Читать онлайн «История живописца». Страница 4

Когда такие же несчастья происходили с ним, он как-то успокаивал себя и ни о чем не думал, жил и жил, ловил счастье, если оно выпадало - то есть все его мысли были о нынешнем моменте: спрятаться от дождя, найти монетку на земле или хороший кусок хлеба в помойке. Далеко вперед он не заглядывал.

Но, например, представить себе, что его родители сидят бездомные на улице и мокнут под дождем, он не мог. Он бы с ума сошел!

А тут руки у него были связаны. Жулик Адик обобрал и покинул свою жену, и, видимо, продал ее квартиру с обещанием приобрести жилье побольше и переселил сюда, на чердак - и теперь его бедная жена не хочет слышать ни слова о своем Адонисе: он ей, видимо, напел, что у него трудности, его преследуют, грозят убить и так далее.

Так прошло некоторое время, и внезапно за спиной у художника появился Адик и сказал:

- Я беру ключи от квартиры, потому что я подал в высший суд, а пока что это мое жилье. У меня все документы, что ты мне должен большую сумму и в залог отдал свою квартиру, подписал полную доверенность. И выйди отсюда вон, паскуда, я тебя замочу вообще. Найму ребят. Найдут твой труп. Они бьют только один раз, второй раз уже по крышке гроба. Но тебя не похоронят, а бросят на свалке собакам или рыбам в пруд. Ясно?

- Ваша жена мне говорила, что вы продали ее квартиру, это было?

- Какая моя жена? - глупо спросил Адик.

- Ну, с собаками. С больной ногой.

- Хромая Вера, что ли? - засмеялся Адик. - Чего выдумала. Она мне никакая не жена. Жена. У меня таких жен как грязи. Смешно. Короче, катись отсюда. Я эту квартиру уже опять продал одним новым русским.

На лестнице гомонили, подымаясь, какие-то очень знакомые голоса: ругались, кричали, хохотали. Плакал ребенок, его крик приближался.

- Сейчас, - сказал художник. - Скажи, Адик, а эти новые люди, они деньги уже отдали?

- Какое дело тебе! - воскликнул Адик.

- Такое. У них фальшивые деньги, понял? Ты не успеешь вынуть бумажку из кармана, как тебя опять арестуют.

Художник врал вдохновенно.

Адик покосился на свой нагрудный карман, который, чем-то набитый, висел над рубашкой, как старый балкон над домом.

- У каждого человека свои взлеты и посадки, - быстро ответил он.

- Адик, я им сдал свою комнату, они мне заплатили вперед, я пошел в магазин, подаю деньги за хлеб, а кассирша подняла крик. Я сбежал.

- Так. Стоп, - сказал догадливый Адик. - Ты сиди здесь и никого их не пускай. Меня нет. Понял?

- Дай-ка ключи, я запру, - потребовал художник, получил ключи и вовремя закрыл дверь.

Адик, бледный и потный, услышал барабанный бой в дверь и крики и прошептал:

- Что делать?

- Хозяйва! А хозяй! Открой! - вопили за дверью.

- Я буду охранять квартиру, но ты забери с улицы Веру и всех, потому что через них тебя вычислят быстро.

- А как, как я заберу? Как я выйду вообще?

- Там справа у окна есть пожарная лестница на чердак. Там выход по крышам.

Адик тут же ушел в окно, сказав:

- Я тут сделал ставни из стального прута, закрой их и запри! А то влезут!

Дверь сотрясалась от грохота, но это была двойная железная дверь, тоже поставленная хитрым Адиком.

Художник закрыл решетчатые ставни на всех окнах. Смотреть вниз он уже не мог и решил пока что поработать. Как молния, он кинулся к мольберту и начал писать картину прямо поверх предыдущего: другого холста не было.

Через небольшое время, сделав первый набросок девушки, ее родителей, кота и собак, он открыл окно, распахнул ставни и выглянул: тротуар был пуст, если не считать прохожего с зонтом.

Художник остался жить в своей квартире.

Он рисовал, питаясь остатками крупы, которые нашел на кухне, и прислушивался к крикам на лестнице - а там шла кипучая жизнь, там расположились, видимо, лагерем по всем ступенькам, там пели песни под гитару, там бегали, как кони, маленькие дети, там происходили громкие скандалы, провоцируемые другими жильцами с нижних этажей (художник со своей мастерской занимал нечто вроде чердака). В лифте, видимо, кто-то тоже поселился (судя по крикам), там (судя по скандалам) жил глава этой огромной семьи, и лестничные обитатели то и дело орали:

- В лифте! Он лежит в лифте! Там, на подушке! Ему говори! Он на ковре, Рома!

И громко говорили:

- Рома, эй! Там Рому спроси!

