Читать онлайн «Дело академика Вавилова». Страница 39

Первым не выдержал американец Меллер. Его отъезд вызвал новые поклепы. Заговорили о бегстве реакционного генетика, об отступлении его перед "неоспоримыми" достижениями передовой лысенковской биологии. Поговаривали даже о каких-то буржуазных тенденциях американца. Впрочем, ложь эта быстро сникла. После очередной филиппики против Меллера в Помпейском зале Института растениеводства один из сотрудников вслух прочитал письмо, присланное из Испании. Член интернациональной бригады (он работал в группе по переливанию крови) Герман Германович, как себя по-русски именовал Меллер, просил временно отложить генетические споры до полной победы над фашизмом. "Сейчас главное - удержать Мадрид", - писал он.

Особенно остро пережил Вавилов разлуку с Костовым. Жена болгарского ученого, Анна Анатольевна, так описала обстоятельства их отъезда из СССР. "Однажды в 1939 г. муж сказал мне, что настолько предан и любит Советский Союз, что ему доставляет жестокое страдание, когда к нему, как иностранцу, относятся с подозрением. Я больше этого не могу переносить", - признался он. Николай Иванович старался и в этот вопрос внести свой оптимизм. "Что ж, уезжайте пока, но я уверен, что это явление временное и оно пройдет. Оставайтесь нашими друзьями, как мы останемся вашими друзьями. Ваша Болгария так близка от нас географически, что и вы к нам и мы к вам будем приезжать. А через некоторое время, я уверен, пройдет это напряженное положение, и мы опять пригласим вас". На вокзале последние слова, которые мы слышали от Николая Ивановича, были: "Дорогие друзья, мне вас будет не хватать. Надеюсь на скорое свидание" 27.

Миновала война, и гражданин Народной Республики Болгарии Дончо Костов вновь посетил Советский Союз. "Мы целый день проговорили с ним о событиях 30-х годов, о ВИРе и Вавилове, - рассказывает московский профессор А. И. Атабекова. - Костов вспомнил о последнем расставании. Николай Иванович сам внес тяжелый чемодан в вагон. "В ту минуту, когда поезд должен был тронуться от московского перрона, - сказал Костов, - я заглянул в его глаза.

Они были грустные". И тут (добавляет проф. Атабекова) наша беседа оборвалась. Произошло то, чего я никак не ожидала, Дончо Костов, немолодой уже, мужественный человек, уронил седеющую голову на руки и беззвучно заплакал..."

Так называемая борьба против преклонения перед иностранщиной, начавшаяся с нападок на заграничные экспедиции, понемногу стала распространяться на всю зарубежную литературу, вспоминает ближайшая сотрудница Вавилова профессор Евгения Николаевна Синская. Слова "мировая литература" стали чем-то ругательным. В этом отношении постоянно подливали масло в огонь лысенковцы, считавшие, что они достигли вершин биологической мысли и незачем тратить время на ознакомление с другими теориями. Нет надобности и в иных биологических изданиях, кроме их журнала "Яровизация". В тех сборниках, которые удавалось продвинуть в печать, приходилось вести борьбу за каждый список иностранной литературы. Усердные редакторы корпели над рукописями, тщательно изгоняя "преклонение". Особенно старательные стремились изгнать даже укоренившиеся в русском языке иностранные термины. Слово центр заменяли "серединой" или "средоточием", "перпендикулярный" "направленным под прямым углом", "филогенетический" - "родоначальным" и т. д., не очень заботясь о том, точно ли соответствуют русские выражения иноязычным 28.

Профессор Синская свидетельствует, что в 1936- 1940 годах в ВИРе и других институтах "много ценной литературы изымалось из пользования, и хорошо еще, что она не всегда уничтожалась. Часто ее клали под спуд или выдавали ограниченному кругу читателей. Вырастало особое поколение "непомнящих родства", начинающих историю науки, особенно биологической, с сегодняшнего дня и зачастую тратящих силы на открытие Америки" 29.

В начале 1940 года Лысенко, которому уже удалось к этому времени лишить профессуру университетов, медицинских, педагогических и сельскохозяйственных институтов права преподавать студентам подлинную биологию (ее заменила так называемая "мичуринская" биология), обратил внимание на школьников. "Вопросы менделизма-морганизма надо изъять из программы по дарвинизму для средней школы, - писал он заместителю наркома просвещения РСФСР. - Это, на мой взгляд, целесообразно, хотя бы уж по одному тому, что ведь средняя школа должна обучать учащихся основам науки: менделизм же и морганизм, конечно, малое отношение имеют к основам науки" 30.

