Читать онлайн «Случайное обнажение, или Торс в желтой рубашке». Страница 4

Им помешало в случае со мной моя природная изворотливость и цепкая схватка именно с вожаком стаи. Меня спасла, в общем-то, случайность. Или Бог, на которого любила ссылаться и уповала всегда трогательно и искренне набожная бабушка моя, несравненная Василиса Матвеевна.

Больше я тех ребят не встречал никогда, хотя долго ещё боялся встретиться в электричке или в автобусе с ними после отсидки.

2

Надо заметить, что в то время убийства не были из ряда вон выходящим событием; конечно, в газетах той поры о подобных происшествиях почти не писали, не то, что нынче, когда нет ни дня, чтобы на тебя не обрушилась лавина (нет, не слухов) вполне проверенных фактов, заставляющая сидеть дома после восьми-девяти вечера, бояться встреч с людьми на пустынных улицах и постоянно жить в предчувствии возможной утраты.

В те же пятидесятые, когда ежевечерне в логах города П. грабили, раздевали, разували, снимали часы, наконец, насиловали; мы, дети, потом подростки, не боялись одни ходить в лес, ходить, пешком из посёлка в поселок заполночь, а, встретив случайного попутчика, примкнуть к нему радостно, согреваясь и укорачивая беседой дорогу, и родители наши относились к подобным прогулкам достаточно спокойно.

Два моих сотоварища по дворовому братству убили человека. В те же свои 16–17 лет. Они жили неподалёку от моего дома, в бараке. Читали почти те же книги, играли в те же игры. Ну, пили, конечно (лично я до двадцати пяти не знал вкуса водки), раньше других полезли к бабам. На все на это нужны были деньги. Пусть маленькие, не столица же, но всё равно нужны. И вот как-то часа в два ночи или же в пять утра, они подкараулили на Кислотных дачах идущего со смены сорокалетнего рабочего, попытались ограбить, получили отпор, одолели-таки его вдвоём, хоть и пьяные, прикончили несколькими ударами кирпича по голове, затем, обнаружив в кармане пятнадцать копеек (автобусные), сняли фуфайку и кирзовые сапоги (даже часов рабочий не имел), были быстро вычислены и спустя короткое время арестованы, загремели под фанфары в тюрьму. Кажется, им дали "вышку".

А второй раз меня убивали лет в двадцать. У меня были школьные друзья, трое, так и хочется написать "три мушкетера", классический вариант: Вадик, Аркаша и Сергей. Мы вчетвером выделялись в классе повышенной эрудицией, любовью к математике (ею нас увлёк преподаватель Борис Николаевич, царство ему небесное, уволенный за пьянство из университета и, видимо, скучавший по острым мозговым реакциям студентов-фанатов), начитанностью и помимо интеллекта явным интеллигентским происхождением, что сплачивало и объединяло (на определении происхождения жена моя, читающая этот текст через мое плечо, фыркнула, явно не соглашаясь, мол, какой я интеллигент, просто мурло невоспитанное. Ишь, дворянка тоже мне нашлась!)

Сергей и Аркаша были, пожалуй, действительно лучше многих в классе обеспечены, мы же с Вадимом жили попроще, но нас это тогда не разъединяло, никто не выказывал рудиментарного чувства зависти, одеты были мы одинаково бедненько, чего стоили одни зимние боты "прощай молодость" с пряжками, одевавшиеся, как глубокие галоши, на туфли или ботинки, и являлись (наш класс и 9-й, и 10-й был один на всю школу, школа наша умирала и через выпуск стала уже не десятилеткой, а восьмилеткой), можно сказать, элитным хозподразделением: нас посылали не только на всевозможные физхимматематические олимпиады, где мы добивались определенных успехов и наград, но, прежде всего, мы были разнорабочими: то привозили в школу бензин в бочках для автокласса, то грузили-разгружали какие-то стройматериалы, то перевозили почтовые ящики и табуретки, которые в несметных количествах производились учениками на уроках труда.

Последние два школьных года мы практически не ходили на уроки или на часть уроков, имея вполне легальное освобождение от директора школы, преподавателя химии по прозвищу "Галоген" (он действителен был чрезвычайно подвижный низкорослый толстенький человечек с носом-картошкой, кустистыми крашеными бровями, весь какой-то взъерошенный, чем-то похожий на клоуна и на Никиту Хрущева, тоже говоривший с южным малороссийским акцентом).

А как мы блистательно срывали любые занятия по просьбе одноклассников, начиная сразу же после перемены пустопорожнюю, хотя нередко и остроумную болтовню с очередным преподавателем (конечно, учителя отлично понимали нашу игру и охотно принимали её правила, сами устав от непосильной нагрузки и не меньше нас желая подурачиться). Надо сказать, подобные зрелища наши одноклассники очень любили и часто подбивали нас на срыв занятий. Вообще, в нашем классе не было поляризации, не было враждебности друг к другу. Все, решив еле-еле одну положенную по физике или алгебре задачу за традиционные сорок пять минут, спокойно воспринимали наши учетверенные выдрючивания, наше постоянное соревнование между собой — кто решит больше: пять-десять задач. Нас не останавливали и не осуждали, и я даже получил неожиданно для себя серебряную медаль, впрочем, золотую дали девочке, которая училась чуть похуже меня, зато отличалась спокойным нравом и примерным поведением.

