Читать онлайн «Меж двух миров, Некоторые аспекты чеховского реализма». Страница 26

В?текстеЬповестиуказаногчтоЪимеетсяввидулатинское словоЦБльшая частьЪчитателейпростогничего незаметила Но если в рукописи все же значилось "Finis" ("Конец"), то это слово довольно многозначительно взаимодействует с дальнейшим ("Через минуту бричка тронулась в путь. Точно она ехала назад, а не дальше "), но в особенной мере - с финалом повести. И также, возможно, выражает глубинные причины чеховского отказа писать продолжение.

Хотелось бы обратить внимание на еще один любопытный аспект художественного метода Чехова, нашедший отражение в повести "Степь".

Знаменитое, многократно цитировавшееся описание первых симптомов приближающейся грозы целиком построено на гипотетических ситуациях:

"Налево, как будто кто чиркнул по небу спичкой, мелькнула бледная, фосфорическая полоска и потухла. Послышалось, как где-то очень далеко кто-то прошелся по железной крыше. Вероятно, по крыше шли босиком, потому что железо проворчало глухо" [С.7; 84].

Первая фраза уже достаточно традиционна для Чехова.

Вторая и третья - не совсем обычны.

В них гипотетическое, предполагаемое подается как вполне обычное, достоверное.

По форме они представляют собой чуть видоизмененные ситуативные обороты, в которых опущена привычная связка.

Видимо, это отвечало авторскому намерению "маскировать", изменять некоторые сравнительные ситуативные обороты, которыми и без того пестрит текст повести.

И данные примеры вполне можно было бы привести в ряду других, иллюстрирующих названную тенденцию.

Однако процитированное описание несколько выбивалось бы из общего ряда.

В двух последних фразах произошли существенные трансформации, прямо затрагивающие принципы реалистического отображения мира.

Гипотетическое трактуется как имеющее место в действительности.

Острота происходящего несколько смягчается тем, что описание начинается привычным ситуативным оборотом, создающим гипотетическую ситуацию, в поле которой как бы попадают две последующие, крамольные фразы.

Смягчают остроту также первые слова этих фраз, имеющие уступительный, не категорический оттенок ("послышалось", "вероятно").

В другом примере таких "смягчающих обстоятельств" нет: "Сунул он руку в карман и достал оттуда комок бурой, липкой замазки. Как эта замазка попала ему в карман? Он подумал, понюхал: пахнет медом. Ага, это еврейский пряник! Как он, бедный, размок!" [С.7; 91].

Понятно, что в основе маленького недоразумения - ситуативный оборот типа: "Размокший под дождем пряник выглядел так, словно это был комок бурой, липкой замазки".

Но читателю сначала предъявлен комок замазки. С.88

Лишь потом по запаху меда устанавливается истина: пряник, ставший похожим на замазку.

Данный эпизод воссоздает работу детского сознания.

Истина, так или иначе, установлена. Это не комок замазки, это - пряник.

Однако ниже сообщается о собаке, которая "осторожно подошла к Егорушке, съела замазку и вышла" [С.7; 91].

Замазку, а не размокший пряник.

Здесь уже явно гипотетическое замещает собой действительное, вопреки установленной истине.

Не столько подобные примеры, сколько в целом данная тенденция, проявлявшаяся в произведениях писателя с той или иной мерой отчетливости, дала повод одному из внимательных исследователей заявить, что у Чехова "исчезает различие между реальным и воображаемым".

Описанными случаями отмеченная тенденция не исчерпывается, и к ней мы еще вернемся.

Подобных примеров не так уж много, но в них нашли заостренное выражение некоторые существенные закономерности чеховского творческого метода, обнаруживающие его типологическое родство с другой художественной системой гоголевской.

О гоголевском начале в "Степи" уверенно рассуждала уже современная Чехову критика.

Не отрицал его и создатель повести.

В письме Д.В.Григоровичу от 5 февраля 1888 года он признавался:

"Я знаю, Гоголь на том свете на меня рассердится. В нашей литературе он степной царь. Я залез в его владения с добрыми намерениями, но наерундил немало" [П.2; 190].

Как видим, Чехов в своем письме имел ввиду прежде всего "степные" пейзажи, "подразумевая, по-видимому",- как пишет автор примечаний,- "II главу ".

Примерно в том же духе понимали ситуацию и чеховские современники.

Между тем, дело обстоит куда сложнее.

