Читать онлайн «Уроки родной истории». Страница 7

Что до преемников Романовых из большевиков, то Хрущев был почти карлик, Сталин немногим выше, Ленин, когда сидел, не всегда доставал ногами до пола; из этого феномена мы извлекаем такой урок: необходимо ввести дополнительный ценз для претендентов на высшую государственную должность если кто ростом ниже метра семидесяти пяти сантиметров, такого на всякий случай из списков вон.

Накануне нового времени, когда в Европе уже вовсю работала философская мысль, идейная жизнь России отличалась крайней бедностью И. по сути дела, вся сосредоточивалась в идее, сформулированной схимонахом Елиазарова монастыря Филофеем: Москва - прямая наследница славы цезарей, Третий Рим, столица мира, хранительница духовных ценностей во Христе. Откуда взялись такие неуемные претензии у народа, который еще недавно платил дань диким степнякам, не знал искусства и науки, едва добывал хлеб насущный на своих супесях, - это довольно трудно осмыслить и объяснить. Может быть, дело в том, что русский человек того времени загодя постиг свое всемирно-историческое значение, спроецированное на будущие века, как-то предугадал исполинский вклад России в строительство духовной цивилизации человечества, который, впрочем, и в наше время осознан не вполне. Во всяком случае, культурный русак ощущает если не превосходство, то что-то очень похожее на превосходство перед европейцем, коснеющим в меркантилизме и простоте, хотя бы этот русак щеголял в латаных штанах и пил горькую натощак. Ведь чванились же японцы, не знавшие даже огнестрельного оружия, перед голландцами, уже открывшими оптику и основные законы капитала, как если бы они провидели свою мощь...

Но вот что положительно не понять: отчего "нестяжатели" не одолели "иосифлян"?* Потому что всенепременно должны были взять верх сторонники Нила Сорского, ибо у бедных народов всегда торжествует идеалист. У нас оттого и родилась идея Третьего Рима, последней столицы мира, как у индийцев идея кармы и реинкарнации, что мы были наги, босы, жили в лачугах и каждый третий год сидели на лебеде. В России оттого и большевистская революция произошла, великий, нелепый, трогательный, трагический опыт строительства царствия Божия на земле, что мы европействовали и бедствовали, как никто. То есть произошла она потому, что мы идеалисты, а идеалисты мы потому, что бедны, а бедны мы потому... Бог знает, отчего мы в действительности бедны. Просто-напросто давно замечено, что "земля наша велика и обильна", а мы бедны.

* В середине ХVI столетия на Москве затеялась жестокая дискуссия между церковными мыслителями, одни из которых получили прозвание "нестяжателей", другие - "иосифлян". Ничего особенно умственного не было в платформах противоборствующих сторон; первые, возглавляемые пустынником Нилом Сорским, пропагандировали идеалы нищенствующего морнашества, вторые, ведомые игуменом Иосифом Волоцким, стояли за экономическое процветание монастырей.

То ли дело в России: Нил Сорский - свое, Иосиф Волоцкий - свое, а вокруг "от колоса до колоса не слыхать бабьего голоса", воронье кружит над чахлыми деревеньками в пять дворов, татары едут жнивьем на мохнатых своих лошадках, далеко слышится песня русачка, сидящего на завалинке, жалкая и безнадежная, как объявление на разъезд.

Накануне воссоединения России с Европой, то есть в последние допетровские десятилетия, хозяйство, вооруженные силы, администрация и общественные институты нашей страны находились в таком бедственном положении, что она уже не входила в число цивилизованных государств. Из реформ же Петра Великого мы извлекаем, в частности, тот урок, что у нас "поздно" равняется "никогда".

Действительно, воссоединиться-то мы воссоединились, но европейцами от этого не сделались, и по-прежнему основным законом у нас было беззаконие, грабливали на больших дорогах, обирали по казенным местам, и до того крепка оказалась московская закваска, что сам просветитель Петр сажал своих противников на кол, а после долго еще рвали ноздри и резали языки. Этот государь и награждать умел, но, кажется, напрасны были усилия строгости и любви: ближайший его сподвижник, светлейший князь и генералиссимус Александр Меньшиков наворовал столько казенных денег, что его состояние значительно превышало государственный бюджет, а безмерно любимая жена, императрица Екатерина Алексеевна, изменила ему с полковником Монсом случай первый, последний и немыслимый при статусе русских императриц. Генерал-прокурор Ягужинский прямо заявлял в Сенате, что на Руси казнокрадствуют все, только не все попадаются, и конца этому занятию не видать.

