Читать онлайн «Звездная пора небес». Страница 2

А единственный сын Алигулу еще в советское время отслужил в Армии в российском городе Барнауле, там он и остался, женился на русской и вот уже лет двадцать, как он живет и работает там, и теперь у него один сын и три, или четыре дочери, и на протяжении двадцати с лишним лет Алигулу ни разу не видел ни сына, ни невестку, ни своих барнаульских внуков, потому что лететь туда надо на самолете, а билет стоит очень дорого, а сын с тех пор тоже ни разу не приезжал домой, видно, и ему билет был не по карману, и Алигулу с женой только и знали, что внук их носит русское имя - Святослав, и жена Алигулу никак не могла запомнить это имя, всякий раз спрашивала: "Как ты говоришь, зовут мальчика?"

* * *

Самые прекрасные звуки на земле - нет, не чирикание воробьев, налетавших ни свет ни заря беспокойной стаей на две шелковицы возле ворот, ни звуки кларнета соседа Фатуллы, и никакие другие звуки - они были хороши сами по себе, эти звуки, но самые прекрасные звуки на земле - перестук колес электрички, и Алигулу под этот перестук колес электропоезда глядел в окно, и по всему телу разливалась благодать и истома, и в такие моменты вспоминалось только хорошее из шестидесяти шестилетней жизни, только светлое, и было совершенно безразлично, какие виды пробегали мимо окна вагона, какие пейзажи сменяли один другой, в те минуты иные картины вставали перед мысленным взором Алигулу, к примеру, он вспоминал, как пошел в первый класс, правда, он с трудом окончил семилетку, потому что не было у него ни охоты, ни возможности учиться, и отправился работать на вокзал носильщиком угля, но теперь он вспоминал только ту незабываемую чистоту первого дня школы, в честь которого мать маленького Алигулу, будто бы приводя в порядок, как могла откромсала лохмы на его голове, вспомнил мешочек для чернильницы, что связала мать из хлопка, картинки из букваря будто вчера это было - вставали чередой перед глазами, и Алигулу жадно впитывал все эти воспоминания, как промокашка впитывает чернила, не мог наглядеться на свои воспоминания под стук колес поезда, и тогда, под этот прекрасный перестук Алигулу начисто забывал, что едет на пригородную Свалку, копаться в мусоре, что в эту летнюю жару на той свалке ожидает его невероятная вонь и жуткий смрад.

В советское время жители, в особенности, жительницы, то есть хозяйки квартир многоэтажных домов в центре Баку хорошо знали этого худого коротышку с мешком за плечами - Алигулу, потому что с раннего утра и до полудня он обходил дворы этих высотных домов и, задрав голову, кричал нараспев свое обычное: "Бутылки покупаю -у-у! Бутылки покупаю -у-у!", и как только большой мешок за плечами Алигулу до отказа заполнялся бутылками из-под вина, воды, водки, кефира, купленными у этих домохозяек за восемь, десять, одиннадцать копеек, он отправлялся в Пункт приема стеклотары и сбывал там свой товар соответственно за десять, двенадцать, четырнадцать копеек государству, получая, таким образом, навар, и неплохо зарабатывал. Потом Советский Союз распался, и за небольшой промежуток времени часть жителей Баку разбогатела и уже не держала дома пустые бутылки, а выбрасывала их в мусорные ящики, оставшаяся же часть населения - то есть подавляющее большинство - так вконец обеднела, что если в их доме опустошалась какая-нибудь бутылка, они сами относили и сдавали ее в пункт приема стеклотары, и эти Пункты приема стеклотары уже принадлежали не государству, а были частные, и потому, каждую бутылку, принимая, там рассматривали чуть ли не через микроскоп, отвергая бракованные.

Теперь не имело смысла ходить по дворам многоэтажных зданий с криками: "Бутылки покупаю!", и Алигулу, зная это, со своим мешком за спиной и палкой в руках копался в мусорных ящиках в тех дворах, и извлекая из мусора бутылки, вытирал их, клал в мешок, взваливал мешок на плечи и относил в Пункт приема стеклотары.

И то сказать, сейчас появились сотни разных напитков и продавали их в сотнях разных бутылок, но навар по сравнению с советским временем, был меньше, и таким образом, выяснилось, что советская власть и в самом деле была властью рабочих и крестьян, или точнее - для рабочих и крестьян, да, в сущности, дело даже не во власти: кто в советское время жил плохо, тот и сейчас продолжал бедствовать, хуже собаки, а кто тогда жил в довольстве, сейчас жил еще лучше.

Дойдя до этой мысли Алигулу говорил про себя:

" - И дай им бог!".

Жизнь имеет свои законы...

* * *

Нет числа звездам на небе, как нет числа людям, жившим на земле.

И выясняется, что на Земном шаре если и есть что по-настоящему родное, так это в первую очередь - земля, потому что столько людей жили на земле и ушли в землю, никто не помнит их имен, кто чей предок? - и то позабылось; и если и остались какие-то следы, какие-то намеки на их пребывание в этой жизни, то эти следы находятся в земле, растворились в земле, смешались, а значит и для Алигулу и для кого бы то ни было, самое родное - земля.