Но вернемся к испанской сюите, то бишь к русской рулетке. Мне всегда нравились девочки. С первого класса. А может неосознанно и до школы. Помню смутно игры с рыжей девочкой в садике поликлиники, рядом с которой жил и как она меня учила какому-то семейному этикету. Но стыд, стеснительность долго мешали мне просто даже разговаривать с объектом своих желаний и страстей, не говоря о большем. Годам к восемнадцати-двадцати я, если не повзрослел, то пообтесался. И вот мы вчетвером (Сергей учился на юриста и сейчас заведует кафедрой в местном университете, я — на врача, Аркадий — на инженера, а Вадик — на физика) повадились в клуб ДМЗ (тоже поселок, но уж совсем окраина города П., остановка электрички называлась, как сейчас помню, Голованово; а ДМЗ расшифровывалось как "древесно-массовый завод", где готовилась древесная масса, из которой делали целлюлозу, а уж из неё в свою очередь — бумагу и картон) на танцы под духовой оркестр (дискотек тогда ещё не было).

Четверо мы были вполне защищены от местной шпаны своим количеством и крепкой дружбой, к тому же Сергей был тоже местным, дээмзовским, и на минуточку — сыном директора завода, а Аркадий, живший в то время уже в центре города, сыном замдиректора. Не с руки было нас притеснять другим завсегдатаям танцев. И положил я глаз на девушку Лилю, которая нравилась мне за несколько лет до новой встречи (она училась в соседней школе в одиннадцатом классе, а я — в десятом, следовательно, был на два года младше). Маленькая, чуть выше полутора метров ростом, изящного сложения (тогда не были в моде акселератки), с большими голубыми глазами, русыми волосами и ярким чувственным ртом. Однажды уже на какой-то домашней вечеринке по случаю 8 марта или I мая после бокала шампанского (вообще-то наша четверка не пила, не курила и, можно сказать, любовью не занималась, одним словом, потерянное поколение) она отяжелела в моих объятиях во время танца (наверное, это было мое любимое танго) и губы наши по киношному соединились в мучительном поцелуе.

А потом понеслась история вскачь. Надо заметить, что я в то время панически боялся женитьбы, вернее семейной ответственности. Мне казалось, что подобный юридический акт неизбежно последует после установления близких отношений с девушкой. Причем последует как возмездие немедленно. Мой первый и весьма краткий, хотя и чрезвычайно насыщенный событиями роман с балериной из кордебалета театра оперы и балета города П., замужней, имеющей дочь (Боже, какой ужасающей старухой она мне казалась тогда в её двадцать четыре года! Марина, и радостно сердце заныло: мерило моих неудач и успехов, что было бы, если б тебя я не встретил! Не верьте тому, кто вам скажет, что это могло бы случиться…Стучится раздумье в закрытую радостью память, стучится, но я не пускаю его на порог откровенья…Терпенье, ещё раз терпенье…) закончился всё по той же причине: я считал безнравственным связь с женщиной, на которой не мог и не хотел жениться (Господи, какой же я был дурак набитый!)

И вот — обоюдная, вроде бы, страсть. А ведь Лиля тоже имела любовный опыт, Злые языки (в поселках, как и в деревнях, все про всех всё знают) судачили, что она ещё в школе делала аборт от одного заезжего москвича, о чем мне поведали не только её словоохотливые подружки, но и моя многомудрая и всезнающая мать, всячески оберегающая меня от дурных влияний, попутно представив не только лилейную Лилечку архи-шлюхой, но её мать (потенциальную тещу, которую я, к счастью, никогда не видел) сущим исчадием ада.

Так вот, весна прошла или была уже на изломе. Объятия с Лилей становились всё теснее, поцелуи — всё жарче, но до главного дело не доходило. Я, пардон, надевал тесные плавки (такие сейчас тоже не выпускают) из плотной материи с тесемками-завязками на боку. Броня крепка и танки наши быстры, а Лиличка начала уже почему-то подавать явные признаки недовольства мною, мол, в теории силен, а на практике — полный ноль. И тут во время нашей очередной прогулки, лесной прогулки, надо отметить (ведь вместо городских парков и скверов поселки наши окружал почти девственный лес, можно сказать, тайга), после многочасовых хождений и сидений на пеньках и кочках, причем Лиля уютно устраивалась на моих немеющих даже от её малого веса коленях, мы встретили, причем уже на пути к Лилиному дому, угрюмую троицу. Потом выяснилось, что один из них и был виновником и первопричиной Лилиного аборта, действительно москвич, что тогда в провинции превосходило любой дворянский титул, который все ещё был под полным запретом. Троица была пьяна. В руках у всех угрюмых спутников были веселые вполне ножи. Вполне открыто. Словно по весне в головановском лесу грибы можно было уже косить косами, а не только срезать ножами одинокие сморчки.