Вавилов как мог противоборствовал обнищанию биологии. По его инициативе в середине 30-х годов Институт растениеводства предпринял издание трех капитальных многотомных трудов: "Растениеводство СССР", "Теоретические основы селекции растений" и "Культурная флора СССР". Но довести до конца удалось лишь второй труд, тот самый, которым так интересовались немцы. Тридцать седьмой недобрый год оказался рубежом и для издательской деятельности Вавилова. Из "Растениеводства СССР" издали только часть первого тома. "Культурная флора СССР", призванная подытожить огромную ботанико-географическую работу вавиловского коллектива, тоже оказалась изданной лишь в незначительной части. "Рукописи кочевали от одного рецензента к другому и, наконец, окончательно потонули в издательской пучине", - вспоминает один из авторов, профессор Купцов 31.

Важным вкладом, который внес Николай Иванович в золотую библиотеку советской биологии, были изданные под его редакцией сборники статей Т. Моргана и Дж. Меллера (1937 год). Кроме того, по его настоянию впервые на русском языке появляется основополагающий труд Ч. Дарвина "Действие перекрестного опыления и самоопыления в растительном мире". Перевод Дарвина, предисловие к нему - последнее, что великий книголюб и пропагандист научной книги Вавилов еще мог сделать, чтобы рассеять мрак, надвигающийся на отечественную биологию. После этого он уже ничего не издает, хотя и продолжает усиленно работать над своими рукописями. Профессор Николай Родионович Иванов, беседовавший с Вавиловым незадолго до ареста, рассказывает, что на московской квартире Николая Ивановича хранилось в то время около 2500 страниц неопубликованных рукописей. Была там большая, на тысячу страниц рукопись "Борьба с болезнями растений путем выведения устойчивых сортов", которую ВИР представил на соискание Сталинской премии, а также незаконченные труды "Полевые культуры СССР", "Мировые ресурсы сортов зерновых культур и их использование в селекции", "Растениеводство Кавказа", "Очаги земледелия пяти континентов", где ученый описал свои поездки по пятидесяти двум странам мира. Подавляющее большинство рукописей после ареста бесследно исчезли и не разысканы до сих пор.

Академик Вавилов до последних дней оставался верен идеалам мировой науки. Летом 1940 года в разгар уже ничем не сдерживаемой травли, в пору, когда в ВИРе не прекращались аресты, Николай Иванович подает наркому земледелия докладную записку: "Об использовании зарубежного сельскохозяйственного опыта, новейших иностранных изобретений, улучшенных семян и растений". Это как крик души: ученый не способен мириться с превращением науки в "сельскую самодеятельность". Докладная записка документ сорокалетней давности - и сегодня о многом говорит нам, людям иной эпохи.

"Одной из особенностей таких наших крупнейших ученых, как Менделеев, Тимирязев, Павлов, Прянишников, было то, что они приучили нас внимательно следить за достижениями мировой науки, - писал Вавилов. - О необходимости внимательно изучать опыт мировой культуры учил Горький. Между тем на многих участках сельского хозяйства и сельскохозяйственной науки в последнее время начинают культивироваться нездоровые тенденции игнорирования зарубежного опыта и даже пренебрежительного отношения к нему. Прекратилось издание реферирующих органов, переводов лучших иностранных руководств и оригинальных работ, прекратился учет изобретательства, учет больших селекционных достижений, которые имеют место за последнее десятилетие, и особенно в Канаде, США, Германии, Швеции. Имеется тенденция к хулению огулом всей буржуазной науки. При этом забывают о том, что наука и техника в капиталистических странах главным образом движется интеллигенцией, тружениками науки. Несоответствие взглядов некоторых из авторитетных советских товарищей с основными направлениями науки за рубежом стало поводом для того, чтобы отмахиваться от всей заграничной науки. Этому способствует обычно незнание иностранных языков даже крупными научными агрономическими работниками нашей страны.

Ограничения по обмену семенами, проведенные в последнее время, фактически приостановили ввоз улучшенных сортов из других стран, поскольку все это дело может быть построено лишь на взаимном обмене новинками... Нужны радикальные меры, чтобы исправить положение дел".

И Вавилов тут же предлагает эти конкретные меры. Он перечисляет книги специалистов селекционного дела, которые необходимо немедленно перевести на русский язык, рекомендует создать институт сельскохозяйственных консультантов при некоторых советских посольствах "как для использования опыта, так и для сборов необходимого там посадочного материала", призывает Наркомзем организовать "оперативное бюро по использованию заграничного опыта, как-то: новейших машин и орудий, новых средств в борьбе с болезнями и вредителями растений, новых сортов..." 32