Читать онлайн «Борьба за свободную Россию (Мои воспоминания)». Страница 16

Первый номер "Свободной России" в Москве попал и к сидящим в Бутырской тюрьме. От имени некоторых из них Богораз (Тан) прислал нам в редакцию письмо по поводу моих статей. В своей критике тогдашнего революционного движения Богораз шел еще дальше, чем я. Он отрицательно относился не только к политическому террору, но даже вообще к революционному движению и призывал революционеров, главным образом, к легальному движению. Помню, как это письмо обрадовало Драгоманова и он снова стал настаивать, чтобы его статьи против революционеров печатать в "Свободной России" без редакционных примечаний, а также, чтобы без примечаний же напечатать и письмо Богораза, чтобы редакция, таким образом, солидаризировалась бы с взглядами, высказанными им в его письме. Я соглашался напечатать письмо Тана, но непременно с возражениями от моего имени или от имени редакций.

Когда мы приготовляли к печати 3-й № "Свободной России", случилось событие, обострившее общее настроение эмигрантов.

Я получил из Сибири известие, что в Якутске было столкновение ссыльных с властями, в результате которого было избиение ссыльных, нисколько человек убито, несколько ранено, арестовано и предано суду. Впоследствии по суду трое были повешены (Зотов, Гаусман, Коган-Бернштейн) и в каторжные работы приговорены: Гоц, Минор и другие. Все это были, по большей части, хорошо мне знакомые лица. Некоторые были моими близкими друзьями. Я еще так недавно вместе с ними сидел в московской пересыльной тюрьме.

Кровавые события в Сибири взволновали не только эмиграцию, но и европейское общественное мнение. Посланные по поводу них мною статьи Степняку в Англию произвели там огромное впечатление. "Таймс" посвятил им передовые статьи. Все английские газеты были полны негодующими статьями против зверств русского (83) правительства. Европейская пресса говорила о том, что нельзя мириться с таким варварством. Общие симпатии были на стороне пострадавших ссыльных. По поводу якутских расстрелов в Англии были организованы митинги. Агитация перенеслась во Францию, -помню статью в орган Клемансо "Жюстис". Писалось об этом и в швейцарской пресс.

События в Якутске более всех взволновали, конечно, русских эмигрантов. Среди них заговорили об ускорении поездок в Россию для террора.

Старик Драгоманов глубоко возмущался расстрелами в Якутскe и сказал мне:

- Я вас понимаю! Если бы я был моложе, я тоже не остался бы теперь заграницей!

Затем об якутских событиях я издал брошюру "Убийство политических в Якутске". Особенно горячее отношение к этой моей агитации по поводу якутских событий проявил Драгоманов и он вполне одобрял слово "убийство" в заглавии брошюры.

Общая агитация по поводу событий в Якутске была такова, что с этим тогда пришлось считаться и русскому правительству.

Для меня эта агитация была показателем того, что можно было бы заграницей сделать для борьбы с русской реакцией в то время при хорошо организованной пропаганде.

С каким горьким чувством тогдашнее отношение заграничного общественного мнения, особенно в Англии, к событиям русской жизни я вспоминал впоследствии, когда нам приходилось переживать преступное равнодушие иностранцев к нынешним зверствам большевиков, перед которыми побледнели все тогдашние якутские убийства.

В мае 1889 г. мы приступили к изданию 3-го № "Свободной России". На редакционных собраниях я снова сделал предложение выставить требование конституционных уступок и высказать угрозу выступить с открытым призывом к активной революционной борьбе с (84) правительством, если оно не пойдет на эти уступки. Но Дебагорий-Мокриевич и Драгоманов были решительно против этого.

После одного из таких редакционных собраний я предложил моему соредактору сделать выбор: или передать редакцию "Свободной России" мне, и я возьму на себя всю ответственность и юридическую, и политическую за этот орган, или совместно выпустить заключительный номер и разойтись. Во всяком случае, оставлять издание "Свободной России" в таком виде, как оно было до тех пор, я считал более невозможным.

Тут произошел инцидент, в свое время заставивший эмиграцию много о себе говорить. Теперь он забыт и, быть может, о нем можно было бы и не вспоминать ни на страницах моих воспоминаний, ни на страницах "Былого". Но в то время он в моей жизни сыграл большую роль, - а из песни слова не выкинешь! Поэтому я остановлюсь на нем и восстановлю его, как он произошел.

