Читать онлайн «Сочинения». Страница 6

Глава «Тверь», с одной стороны, заключает в себе зерно замысла «Памятника дактилохореическому витязю», а с другой — предсказывает будущую ломку поэтики, стиховой формы произведений Радищева-поэта.

Именно различный подход к проблеме формы отчетливо делит весь поэтический путь Радищева на два этапа.

Достоверно принадлежащие радищевскому перу стихотворения, сочиненные до 1795 г., исчисляются всего лишь семью произведениями. Но даже жанровый диапазон их (песня, оратория, эпитафия, ода, «стихи», элегия, молитва), равно как и зрелая стиховая техника, свидетельствует о широких интересах Радищева в области поэзии. Вместе с тем есть нечто общее, что объединяет совершенно различные по проблематике и жанру произведения первого периода поэтического творчества Радищева, — это сугубая традиционность формы, полное отсутствие какого-либо новаторства в стихосложении (при столь же ярко выраженном новаторстве содержания).

Дело в том, что в процессе становления русского классицизма сложилась строгая система жанров, каждый из которых был связан не только с определенным содержанием (в широком значении слова, которое включало в себя идейно-тематическую проблематику, эмоциональный строй, образную систему произведения и т. п.), но и с достаточно прочно закрепленной формой. Принцип механического соответствия формы содержанию в целом был свойствен также поэтике сентиментализма.

Данный принцип характерен и для поэзии Радищева первого этапа. Так, например, «Вольность», произведение принципиально новаторское для всей русской поэзии по содержанию, весьма традиционно по форме вообще и особенно по стиху и строфике. Четырехстопный ямб с отчетливо выраженным одически-публицистическим типом ритма (степень ударности первой стопы выше, чем второй, а ударность третьей больше 50%); десятистишная строфа с рифмовкой АбАбВВгДДг; рифмы, соответствующие принципам «русской» школы функционально значимой рифмовки (впрочем, здесь можно заметить следование и державинской традиции, сказавшееся в обилии ассонансов, наряду с чрезвычайно интенсивной неточной рифмовкой вообще и отказом от стандартных рифм); наконец, сам жанр оды-трактата, всесторонне рассматривающей определенную тему, — все это вполне традиционно. Столь же традиционна полиметрия в оратории «Творение мира» и т. д.

Уже во второй половине 1780-х годов Радищева не удовлетворяло состояние русского стихосложения. Устами «новомодного стихотворца» в «Твери» он осуждает практику классицистической и сентиментальной поэзии, причем выступает с позиций предромантической поэтики и с этой точки зрения критикует свою «Вольность». Первым в России Радищев выдвинул проблему специфически национальной формы. Однако решать ее, реализовать в художественной практике начал не он, ибо сразу по выходе в свет «Путешествия» писатель был насильственно изъят из литературы.

Отвечавший мыслям Радищева литературный «русский стих» (специфически переосмысленный тонический принцип народного творчества, — песни и былины прежде всего) был разработан и введен в поэзию Н. А. Львовым. Познакомился с «русским стихом» Радищев, по-видимому, через «Илью Муромца» Карамзина (см. подробнее в примечаниях к «Песни исторической»). Так как эта форма соответствовала идеям Радищева о необходимости национальных форм, он обратился к «русскому стиху» в поэме «Песнь историческая», а затем в «Бове», куда он ввел уже отдельные моменты полиметрии. Первым опытом поли метрической эпической поэмы в русской литературе явилась последняя радищевская поэма — «Песни, петые на состязаниях в честь древним славянским божествам».

В мелких стихотворениях второго этапа поэт обращался к различным формам античной метрики («Журавли», «Сафические строфы», «Ода к другу моему») и к «русским размерам» («Идиллия»).

Практическое решение проблем художественной формы делит поэтический путь Радищева на два этапа, однако по содержательно-художественным принципам поэзия его представляет собой явление весьма цельное. По идейно-философскому содержанию, пристальному вниманию к проблеме историзма, философии истории, отсутствию нормативности и правил, новому поэтическому видению мира, вниманию к этическим проблемам личности и общества, своеобразию образной системы, введению автобиографических мотивов в поэзию, попыткам создания индивидуальных характеристик, обилию конкретных намеков, стилистическому «перепутажу» (то есть смелому сочетанию прозаизмов и просторечия с высокой архаизированной лексикой) и т. д. — поэзия Радищева в целом — одно из самых отчетливых и ярких проявлений русского пред романтизма.

По содержанию все стихотворные произведения Радищева совершенно четко могут быть разделены на две группы.

Произведения одной группы — это стихи (преимущественно небольшие по объему) личного характера, с более или менее явно выраженными автобиографическими мотивами: «Песня», «Эпитафия», «Ты хочешь знать: кто я? что я? куда я еду?..», «Почто, мой друг, почто слеза из глаз катится…», «Час преблаженный…», «Журавли» и др. Поводом к написанию каждого из них было какое-то конкретное событие биографии поэта, какие-то (не всегда сейчас могущие быть точно определенными) движения его души, эпизоды его интимной жизни.

Произведения другой группы — это глобальные по охвату материала, по масштабности мысли сочинения, посвященные на первом этапе ключевым проблемам философии истории в ее радищевском понимании («Творение мира», «Вольность»), а на втором — философско-поэтическому осмыслению реальной истории человечества, причем этот замысел должен был воплотиться в цикле идейно-тематически связанных между собой поэм, огромных по объему.

Первая (и единственная сохранившаяся полностью) поэма этого цикла — «Песнь историческая» — обстоятельный рассказ поэта о древнейшей истории, от библейского «баснословия» до фактического крушения Римской империи. Основанная на тщательном изучении источников, насыщенная колоссальным количеством фактов и имен, поэма Радищева — меньше всего бесстрастное историческое повествование. Скорее это — лирическая «песнь» о древнейшей истории человечества, лирическая потому, что все произведение, от начала до конца, пронизано личными эмоциями поэта, который лаконичными, отточенными формулировками подчеркивает свои симпатии и антипатии.

За внешне комическим сюжетом «Бовы» — «повести богатырской стихами» — скрывался иной план развития сюжета, связанный с новейшей историей России, с проблемами современной государственной власти. Этот второй сюжет, поскольку мы можем судить о нем по уцелевшим частям поэмы, развивался преимущественно в аллюзиях, в иносказаниях, в аллегориях, — да это и понятно: ведь работал над «Бовой» поэт в условиях немцовской ссылки, под неусыпным надзором властей предержащих.

Сюжет последней, оставшейся незаконченной поэмы «Песни, петые на состязаниях в честь древним славянским божествам» должны были составить древнейшая история России, республиканского Новгорода, прославление борьбы свободолюбивых новгородцев и, судя по прозаическому вступлению, других славянских племен с угнетателями и поработителями.

Особую роль в поэтическом наследии Радищева играет «Осьмнадцатое столетие» — своего рода завещание поэта-революционера и наряду с этим — глубочайшая диалектическая оценка переломного в истории человечества века, данная современником. Исторический оптимизм Радищева, свойственный последнему его произведению, опирается на те самые идеи, которые были художественно обоснованы в его первых крупных стихотворениях, — вере в силу революционной мысли и слова, предшествующих действию («Творение мира»), и убежденности в неизбежности революционного пути («Вольность»).

Размышляя над ожидающей его самого после выхода «Путешествия» судьбой, в текст «Слова о Ломоносове», завершающего книгу, Радищев ввел вопрос: «Не достойны разве признательности мужественные писатели, восстающие на губительство и всесилие, для того, что не могли избавить человечества из оков и пленения?» Отвечая на этот вопрос, Радищев сравнил действие слова и разума с библейским мифом о создании мира: «Первый мах в творении всесилен был; вся чудесность мира, вся его красота суть только следствия. Вот как понимаю я действие великия души над душами современников или потомков; вот как понимаю действие разума над разумом».

«Первым махом» в русском революционном «творении» было слово Радищева — и это очень четко сформулировал сам автор «Вольности» и «Путешествия из Петербурга в Москву», сказав о себе:

И потому закономерным и по-своему символичным явилось то, что первым памятником, который воздвигла Советская власть великому деятелю прошлого, был памятник Александру Николаевичу Радищеву.