Художник очень живо представлял себе лестницу, сидящих и лежащих новых жильцов: ступеньки спускались как места в театре, а в лифте восседал на подушке, не хуже чем на сцене, Рома в кожаной куртке и с золотым перстнем на грязном пальце. Но это все не касалось нашего художника, он был занят своей картиной: ему казалось, что любимая семья принадлежит ему, он даже мог каждый день менять выражение лица у девушки - она смотрела на него то полуприщурившись, насмешливо, то радостно и нежно. Слепую собаку он сделал пока что одноглазой, так все-таки было лучше. Котову клетку нарисовал попросторнее и так далее.

В то утро, когда художник, таким образом развлекаясь, сварил последнюю горсть манной крупы и открыл последнюю баночку кошачьего корма с запахом мяса, в окне за решеткой показался Адик. Он терпеливо стоял снаружи и смирно, как голубь, постукивал по ставню ногтем.

Художник подошел, жуя корм, и отрицательно замотал головой.

Адик закричал:

- Пусти! Все, пусти меня! Я обнаружил!

Художник сказал:

- Не проси!

- Твои условия! - крикнул Адик.

- Женись на Вере! Слышал?

- Сошел с ума! А? - опять прокричал Адик.

- Слушай! Здесь запасы еды года на три, газ есть, вода есть, а квартира моя, - гремя голосом как железом, отвечал художник.

- А если женюсь, ты отдашь мне квартиру?

- Ну да!

- Да я женюсь на фиг хоть завтра! Где Верка? - завопил Адик.

- Но квартира будет только ее и без права продажи, понял?

Тут Адик без единого слова спорхнул с подоконника и умотал вверх по крышам.

Из этого разговора художник с ужасом понял, что Вера с родителями не живет у Адика и исчезла неведомо куда.

И он решил их найти. Все забыв, он открыл дверь и вышел вон, собираясь запереть ее, однако тут же обитатели лестницы, как вода сквозь прорванную плотину, хлынули через порог в квартиру. Они врывались в коридор и рассыпались по комнатам - люди с узлами, детьми, перинами, сумками, подушками, самоварами, они не радовались, а гомонили, на ходу ругаясь, споря, видимо, кому где жить, в дальней комнате грянул рояль, кто-то раскрыл его и прыгнул внутрь, наверно, а остальные всем скопом забарабанили по клавишам. Последним в квартиру вошел огромный Рома с подушкой, весь в золоте, в джинсах, в кроссовках, в кожаной куртке и с прилипшим перышком на красной от сна щеке. Он заглянул туда, сюда и исчез в ванной комнате, где по непонятной причине никто не находился.

Только что это была пустая, голодная квартира - а теперь всюду лежали на полу люди, поверх своих матрасов и под своими собственными перинами. Над подушками торчали носы стариков, дети бегали прямо по телам лежащих, из кухни доносился легкий бытовой крик, какой бывает, когда сразу несколько хозяек очень спешат приготовить свой обед. Там звенела посуда, кастрюли, там лилась вода.

- Хочешь кушать? - спросила бедного живописца толстая бабушка, закутанная во многие шали.

- Спасибо, нет, - ответил художник и вернулся в ту комнату, где обычно рисовал. Вокруг его картины толпились дети. Кто-то находчиво открутил тюбики с краской, и результат этого был ужасен: дети стали похожи на маляров, особенно их лица, не говоря о руках, ногах, штанах и волосах.

При виде хозяина дети отскочили от картины, которая вся оказалась густо замазана красным, как кровью.

Непоправимо испорчен был драгоценный портрет семьи.

Художник вздохнул и машинально начал писать поверх предыдущей картины. На алом фоне полотна появилось множество глаз - живых, любопытных, горящих детских и прижмуренных стариковских, огромных девичьих и хитроватых женских очей, затем художник нарисовал узлы, перины, красные цветастые юбки и черно-алые шали, окна с нагромождением кастрюль и банок, изобразил медный самовар, уже горячий, стоящий на полу на белой скатерти, и множество красных чашек вокруг него, а также груду золотых баранок, тарелку с малиновой карамелью, банку соленых огурцов, груду нарезанного черного хлеба и заварочный чайник, алый с золотом, литра на три.

На одном полотне разместилась вся бесхитростная, бедная кочевая жизнь - все было на виду, но еще столько же оставалось внутри.

- А меня, а меня! - вопили дети, и художник щедро рисовал каждого, и население квартиры всем кагалом толпилось вокруг.

Он так увлекся, что не замечал времени.

Когда картина была уже почти закончена, художник услышал за спиной, в отдалении, испуганный плач. Обернувшись, он увидел, что комната, в которой он рисовал, опустела, а в дальнем углу, под стеной, сидит маленькая девочка с младенцем на руках и рыдает. Живописец понял, что она обижена, и тут же нашел место и для этой малышки. Он нарисовал ее юбки, бусы, слезы, черные слипшиеся кудри, худые ручки, которыми она прижимала к животу мирно спящего крошечного младенца - и его розовые щеки, черные густые ресницы, темный пух на кукольно-маленькой голове.