Читать онлайн «Рассказы и сказки». Страница 23

"На что мне два лишних часа отпуска, - подумал я. - Зиночка?"

Но в эту минуту я меньше всего думал о ней.

Ночью мне снилась какая-то чепуха, похожая на бред, от которой болела голова. Утром Журавлев, натягивая сапоги и зевая во весь рот, сказал:

- Вот видите, Петров, я же вам говорил, что барабан ведет за собой весь оркестр. А вы не верили.

Потом вспомнил и добавил:

- Впрочем, я вам, кажется, это вчера говорил.

- А нам, господа, до выпуска, если не считать воскресений и завтрашнего дня, - две недели, - сказал кто-то.

- Ну, быстро застилать койки! - закричал дневальный. - А то сегодня дежурный поручик Лаврищин. Первое революционное офицерство, до сигнала пять минут.

1917

Писатель Воронов снял мягкую фетровую шляпу, вытер носовым платком вспотевший лоб и вошел в почтовую контору. В большой скучной комнате был беспорядок, - очевидно, только что кончили белить стены, и теперь грудастая, толстая баба, подоткнув юбку и шлепая босыми ногами, мыла пол. Сыро и прохладно пахло известью, мылом и сургучом. В мокрых досках пола, как в зеркалах, отражались раскрытые окошки, за которыми зеленела молодая листва и синело небо.

- Здравствуйте, Игнатий Иванович, - сказал Воронов, подходя к деревянной решетке.

За решеткой сидел чиновник с желтым лицом и прокуренными усами. Увидев писателя, он улыбнулся и, протягивая в окошечко руку за бандеролью, сказал:

- А, Николай Николаевич! Милости просим. Давненько к нам не заглядывали. Вам тут недавно было заказное письмо. Из редакции журнала "Вестник Европы". Получили-с?

- Получил, получил, - ответил Воронов, кладя шляпу на прилавок и садясь на стул возле окошечка. - Получил, как же. Мерси.

Он помолчал.

- Взгляните, Игнатий Иванович, какова весна-то! А? Начало апреля, а уже все зелено, все цветет. И солнце цветет, и море цветет... Ну, прямо волшебство какое-то, - сказал он, с удовольствием произнося слово "волшебство", не вполне обычное в почтовой конторе, - изумительная весна. И жарко. Вот, пока дошел к вам в контору, весь лоб вспотел. Ух! Ну, как живете-можете?

- Да ничего, спасибо. Вот видите, немножко приводимся в порядок к пасхе. А в общем, живем скучновато, тихо. Дачников еще нет, работы немного. А так ничего, слава богу. А вы как, Николай Николаевич? Романчик принесли, покосился он на рукопись. - Опять небось в "Современный мир"?

- Увы, не роман. Так, пустяки: два рассказа в "Ниву".

- В "Ниву"-с? Пожалуйте-ка их сюда. Вам, конечно, заказной бандеролью?

- Заказной, заказной, - сказал писатель, подавая чиновнику пакет.

- Традиционно-с? - засмеялся чиновник.

- Традиционно-с, - подтвердил писатель.

Пока Игнатий Иванович взвешивал аккуратный пакет на весах, меняя на чашках ладные медные гирьки, приклеивал разноцветные марки с двуглавыми орлами и со стуком ставил печати, Воронов обмахивался платочком и, откинувшись на спинку стула, думал о том, что хорошо бы описать эту самую почтовую контору и бабу, которая, заголив белые икры, моет пол грифельно-серой тряпкой, и мокрый запах побелки, и приморскую весну, и чиновника Игнатия Ивановича, и яркие, горячие подоконники, по которым ползали слабые мухи.

- С вас сорок две копеечки, - сказал почтовый чиновник, - маловато-с. А в прошлый раз за роман пришлось вам заплатить полтора рубля с копейками. Солидный был роман. Внушительный.

Воронов улыбнулся.

- Порядочный получился.

- Получите расписочку, - сказал чиновник, протягивая в окошечко полоску квитанции.

- Спасибо. Вот вам полтинник.

- Давайте его сюда, полтинничек этот самый, мы его сейчас разменяем. Прошу получить сдачи восемь копеечек. Потрудитесь проверить.

- Ладно уж, - улыбнулся Воронов, ссыпая мелочь в кошелек и надевая затем шляпу. - Пойду себе потихоньку. До свиданья.

- До свиданья, Николай Николаевич. Захаживайте.

- Да вот скоро, наверное, новый роман принесу. Рубля на два. В Москву будем его посылать.

- Пошлем и в Москву, самым аккуратным образом.

- Ну, я пошел. До свиданья.

