Читать онлайн «Большое Шахматово». Страница 12

Литератор Петр Алексеевич Гуров, побывавший в Шахматове по горячим следам, в 1924 году, записал со слов местных крестьян, в частности со слов Лукерьи Ястребовой из деревни Гудино (рукопись хранится в Пушкинском доме):

"Бекетовы - Блоки жили хорошо, покойно. Народ гудинский их любил. Бывало, ходили к Лизавете Григорьевне, Любови Дмитриевне за лекарствами. Собрались мужики, что делать с усадьбой. Гудинцы говорят: оставить как было. Шепляковцы: продавать. Врозь пошло. Гудинцы: не дадим! Но те взяли верх, предисполком Мазурин их сторону держал. Флигель и сарай у Григория в Шемякине, большой амбар у Володьки Усатого. Большаков увез к себе в Шемякино маленький домик людскую, построенный Блоком. Баня в Гудине. Иконы семейные в Котове: не продавались с аукциона (значит, был аукцион? - В. С.). На трех подводах книги и бумаги увез в село Новое вертлинский волисполком. Стол с синим сукном - в село Новое. Рояль сломали и разобрали. Ель взяли да и подожгли. Дом весь был разобран, но стены на шипах, осмолены, остались одни стены; потолки, полы все выдрали. Богатые попользовались, бедные боялись. Сожгли дом в жнивье в 1921 году: сейчас в поле рожь, и тогда была рожь. Дом горел как свеча.

Таракановский учитель мало что знал о Шахматове, о Блоке. Да, усадьбу разбазарили. Было время, когда ученики в школе решали задачи на листах бумаги, на обратной стороне которых были автографы Блока. Он принес мне книгу Блока: Минский Н. "Религия будущего", издание Пирожкова. СПб, 1905 г. Обложка сорвана. На заглавном листе надпись: "Книга принадлежит крестьянину д. Гудино Вл. Ястребову..." В книге много подчеркиваний и отметок на полях".

В дневнике Блока за 1921 год находим запись: "В маленьком пакете, спасенном Андреем из Шахматовского дома и привезенном Феролем осенью: листки Любиных тетрадей (очень многочисленные). Ни следа ее дневника. Листки из записных книжек, куски погибших рукописей моих, куски отцовского архива, повестки, университетские конспекты (юридические и филологические), кое-какие черновики стихов, картинки, бывшие на стене во флигеле. На некоторых - грязь и следы человеческих копыт (с подковами). И все".

Есть и еще одно место в статье о Леониде Андрееве: "Ничего сейчас от этих родных мест, где я провел лучшее время жизни, не осталось; может быть, только старые липы шумят, если и с них не содрали кожу".

Что касается библиотеки, вывезенной, по словам очевидцев, на трех подводах, она действительно гибнет, но только без романтики, не сгорая в очистительном и яростном огне, а постепенно растворившись в серой и холодной мгле равнодушия.

По словам Станислава Лесневского, в селе Новом бывшая шахматовская библиотека поступила в веденье местного кооператива, причем книги на иностранных языках были из нее выделены и отправлены в город Клин... Часть шахматовской библиотеки П. Журов нашел в деревне Мерзлово, где она была временно сложена в школе. В дальнейшем эти книги были опять перевезены в село Новое и сложены на веранде дома отдыха. В 1926 году часть шахматовской библиотеки была выделена для сельской библиотеки в Вертлинском, другая часть большая - перевезена в клинский районный коллектор.

На этом всякие следы блоковской библиотеки теряются.

Мария Андреевна Бекетова довольно реалистично осмысливает гибель Шахматова: "В 1917 году мы с Александрой Андреевной последний раз приезжали в Шахматово. После этого туда уже ездить было нельзя, а вскоре дом был разграблен и сожжен соседними крестьянами, - не со зла, а просто потому, что, взявшись беречь брошенную нами усадьбу, они понемногу разворовали все в доме, а потом захотели скрыть следы воровства".

Местный житель Копейкин из Тараканова рассказывал Станиславу Лесневскому: "Железо тащили, молотилки. Там страшно было, в Шахматове, - опушка леса, никого нет, совы орут, филины... Мы бегали в Шахматово - там игрушки завитые были, картинки, а мы маленькие, нам интересно, вот и выпрашивали. Помещение было богатое..."

Другой местный житель дополняет картину: "Когда господа уехали, мы с ребятишками картинки таскали из барского дома, картинок там много было... Один парень был постарше нас, не пускает в дом, говорит: "Пятки почешете мне - дам картинок... Не почешешь - и картинок не получишь..." Пианину-то мы доломали, какую пианину разворочали. Бывало, мы ногами по ей прыгали... Маленькие были, ничего не понимали... Знать бы..."

Возникает вопрос, почему же Блок, коль скоро любил Шахматово, не попытался его спасти. Все же он жил в Петербурге, у него было имя, ему могли бы пойти навстречу, ну, выдали бы какую-нибудь там охранную грамоту, да и просто если бы он сам поехал в Шахматово, то, возможно, никто не посмел бы разорять дом поэта. Ведь говорили же мужики Марии Дмитриевне Менделеевой, приезжавшей в Шахматово: "Вот если бы сама Любовь Дмитриевна, она хозяйка..." А Марию Дмитриевну не пустили.

