридических познаний не нужно, чтобы сообразить: любая домохозяйка прячет деньги от воров и запирает на ночь дверь на замок, не совершая при этом никакого преступления. Для человека, уверенного в своей правоте, выросшего с детства в сознании своего права, и тени сомнений не должно возникнуть. Как же так легко усваивают они советские нормы, едва ступив на нашу почву?

Живя в Советском Союзе, всегда стараешься найти разумное объяснение событиям на Западе, каким-то разрозненным фактам западной жизни, до нас доходящим. В крайнем случае, списываешь всякие несоответствия на неполноту информации. Сообщения о том, с какой готовностью законно избранные правительства исполняют прихоти террористов, захвативших заложников, всегда повергали нас в глубокое недоумение. Может, мы чего недопонимаем? Ведь по идее даже в переговоры вступать правительство не вправе в таких случаях, потому что возводит этим бандитов в ранг равной стороны. Зачем же тогда проводить всеобщие выборы, если волей всей нации распоряжается любой вооруженный маньяк? Власть же в данном случае не какой-нибудь предмет, который можно временно передать соседу: "Подержите, пожалуйста, я сейчас вернусь". Но, поживши на Западе и увидев хотя бы отношение к выборам у избирателей, ничему больше не удивляешься. Почти половина их вообще на выборы не ходит - им безразлично. Какая-то часть идет по партийной обязанности, почти как в СССР. Остальные голосуют не за то, во что верят, а против того, чего боятся. За "правых", чтоб не пришли к власти "левые"; за "левых", чтоб не пришли к власти "правые". Ну, а за маленькие партии что ж голосовать, у них все равно нет шансов прийти к власти. Предвыборные манифесты читают разве что только англичане. И это - ответственное решение гражданина демократической страны, избирающего свое правительство, своих представителей?

Забавно, однако, что при этом все недовольны бесцветностью своих политиков, отсутствием у них каких-либо принципов или концепций, а часто и просто отсутствием серьезного выбора. И действительно, за исключением Садата, папы римского да Маргарет Тэтчер, профессиональный уровень здешних политиков пугающе низкий. Во Франции большинство моих знакомых голосовать не ходят - нет смысла. Несмотря на обилие политических партий, существующих более всего для собственной забавы, практически есть лишь две реальные силы, и обе объективно просоветские. Для одной - самый большой враг в мире почему-то США (видимо, по принципу басни Крылова: для мышей "страшнее кошки зверя нет").

"Величие Франции", по их мнению, состоит в том, чтобы всегда поступать наперекор интересам демократического мира, благо этот мир не собирается их оккупировать и ссылать в Сибирь. Для другой самый большой друг на земле Советский Союз. При этом, насколько я могу судить по печати и своим довольно многочисленным выступлениям во Франции, население настроено отнюдь не просоветски, то есть разрыв между желанием избирателей и политикой, проводимой выбранным ими правительством, колоссальный. Эти две вещи существуют как бы независимо друг от Друга.