* * *

Больше всего бутылок можно было добыть в мусорных ящиках во дворах многоэтажных домов, но машины по уборке мусора в первую очередь заезжали именно в те дворы, аккуратно опоражнивали эти ящики в свое чрево и уезжали, Алигулу же в большинстве случаев доходил до центра города, когда мусорные ящики были опустошены и таким образом, мешок за его спиной оставался пустым. И тогда с пустым мешком за плечами он вынужден бывал отправляться на электричке на Свалку, а в дальнейшем, выходя из дома, он даже уже не шел в центр города к высотным зданиям, а прямиком направлялся к вокзалу, чтобы ехать на Свалку, и на Свалке копался в мусоре своей длинной палкой, предназначенной именно для этой цели, складывал найденные целые бутылки в мешок и, возвратясь, сдавал их в Пункт приема стеклотары.

И вот завтра утром ему предстояло ехать на Свалку.

* * *

Несколько лет назад на одной из порванных журнальных страниц Алигулу попалась цветная картинка, как звали художника, нарисовавшего эту картинку, он не знал, но однажды увиденная журнальная репродукция крепко запала в память: большие часы, будто сделанные из куска мяса, или же из толстой мокрой материи, или же, черт знает из чего, верхней половинкой своей лежали на столе, а нижней свисали со стола, готовые сползти вовсе, и странно, почему эту картинку Алигулу никак не мог забыть? - он не знал, но порой ему казалось - серый, истрепанный мешок, что выходя из дома по утрам, он берет с собой, перекинув через плечо, напоминает те самые часы...

* * *

Постель на крыше, казалось, была постелена не на крыше дома, а в электропоезде, и поезд этот мчался не среди песков Апшерона, не мимо бесхозных оливковых и инжировых деревьев, не по окраинам поселков и жилмассивов, следовавших один за другим, а мчался этот поезд среди звезд, высыпавших на небе, и в этот летний зной и духоту поезд вез его не на Свалку, где от вони кружилась голова, а куда-то в неизвестную даль, и в той дали не было ни вони, ни свалки, ни пустых бутылок, все там было по другому - но как? - Бог его знает как, но совершенно иначе...

* * *

Руки у зубного врача Мусеиба были золотые, и это подтверждали все - от мала до велика - стоматологи Баку, и среди этих стоматологов, конечно же, были и такие, что не любили Мусеиба, завидовали ему, видеть его не могли, но и они подтверждали, что да, мол, этот с грубым, неотесанным характером, рыжий мужчина обладает на самом деле золотыми руками, и если стоматологию можно назвать божьим даром, то в первую очередь Аллах наградил этим даром Мусеиба, он - стоматолог от Бога.

Мусеиб был верующим, и в советское время ровно одиннадцать лет, с 1979 г. по 1990 год, то есть, год, когда граждане стали покидать ряды коммунистической партии, был секретарем первичной парторганизации в самой крупной стоматологической поликлинике Баку, но не было ни дня за эти одиннадцать лет, чтобы Мусеиб не таскал в нагрудном - левом - кармане пиджака маленький "Коран", доставшийся ему от матери, и, конечно, в то время партийные стоматологи, собиравшиеся на партсобрания, и помыслить не могли, что у их парткома, то есть, Мусеиба в кармане "Коран", но кто знает, может, и среди участников партсобрания был такой (или такие), что носил в кармане (карманах) "Коран", кто это мог знать? Никто, кроме носителя и его Аллаха, и как-то раз (тогда только что пришел Горбачев, но перестройка еще не начиналась) партсобрание было посвящено теме пропаганды атеизма, и докладчиком был Мусеиб, и по мере того, как Мусеиб развивал тему доклада, критиковал веру с марксистско-ленинских позиций, разоблачал все религии, смешав их одну с другой, и все вместе - с грязью, опираясь на такие известные цитаты Ленина, как "Религия - опиум для народа" и другие, он то и дело притрагивался к левому карману пиджака, словно желая убедиться, что "Коран" все еще на месте, ему казалось, что маленький "Коран" может убежать из его кармана.

Временами Мусеибу приходило на ум, что боли в правом боку начались как раз после того партийного собрания, но на самом деле было не так, боли начались в последние месяцы, самое большее - в последний год, и сегодня рано утром включив зажигание своего "Мерседеса", чтобы ехать в бакинский Диагностический центр по поводу непрекращающейся боли, он вдруг вспомнил то далекое партсобрание и бессознательно поднес руку к груди, но, естественно, в июле, в жаре и духоте он был без пиджака, и вообще, тот маленький "Коран" уже не находился в левом кармане пиджака, потому что больше не было необходимости прятать "Кораны", Советский Союз давно повержен в прах, и теперь дома у Мусеиба были "Кораны" один красивее другого - великолепные, дорогие издания, но сегодня утром, когда Мусеиб усаживался в свой "Мерседес", чтобы ехать в бакинский Диагностический центр, его внезапно охватило не хорошее предчувствие, даже не то, чтобы просто - нехорошее, а такое пронзительно-нехорошее, что он весь изнутри похолодел: ему почудилось, что маленький "Коран", оставшийся после матери, во время того злополучного, посвященного атеизму партсобрания, и в самом деле покинул свое насиженное место - левый внутренний карман пиджака - и убежал...