К выходу 3-го № "Свободной России" мои разногласия с Дебагорий-Мокриевичемь и с Драгомановым обрисовались еще яснее. Но они нисколько меня не смущали. Я по-прежнему готов был работать с обоими ими в одном органе. Не смотря на наши разногласия меня по-прежнему с Дебагорий-Мокриевичем и Драгомановым сближала еще общность наших политических воззрений по некоторым крупнейшим политическим вопросам.

Иное у них было отношение ко мне. Они не только не были согласны со мной, но они не хотели помириться с мыслью, что свои разногласия с ними я могу перенести на страницы "Свободной России".

Таким образом, конфликт между нами становился неизбежным.

На мое предложение: или отдать мне "Своб. Рос.", основанную по моей инициативе и на мои средства, или прекратить ее, - мне ответили ультиматумом: "Своб. Россия" будет выходить, но мое имя, как редактора, будет снято. Газета печаталась в типографии Драгоманова и, конечно, фактически они могли это выполнить.

(85) По этому поводу я имел объяснение и с Дебагорий-Мокриевичем, и с Драгомановым и убеждал их не делать этого, а основать свою газету так же, как я имел ввиду основать свою - "Земский Собор". На это мне снова повторили, что "Своб. Россия" будет ими продолжаться, но только без моего участия.

Я питал глубочайшее уважение лично к Драгоманову и сказал ему:

- Нет, Михаил Петрович, этого вы не сделаете! У вас есть большое имя и вам есть, что терять. Я буду защищаться и общественное мнение меня оправдает. Я могу согласиться с тем, что вы не передадите мне "Свободной России," но я не допущу, чтобы мое имя было снято и газета выходила без меня.

В продолжение нескольких дней эта угроза еще не раз повторялась по моему адресу.

3-й номер "Свободной России" вышел с подробным описанием якутских событий, но без наших статей по принципиальным вопросам, хотя эти статьи уже и были набраны. Не появилось также, тоже уже набранное, письмо Богораза. Я считал, что этот - наш последний заключительный номер "Свободной России" и я собирался ухать в Париж.

Незадолго до моего отъезда, меня снова пригласили к Драгоманову и там мы втроем: Дебагорий-Мокриевич, Драгоманов и я составили общее мотивированное заявление о прекращении "Своб. России". Заявление писал я. Прекращение "Своб. России" объяснял я, в очень мягких выражениях, идейным расхождением и постарался воздать, возможно больше признательности обоим - и Драгоманову и Дебагорий-Мокриевичу за то теплое сочувствие, которое с их стороны я встретил при приезде заграницу.

Этим я считал наши отношения конченными. Но прежде, чем вышло это возвание, в типографии Драгоманова без моей фамилии, оказывается, уже было выпущено другое объявление о прекращении "Своб. России", сколько мне помнится, в неприемлемых для меня выражениях. Я имел (86) право, конечно, возражать, но, в конце концов, оставил это без возражений и удовлетворился тем, что вопрос о "Своб. России" был ликвидирован без неприятного шума.

Мирно прощаясь со мной во время последнего нашего разговора, Драгоманов с каким-то особым подчеркиванием сказал мне:

- Видно,

В одну телегу впрячь не можно

Коня и трепетную лань!

- Да какая же вы, М. П., "трепетная лань"? А если все ваши либералы действительно "трепетные лани", то это очень жаль! Но нет! - и они могут не быть "трепетными ланями", если захотят. Но когда же они этого захотят? Пора же вам и нам впрячься в одну телегу и делать одно и тоже дело!

Драгоманов как-то безнадежно махнул рукой и сказал:

- Да нет, ваши никогда не сойдут на землю, - их в этом не убедишь, а у наших нет ни энергии, ни желания рисковать, - а без этого ничего не сделаешь!

Прекращение "Свободной России" внесло большие осложнения в взаимные отношения ея участников.

Лично я больше никогда не имел никакого дела с Драгомановым, а с Дебагорий-Мокриевичем мы в первый раз беседовали только через тридцать лет, в 1917 году, когда он пришел ко мне в Петроград в редакцию "Общего Дела". Мы с ним сразу тепло встретились, заговорили о нашем общем деле борьбы с большевиками. В этой борьбе у меня с ним, определенным антибольшевиком, было также много общего, как много общего было и в 1889 г. в борьбе с реакцией, когда мы так резко расстались.

За эти тридцать лет мы с ним, впрочем, однажды встретились в Лондоне на квартире общих друзей. Сидели за одним столом, пили чай, принимали участие в общей беседе, но ни я как бы не замечал его присутствия, ни (87) он моего. Мы тогда не проронили друг с другом ни одного слова.