- Подождите, Николай Николаевич, - сказал вдруг чиновник. - Знакомы мы с вами уже бог знает сколько лет, уже, должно быть, десятка полтора ваших романов и повестей прошли через мои руки, знаю, что вы, так сказать, известный писатель и все такое, а, представьте, до сих пор ничего вашего не читал. Нельзя ли у вас попросить почитать что-нибудь вашего сочинения?

- А в самом деле, - рассмеялся писатель. - Ведь, в сущности говоря, мы уже старые знакомые. - Он задумался. - А знаете что? Приходите-ка вы ко мне как-нибудь в воскресенье. Пообедаете. Я вам дам что-нибудь из своих книг. У меня по воскресеньям собираются.

Воронову понравилась эта мысль, и он ее немного развил:

- В самом деле, приходите-ка. Не стесняйтесь. Я буду очень рад. Так давно знакомы, а встречаемся лишь при исполнении служебных обязанностей. Все будут очень рады. Так мы вас ждем. Часика в два, в три.

- Спасибо, зайду. Мне очень приятно. Зайду.

- Заходите. Ну, еще раз до свиданья.

Воронов вышел из конторы и, не торопясь, пошел домой по шоссе, вдоль цветущих и благоухающих садов, из-за которых временами появлялась белоснежная железная конструкция нового маяка с нижними опорами, выкрашенными суриком. Он лето и зиму жил на собственной даче над морем. По дороге он сдвинул велюровую шляпу на затылок, заложил за плечи трость, забросил на нее раскинутые руки и таким образом, отчасти напоминая распятие, стал обдумывать следующую главу нового романа, которая должна была происходить в ателье модного художника среди веселой богемы, и через десять минут забыл о почтовом чиновнике, который до самого воскресенья от восьми до двенадцати и от двух до шести аккуратно сидел у себя за деревянной решеткой, приклеивая марки, взвешивая на весах пакеты, писал квитанции, много курил, скучал и думал о Воронове. Ему очень хотелось посмотреть, как живет такой необыкновенный, даже несколько таинственный человек, как писатель, сочиняющий повести и романы, которые потом набираются в типографиях, печатаются и дорого продаются в книжных магазинах совсем чужим, посторонним людям.

В воскресенье Игнатий Иванович особенно старательно умылся, причесался, ярко расчистил сапоги и в два часа отправился к Воронову. Его встретила жена писателя, женщина, похожая на императрицу Екатерину Вторую, но в пенсне и с очень любезным лицом.

- Вы к Николаю Николаевичу? - спросила она, всматриваясь в Игнатия Ивановича. - Из почтового отделения, по делу?

- Никак нет, не по делу, а по любезному приглашению господина Воронова отобедать.

На один миг в глазах жены писателя мелькнуло изумление, но тут же она улыбнулась еще любезней.

- Ах, вот как! Очень рада. Я жена Николая Николаевича. Он сейчас у себя в кабинете. Пожалуйста, пройдите прямо через столовую в салон, а потом дверь направо.

Она протянула чиновнику красиво изогнутую руку, которую он осторожно пожал, боясь повредить, и хотел поцеловать, но не рискнул. Он прошел через довольно длинный коридор мимо вешалки, на которой висело множество пальто, макинтошей и шляп. В столовой было празднично - полно солнца, цветов в горшках и вазах, а стены салона были увешаны от пола до потолка разноцветными картинами в самых разнообразных, по большей части золоченых рамах и багетах. Из кабинета доносились громкие мужские голоса и смех. Чиновник переступил порог. Перед ним в синем табачном дыму стоял Воронов, держа руки в карманах свободного, артистического вестона, и горячо спорил с двумя господами, сидящими в чрезвычайно глубоких, пухлых креслах. Увидев Игнатия Ивановича, Воронов вынул руки из карманов, и у него в глазах тоже скользнуло нечто похожее на изумление, но он вспомнил, что сам пригласил почтового чиновника, и на его лице выразилось удовольствие.

- Ну, вот и прекрасно, что пришли! - воскликнул он, протягивая руку. Пообедаете с нами. Позвольте вам представить, господа, это господин... Господин... Одним словом, Игнатий Иванович, из нашей местной почтовой конторы.

Игнатий Иванович стал здороваться с другими гостями. Один из них был низенький, толстенький, с монгольскими глазками и, здороваясь, пробормотал нечто неразборчивое, а другой - сухой, с орлиным носом, как бы заплаканными зоркими глазами и маленькой бородкой, одетый в английский полуспортивный пиджак с большими накладными карманами, - протягивая ему руку в белоснежном крахмальном манжете, отчетливо произнес свою фамилию:

- Карпов.

"Пресвятая богородица, - с восхищением подумал чиновник, - тот самый почетный академик по разряду изящной словесности Карпов! Вот это здорово!"

Он сел в уголке на мягкий пружинный пуфик и сказал Воронову:

- А у вас тут, знаете, как на картинной выставке.

Воронов снисходительно, но не без удовольствия улыбнулся: