Читать онлайн «Несколько печальных дней (Повести и рассказы)». Страница 24

- Да, плохой ли, хороший - уволить его нельзя, - сказал Патрикеев и, усмехаясь, рассказал Кругляку, что новый химик какой-то особенный политэмигрант и что сам секретарь райкома вчера приезжал говорить о нем к директору. - Это на их языке называется "создать условия", - сказал он.

- Ну, положим! - проговорил Кругляк. - Я у себя в лаборатории не буду создавать условий. Если он не сможет работать, пусть секретарь райкома приезжает еще раз и переведет его в техпроп, к толстой мадамочке, - там чисто санаторная обстановка.

Они заговорили о производстве. Главный инженер усмехался и пожимал плечами: в конце концов, ему все надоело, он устал от этой работы, у него нет больше ни нервов, ни сил.

- Вы подумайте, - говорил он, - управляющий трестом знает только одно: "Мы смогли построить Магнитогорск, а вы не можете наладить выпуск приличного карандаша". Чтобы сделать карандаш, нам нужны японский воск, древесина, виргинский можжевельник, германские анилины, метил-виолет. Ведь это импорт! Только полный профан не может этого понять.

- Э, - сказал Кругляк, - разве можно закрывать производство? - И он рассмеялся от этой смешной мысли. - Виргинский можжевельник мы заменили сибирским кедром. Когда нам сказали, что нет вагонов, чтобы везти кедр, мы заменили кедр липой, а липу ольхой, а ольху сосновыми досками. Сегодня один чудак предложил заменить древесину прессованным торфом. Заменить торфом, в чем дело?

- А чем вы замените цейлонский графит, который у нас на исходе?

Зазвонил телефон. Кругляк взял трубку.

- Да, да, вы угадали. Это я, - сказал он и покосился на главного инженера. - Почему на улице? - с ужасом произнес он. - Почему неприлично к холостому? Но это нелогично, Людмила Степановна, ведь вы обещали. Что? Хорошо, приходите с подругой. Тогда я позову приятеля... Он начальник цеха на "Шарике". Что? Ну конечно, не такой, как я, но в общем хороший парень. Будет, будет патефон, - грустно сказал он. - Что? Хорошо, хорошо, без водки. Будем пить наливку. Видите: со мной как с воском, а вы боялись. Значит, в девять? Очень хорошо! Ну, пока! - И он положил трубку.

- Что, будет сегодня дело? - спросил Патрикеев и, уныло погладив лысину, пробормотал: - Хоть бы в этом году получить отпуск, поехать бы в Сочи.

- Знаете, - сказал Кругляк, - меня уже тошнит от холостой любви. Потом, сверкнув карими горячими глазами и пронзив воздух большим пальцем, он проговорил: - Цейлонский графит на исходе. А, Степан Николаевич? Разве можно остановить производство карандашей в стране, которая начала учиться писать?

И они снова заговорили о том, что дощечка сырая, что кудиновская глина никуда не годится, а часовярская ничуть не хуже германской шипаховской и что Бутырский завод готовит плохую краску, но что глянц-лак и грунт-лак завода "Победа рабочих" совсем неплохи. Фабер и даже сам Хартмут не отказались бы от них. Потом в комнату ворвался клеевар и крикнул: "Расклейка!" Патрикеев вытер пот, а Кругляк выругался, и они побежали в цех.

Никто не знал настоящей фамилии нового химика, но глядя на его кофейное лицо, синеватые толстые губы, - такие губы бывают у мальчишек, вылезающих из воды после четырехчасового купания, - на черные глаза, ворочавшиеся за громадными стеклами очков, - как существа, живущие своей отдельной и особенной жизнью, - казалось, что имя у него красивое и странное.

Директор фабрики Квочин, человек в сапогах и ситцевой рубахе, красноглазый от недосыпания, хотел обставить встречу красиво и торжественно.

Ему казалось, что сотрудники лаборатории должны произнести речи, по-братски обнять зарубежного товарища, и поэтому нового химика при первом его приходе в лабораторию сопровождали, кроме Квочина, секретарь ячейки и председательница фабкома. Но Кругляк сразу же все испортил.

Он похлопал индуса по спине, потом пощупал его брюки, подмигнул лаборанткам и сказал:

- Вот это коверкот, чистой воды инснаб! Вот бы, товарищ Митницкая, вам такой костюм!

И все невольно рассмеялись, и новый химик улыбнулся, показав отливающие влажной синевой зубы.

Кругляк начал деловито допрашивать, какое у него образование и где он работал.

Новый химик, оказывается, окончил в Англии двухгодичные химические курсы при каком-то колледже.

- Вроде техникума, - объяснил себе вслух Кругляк. Где он работал как химик? О, не много! В Англии он занимался лаковыми красками, а в Германии работал по гидролизу древесины, недолго, около шести месяцев. И еще у себя на родине он полтора года пробыл на графитовых рудниках.

- По эксплуатации или как химик по контролю? - с восторгом спросил Кругляк.

Новый химик снова улыбнулся и замотал головой.

