Читать онлайн «Наша улица (сборник)». Страница 22

После долгого обсуждения мы решили назвать ее Цезарем, по имени собаки из бродячего цирка, который недавно гастролировал у нас в городе.

Первое время наш питомец - бездомный, голодный пес с облезлой шкурой и гноящимися глазами - не питал к нам никакого доверия: хватал брошенную ему корку или кость и ворча убегал с добычей в укромный уголок.

Грызя кость, он с опаской поглядывал на нас: видно, не мог себе представить, чтобы человек, бросив кость, не бросил вслед за этим камня. Но когда Цезарь убедился, что мы желаем ему добра, он стал ходить за нами по пятам и всячески выказывать свою собачью преданность, как бы стремясь поблагодарить нас за хорошее отношение, какого ему прежде никогда не приходилось испытать ни со стороны людей, ни со стороны своих соплеменников - собак

Тогда мы приступили к осуществлению нашего великого плана.

С помощью сэкономленных нами кусочков сахара и кусочков бублика Нотка с большой выдержкой, ласково обучал Цезаря всем фокусам, какие делала цирковая собака: стоять на задних лапах, бросать куски сахара с носа прямо в рот, прыгать через обруч, прикидываться мертвой, смотреть на кость и без разрешения не притрагиваться к ней, переносить в зубах вещи с одного места на другое и даже срывать с моей головы шапку. Только он, Нотка, мог научить простую дворняжку таким трюкам.

Убедившись, что Цезарь в достаточной степени выдрессирован, мы осуществили вторую половину нашего великого плана: открыли у нас в сарае собственный "цирк".

Цену мы установили небольшую - копейку за билет, а если у кого-нибудь копейки не было, ее заменяла хорошая пуговица.

Нам мерещились горы мороженого, груды конфет и реки сельтерской воды с сиропом - плоды наших трудов, доходы от задуманного грандиозного предприятия.

Надежды наши оправдались лишь наполовину: пуговицы мы получали в изобилии. Что касается копеек, мы их видели редко. Обязанности мы распределили между собой так: я был директором "цирка", акробатом и фокусником. Нотка - укротителем зверей и жонглером. В качестве директора я стоял у входа в "цирк", получал пуговицы и копейки и рассаживал, вернее, расставлял публику по местам. А как артист ломался на трапеции - на скалке, привязанной двумя веревками к перекладине, - ходил на руках, стоял на голове, набирал полный рот керосину и брызгал им на горевшую бумагу, держал папиросу зажженным концом во рту и выпускал дым "через рот, нос и уши".

Нотка жонглировал палкой на кончике пальца или же на одном зубе, подбрасывал в воздух сразу три мячика, ни одного из которых ни разу не поймал. К концу программы Нотка показывал фокусы с ученой собакой и с другими хищными зверями, как объявлял директор, хотя других хищных зверей, кроме нашей кошки, которая сидела в углу и искала на себе блох, в "цирке" не было.

Мои выступления особым успехом не пользовались; любой из публики мог показать те же фокусы, да еще почище; гвоздем программы был Нотка со своей ученой собакой.

Однажды, в самом разгаре представления, когда я стоял на голове и дрыгал ногами, то есть представлял, как объявил директор- я же, катание верхом на коне головой вниз, в "цирке" вдруг наступила странная тишина. Вслед за тем я почувствовал, что меня схватили за ногу.

Первой моей мыслью было, что я стал жертвой внезапного нападения моего злейшего врага Липы-Губы, с которым наши ребята находились в постоянной вражде, и я испустил условный индейский клич:

- Зй, чурда-мурда-балагурда! Кройте его с его компанией! Нотка, натрави на него Цезаря!

К великому моему удивлению, моя армия не пришла мне на помощь. И так как я уже все равно был повержен в прах и враг крепко держал меня за шиворот, я переменил военную тактику:

- Липа-Губа, отпусти! Мир!

- Я тебе дам, пустомеля этакий! Я тебе покажу, как с жиру беситься, бездельничать целыми днями!

На этот раз я вскочил на ноги с ловкостью настоящего акробата. Передо мной стоял не Липа-Губа, а мой отец.

Выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

- Это... это... не я... Это не мой цирк, и собака не моя... Ноткина...

- Идем, идем, шалопай! Я тебе покажу, как играть с собаками. Я тебе устрою баню! Шкуру спущу! А твою паршивую собаку я сегодня же сдам живодеру Эле.

Что касается моей шкуры, отец свое слово сдержал, но угрозу по отношению к собаке ему не удалось выполнить: не успел он оглянуться, как Нотки с Цезарем да и публики след простыл.

После такого провала собаке больше нельзя было оставаться у нас во дворе, и мы перевели ее в шалаш к Нотке, который вместе со своим старшим братом Цалей караулил огород и там же ночевал.

У матери Нотки, вдовы Лии, собаки пользовались не большей любовью, чем у моего отца, но воевать с сыном у Лии не было ни сил, ни времени. Она говорила, что у нее и так мозги сохнут от заботы, как бы насытить десять бездонных утроб. Кстати, десятилетний Нотка был уже чем-то вроде мужчины в доме: он сторожил огород, таскал корзины с овощами на базар, помогал матери по хозяйству. Заставить его расстаться с собакой Лия не могла.

- Чтоб у тебя так хватало сил жить на свете, как у меня хватает сил воевать с тобой, лоботряс несчастный! - вот и все, что сказала Лия, когда впервые увидала Цезаря у себя на огороде.

- А что тебе жалко, мама; он будет стеречь огород, - успокоил ее Нотка.

- Чтоб душу твою надо было стеречь, трефная ты кость!

На этом закончился протест Лии. Цезаря она не трогала.

Наоборот, когда у нее на душе было не особенно скверно, она даже подбрасывала ему кусочек хлеба или обглоданную кость.

2

Нотка обучил Цезаря новым трюкам, и мы ждали лучших времен, когда можно будет снова открыть цирк и получать пуговицы и копейки. Но нам, видно, не суждено было радоваться достижениям Цезаря и Цезарю не суждено было прожить остаток собачьих дней как приличному псу.

Однажды летом, освободившись от занятий, мы с Ноткой взяли Цезаря и отправились в "колонии" купаться.

Ходить в "колонии" еврейским мальчикам нашего крута было рискованно. На пути к "колониям" лежала Садовая улица - улица господ. Там жило начальство города - исправник, мировой судья, смотритель острога, главный акцизный чиновник, предводитель дворянства, земский начальник, казначей, директор гимназии и другие важные господа. На Садовой улице помещалась и ученическая квартира - интернат для гимназистов. Сразу за Садовой начинались "колонии" - несколько тихих песчаных уличек, где в маленьких домиках с палисадниками жили, каждый со своей собакой и со своей канарейкой в клетке, мелкие чиновники, пенсионеры, обедневшие старые барыни и другие "бедные, но благородные" господа.

Еврейского мальчика, если только он не носил гимназической фуражки с гербом или не был сыном богача, гимназисты Садовой улицы и мальчишки из "колоний"

считали злейшим врагом и соответственно встречали: натравливали собак, забрасывали камнями, награждали обидными прозвищами.

Купаться в "колониях" отваживались только очень смелые ребята, готовые ответить ударом на удар. Остальным приходилось довольствоваться купанием в Заречье под мостом, где вода была не так глубока и не так чиста.

Наша компания, под командой атамана по имени Фишка - Слепая кишка, никогда не робела перед врагом.

Мы вели частые войны с гимназистами и господскими сынками с Садовой улицы и из "колонии", и не всегда эти войны кончались для нас поражением.

Теперь с Цезарем, бегущим впереди, мы шли как по железному мосту. Пусть кто-нибудь посмеет нас тронуть, мы ему покажем! Цезарь разорвет его!

Но на этот раз опасность поджидала нас с совершенно неожиданной стороны.

Разинув рот и высунув язык, Цезарь бежал веселой рысцой, то и дело оглядываясь назад, как бы поторапливая нас: "Идите скорей, здесь жарко и пыльно, а там нас ждет река и прохлада. Пошевеливайтесь!"

Но, достигнув Садовой улицы, он вдруг сам задержался около дома исправника, где в тени разросшихся каштанов лежала любимая собака исправника - Нерон.

Это был короткошерстный сенбернар, большой, как теленок, с круглой головой и тупой кордой, с опущенным хвостом, гладким, как колбаса, и с длинными сильными ногами.

Когда Нерон, стоя на всех четырех лапах и напрягая мускулы, вытягивал свое могучее тело, в нем угадывались его лесные прапрародители - волк и волчица. Но когда он лежал в полудремоте, с отвисшим языком, в нем сразу можно было узнать обленившуюся домашнюю собаку, предки которой, как и она сама, в течение многих поколений жили на всем готовом и в которых инстинкт хищного зверя уже давным-давно угас.

Увидев Цезаря рядом с Нероном, мы истошными голосами закричали:

- Цезарь, Цезарь! На, Цезарь, иди сюда! На, на!

Звали мы его не потому, что ему не подобало знакомство с Нероном, - мы знали, что добра от этого знакомства ждать не приходится ни Цезарю, ни нам.

Собаку исправника в городе знали не меньше, чем самого исправника. Когда Нерон показывался на улице с хлыстом в зубах, все знали, что за ним следует исправник, и каждый спешил сойти с тротуара. Л когда Нерон выходил погулять один, ею хозяин оставался в полной уверенности, что на собаку никто не посягнет.