Тут много причин и чисто психологических, и вполне объективных.

Самое главное состояло в том, что Шахматово по сравнению с происшедшим в России казалось мелочью, пылинкой. Катаклизм был так огромен и всеобъемлющ, что, право же, смешно было бы для Блока, который себя не отделял от России (уж если гибнуть, то вместе с ней, а спасаться - тоже вместе с ней), думать о спасении какого-то дома с мезонином, стоящего на лесной опушке. И хоть с чисто фактической стороны встреча двух поэтов около Зимнего дворца у костра скорее всего легенда, Маяковский с его поэтической интуицией был очень близок к истине, только он сдвинул акцент. Блоку жалко было Шахматова, он плакал о нем во сне, но приносил его в сознательную жертву революции, как и самого себя, как и всю Россию. Насчет старой России от него, конечно, не зависело, можно было только принимать или не принимать в сердце своем, Шахматово же зависело хоть в какой-то степени и практически. Что же, тем сознательнее, значит, была эта жертва.

"Поэт был уверен, что Шахматово и все, что там было, должно погибнуть, - и в этой гибели он видел необходимую неизбежность, возмездие... Не мог спасать пожитки из той бури, которую считал очистительной... Ни сам А. А., ни Л. Д. не только не ехали спасать Шахматово, но, вероятно, находили даже странным думать о чем-нибудь ином, кроме совершавшихся тогда событий" [Журов П.А. Сад Блока. Рукопись. Пушкинский музей].

О верности этого наблюдения свидетельствуют и слова самого Блока: "А что там (то есть в Шахматове. - В. С.) неблагополучно, что везде неблагополучно, что катастрофа близка, что ужас при дверях, - это я знал очень давно, знал еще перед первой революцией..." [Блок А. Памяти Леонида Андреева, - Собр. соч., Л., "Советский писатель", 1932. Т. 9. С. 191]

"Художнику надлежит знать, что той России, которая была, - нет и никогда уже не будет. Европы, которая была, нет и не будет. То и другое явится, может быть, в удесятеренном ужасе, так что жить станет нестерпимо, но того рода ужаса, который был, уже не будет. Мир вступил в новую эру".

Ясно, что при таком ощущении событий смешно было бы суетиться, спасая Шахматово, или, как правильно выразился П. А. Журов, - пожитки.

Кроме того, надо представить себе общую обстановку тех лет, чтобы понять, что даже и при желании все-таки ни самому Блоку, ни его жене, ни его матери было в те годы не до Шахматова.

Холод и голод. Паек. Борьба за существование самое элементарное. Когда человек озяб и голоден, его мысли и желания скованы, деятельность заторможена, интересы притуплены.

А жизнь изменилась резко. Взглянем только на два списка, на два реестрика, на два столбика цифр, как будто бесстрастных и сухих, но увидим, что за каждым списочком стоит образ жизни, сама жизнь, все ее благополучия или весь ее ужас. Дело в том, что Блоки всегда вели расходные записи. Книжечки небольшого формата в хороших переплетах хранятся сейчас в Пушкинском доме. Можно удивляться, конечно, совместительству в одном человеке огромной поэтической души и пристрастия к скрупулезным расходным записям, но тут дело, очевидно, в воспитании, в привычке, в семейных традициях, если хотите, а не в глубоких свойствах души. Итак, листаем бегло и выхватываем наугад некоторые записи в расходных книжках по Шахматову. Дпя экономии места на странице будем писать эти записи не столбиком, как они сделаны в книжке, а в строку, хотя столбиком получилось бы гораздо нагляднее.

"Корова Лысенка - 95 р. Шкворень - 50 коп. Уряднику - 2.62. Рассада - 1 р. Сошник - 20 коп. Подвода - 1 р. 50 коп. Лошадь - 124 р. Дробь - 1 р. 70 коп. Две бочки - 65 коп. 10 фунтов клеверу - 3 р. 63 к. (имеются в виду, конечно, клеверные семена.- В. С.). Гряды - 60 к. Пять дней бороновки - 3 р. 50 к. Три поденщика - 85 коп. Печник - 1 р. Две бабы по два дня - 1 р. 60 коп. На чай малярам - 40 коп. Перевозка снопов - 40 коп. Сушка овса - 70 коп. Колка льда 3 р. Поденщик 2 дня возил лед - 40 коп. Открытое письмо - 3 коп. Ананьевне за январь - 4 р. Николаю - 25 р. Письмо-телеграмма - 59 к. Колесная мазь - 1 р. 50 к Веревка - 1 р 80 к Деготь - 1 р. 60 к. Осинковским бабам за жнитво - 1 р. Четверо граблей - 2 р. 40 к. Две косы - 3 р. 20 к. Вилы - 75 коп. Подкова - 15 к. Бабам за сушку - 3 р. Чай и сахар - 2 р. 50 к...."