Обратимся непосредственно к предмету нашего исследования, к сравнительным оборотам, порождающим гипотетические ситуации.

У Гоголя их встречаем уже в "Вечерах на хуторе близ Диканьки", и уже на первой странице повести "Сорочинская ярмарка", открывающей сборник: "Все как будто умерло; вверху только, в небесной глубине, дрожит жаворонок, и серебряные песни летят по воздушным ступеням на влюбленную землю, да изредка крик чайки или звонкий голос перепела отдается в степи. Лениво и бездумно, будто гуляющие без цели, стоят подоблачные дубы ". С.89

В "Сорочинской ярмарке" ситуативных оборотов - с избытком:

"- Вишь, как ругается! - сказал парубок, вытаращив на нее глаза, как будто озадаченный таким сильным залпом неожиданных приветствий,- и язык у нее, у столетней ведьмы, не заболит выговорить эти слова".

Приведем еще ряд примеров.

"Окно брякнуло с шумом; стекла, звеня, вылетели вон, и страшная свиная рожа выставилась, поводя очами, как будто спрашивая: ".

На той же странице: "Кум с разинутым ртом превратился в камень; глаза его выпучились, как будто хотели выстрелить; разверстые пальцы остались неподвижными на воздухе. А Черевик, как будто облитый горячим кипятком, схвативши на голову горшок вместо шапки, бросился к дверям и как полоумный бежал по улицам, не видя земли под собою; одна усталость только заставила его уменьшить немного скорость бега".

В других повестях сборника таких ярких, выразительных оборотов становится все меньше, что не совсем соответствует ожиданиям. В явно бытовой "Сорочинской ярмарке" гипотетических ситуаций оказывается куда больше, чем в фантастических, полных тайн и колдовства. Гоголь словно постарался уравновесить их, сделать бытовую повесть не менее яркой, богатой неожиданностями, не уступающей в этом отношении фантастическим историям.

Ситуативных оборотов в других повестях сборника становится все меньше, зато появляются гипотетические ситуации, которые создаются иными средствами, например, конструкциями с сослагательным наклонением, как в "Ночи перед рождеством":

"Если бы в это время проезжал сорочинский заседатель на тройке обывательских лошадей, в шапке с барашковым околышком, сделанной по манеру уланскому, в синем тулупе, подбитом черными смушками, с дьявольски сплетенною плетью, которой имеет он обыкновение подгонять своего ямщика, то он бы, верно, приметил ее, потому что от сорочинского заседателя ни одна ведьма на свете не ускользнет. Но сорочинский заседатель не проезжал, да и какое ему дело до чужих, у него своя волость".

Эта гипотетическая ситуация в итоге как бы отменена самим повествователем.

Но через шесть строк появляется другая: "Близорукий, хотя бы надел на нос вместо очков колеса с комиссаровой брички, и тогда бы не распознал, что это такое".

И тут же - еще одна: ": ноги были так тонки, что если бы такие имел яресковский голова, то он переломал бы их в первом козачке". С.90

Еще меньше ситуативных оборотов, порождающих гипотетические ситуации, в сборнике "Миргород".

Петербургские повести свидетельствуют о возвращении гоголевского интереса к данным формам, что особенно отчетливо проявилось в "Невском проспекте" и "Шинели".

Если в "Невском проспекте" функции ситуативных оборотов довольно просты, локальны, носят по преимуществу служебный характер, то в "Шинели" такие обороты наполняются концептуально значимым содержанием: "Ребенка окрестили, причем он заплакал и сделал такую гримасу, как будто бы предчувствовал, что будет титулярный советник". Еще пример: "Сторожа не только не вставали с мест, когда он проходил, но даже не глядели на него, как будто бы через приемную пролетела простая муха".

В повести "Шинель" нередко ключевые суждения, очень важные для идеологического плана произведения, облекаются в форму ситуативного оборота: "В нем слышалось что-то такое преклоняющее на жалость, что один молодой человек, недавно определившийся, который, по примеру других, позволил было себе посмеяться над ним, вдруг остановился, как будто пронзенный, и с тех пор как будто все переменилось перед ним и показалось в другом виде".

Вот Акакий Акакиевич начал готовиться к шитью новой шинели: "С этих пор как будто самое существование его сделалось как-то полнее, как будто бы он женился, как будто какой-то другой человек присутствовал с ним, как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу,- и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке без износу". Настал день, когда Башмачкин надел обновку: "Этот весь день был для Акакия Акакиевича точно самый большой торжественный праздник".