- О, нет, совсем другой! - сказал он.

- Ну, а как вас зовут? - вдруг спросил Кругляк.

И индус, улыбнувшись в третий раз, точно осторожно ступая в темноте, старательно выговорил свое новое имя:

- Николлай... Николлай... Николаевич.

- Ну вот, Николай Николаевич, - сказал Кругляк, - будем работать вместе. В чем дело? Я вас напущу на этот самый графит, почему бы дам не поработать на производстве в советских условиях? - Он удивился и снова повторил: - Конечно, вы поработаете в советских условиях. - Он повернулся к толстухе Алферовой, председателю фабкома, и сказал: - Товарищ Алферова, как жизнь? Я что-то не видел у себя в лаборатории этих пресловутых практикантов из графитного цеха. Где же борьба за знаменитый техминимум?

После этого он произнес речь.

- Ого, карандаш! - говорил Кругляк. - Это вроде метро, экзамен на аттестат зрелости. Карандашных фабрик меньше, чем метрополитенов, если хотите знать. А хорошие карандаши делает только Хартмут в Чехословакии. Вы думаете - Фабер? Ничего подобного! Но подождите, подождите! Вы еще увидите: мы сдадим на аттестат зрелости, экстерном, за четыре года. А не за сто двадцать, как Германия.

В общем, из торжественной встречи ничего не получилось.

II

Новый химик был высок и худ, и хотя он хорошо одевался и носил разрисованный галстук, при каждом его движении как будто становились видны из-под платья сухие, легкие ноги, вздыбленная ребрами грудь и худые темно-коричневые руки. И ходил он по цехам, точно раздвигая высокую траву, странной походкой, похожей на медленный, полный значения танец. К нему привыкли быстро, он вошел в жизнь фабрики так же просто и легко, как и всякий другой человек.

Пробер приносил со склада коробочки графита, новый химик брал навески на аналитических весах и сжигал графит в муфельной печи, потом он снова брал белые фарфоровые тигли своими темными пальцами и взвешивал золу. На клочке бумаги он высчитывал процент зольности и вносил цифры в лабораторный журнал.

Подбегал Кругляк и, заглядывая через его плечо, говорил:

- Цейлонского графита больше не дадут, скоро кончится счастье.

Красивый юноша, мастер графитного цеха, Кореньков, прежде чем загрузить графит в шаровые мельницы, приходил в лабораторию за анализом, и пока новый химик списывал цифры на бланк, Кореньков смотрел на его темное лицо и руки, казавшиеся совсем черными по сравнению с белой сорочкой.

- Как там у вас в Индии, очень жарко? - однажды спросил Кореньков.

- О нет! Совсем хорошо, - поспешно ответил новый химик.

Девушки-лаборантки тихонько обсуждали, красивый ли он.

Худенькая Кратова считала, что он страшный. Оля Колесниченко, первая красавица на фабрике, на которую приходили каждый день молча смотреть молодые инженеры Анохин и Левин и которой Кругляк ежедневно со вздохом и угрозой говорил: "Ох, товарищ Колесниченко, если б вы только не были лаборанткой в моей лаборатории!" - находила, что нового химика губят синие губы. "Я бы, кажется, умерла", - говорила она подругам. Кузнецова и Мензина были согласны с ней. И только старшая лаборантка, толстая Митницкая, носившая пенсне, считала, что индус замечательно красивый и интересный. Она даже рассердилась на Колесниченко и назвала ее мещанкой.

Лаборанты и рабочие, работавшие на экспериментальной установке, курили толстые папиросы индуса, говорили ему "ты" и сразу решили, что он хороший и совершенно "свой" рабочий парень.

Кругляк подбегал к нему, стремительно говорил:

- Ну как? Все хорошо? Вы не думайте, что я вас буду долго держать на контроле. Скоро займемся настоящим делом, - и снова убегал.

Ему хотелось поговорить с индусом, расспросить, есть ли в Индии трамваи, хорошие ли там женщины, много ли там заводов и как они работают, пьют ли там водку, не думают ли англичане построить карандашную фабрику на базе цейлонского графита, можно ли использовать слонов для внутризаводского транспорта. Все эти вопросы мелькали у него, когда он подходил к новому химику, но он не успевал их задать. Он вмешивался в работу цехов, занимался переоборудованием станков, хотя это к химии не имело ни малейшего отношения, искал отечественные заменители для исчезнувших с рынка импортных красителей; читал лекции, шептался с мастерами, бегал к директору, звонил по телефону в трест и наркомат. На каждом заводе-поставщике у него были свои парни-инженеры, с которыми он вместе кончал институт, вместе выпивал и шатался вечерами по Тверскому бульвару. Все они теперь работали начальниками цехов, заведующими лабораториями, техническими директорами, все веселые, молодые ребята, любившие Кругляка так же, как и он их любил. Поэтому, когда коммерческий отдел не мог чего-нибудь достать, "добывалы" шли в лабораторию и просили Бориса Абрамовича позвонить на проклятый "Клейтук", который не дает желатина, несмотря на письма из треста и наркомата.