Видимо, еще при Иване Грозном, а то в Смутное время что-то сломалось в нашем генетическом аппарате, и мы никак не починимся по сей день. Между тем из-за этой внутренней неполадки и все реформы новейшего времени обречены в лучшем на половинчатость, в худшем случае - на провал. Вот восстановили у нас было мировые суды, но, говорят, деньги, отпущенные на это дело из казны, по пути растаяли без следа.

Впрочем, еще неясно, какой именно человеческий тип благоприятствует истинному прогрессу: то ли они, которые не берут взяток, узки и скучноваты, то ли мы, которые без царя в голове, вороваты и широки.

Наш первый профессиональный литератор Михаил Васильевич Ломоносов, открывший историю новой русской словесности "Одой на взятие Хотина", вообще считал себя ученым, а свое стихотворчество - баловством. Однако граф Кирилла Разумовский, тогдашний президент Академии наук, ему говорил:

- Брось ты, Михайла Васильевич, свои дурацкие опыты! Ты же великий российский сочинитель - пиши стихи!

- Все-таки дозвольте, граф, также и наукой заниматься, - отвечал ему Ломоносов, - хотя бы на досуге, заместо больярду...

Президент на это бывало накуксится и молчит.

В науке Михаил Васильевич особых высот не достиг, из стихов его достойны замечания только строки: "Открылась бездна, звезд полна,/ Звездам числа нет, бездне дна", - всю свою жизнь жестоко воевал с русскими и немецкими оппонентами, пил горькую, умер пятидесяти четырех лет от роду и остался в родной истории первым русским ученым-естествоиспытателем, который на досуге писал стихи.

Это не удивительно, что викинги, придя господствовать в восточные славянские земли, уже через поколение обрусели; их было так немного, что они скоропалительно растворились среди на редкость плодовитых полян, древлян, кривичей и прочая, и ничего-то от них не осталось, кроме самоназвания нашего государства - Русь. На самом деле то удивительно, что после воссоединения России с Европой, последовавшего в начале ХYIII столетия, мы как нация, как феномен не исчезли с лица земли.

Это потому удивительно, что вольные и невольные сподвижники Петра развели на Руси губительную пропасть иноземных понятий, обычаев, учреждений, слов, непосредственно иноземцев, которые до неузнаваемости изменили физиономию нашей государственности и старомосковскую нашу жизнь. Уже цвет нации говорил и писал исключительно по-французски, природную одежду носило одно податное сословие, то есть простонародье, топонимика пошла сплошь немецкая (это среди великорусских-то пажитей и болот, хотя и у французов есть свой Шербург, а у немцев Сансуси), явились еретические музыка и театр, хлеб насущный пошел в уплату за кёльнскую воду и фламандские кружева. Но то-то и поразительно, что в конце концов не русские онемечились, а наши немцы обрусели, и вот даже не петербургские балерины танцевали а ля франсэ, а парижские - а ля рюс. И уж на что евреи блюстители своей крови, и те понабрали себе руских фамилий и до того прониклись отечественной культурой, что каждый третий великий русский поэт - еврей.

Надо полагать, нашему национальному духу свойственна редкостная, исключительная живучесть, а наша жизнь отличается каким-то невнятным, но настоятельным обаянием, способным вносить коррективы в кровь. Характер этого обаяния, действительно, трудно поддается анализу, но среди очевидных его векторов - высокий стиль человеческого общения, литература, идеализм, конструктивная леность как особая благодать.

Впрочем, все равно обидно: со времен Владимира Мономаха ведущие европейские народы ушли от нас так далеко вперед, что подавляющее число понятий из современной жизни обозначается у нас словом, имеющим иноязычный корень и вчуже звучащим дико, как у юкагиров наше "среднеарифметическое" или "шкаф". Да еще нынешние купчики из бывших урок и комсомольских работников перенасытили наш язык нелепыми англо-саксонизмами, так что не всегда поймешь, на каком-таком языке газета пишет, на каком радио говорит. А ведь над этой поселковой паракультурой еще Гоголь издевался сто пятьдесят лет назад, да вот беда: урка и комсомольский работник про Гоголя максимум что слыхали.

Одна надежда остается на неискоренимую нашу русскость, которая пережила и хана Бату, и петровские реформы, и немецкий социализм; Бог даст, и нынешних купчиков она как-то переживет.