Читать онлайн «Приваловские миллионы». Страница 85

Около «Биржевой гостиницы» стояло много извозчиков, и постоянно подъезжали новые с седоками. В передней обдавало посетителей спертой трактирной атмосферой. Где-то щелкали бильярдные шары, и резкими взрывами неслись припевы дикой ярмарочной песни. Охрипшие и надсаженные голоса арфисток неприятно резали непривычное ухо; на каждом шагу так и обдавало ярмарочным кабаком с его убогой роскошью и беспросыпным, отчаянным пьянством. Привалову страстно захотелось вернуться, но Веревкин уже подхватил его под руку и насильно тащил по лестнице.

– Мы только посмотрим, – упрашивал он. – Ведь это море, настоящее море… Вон как Сибирь матушка поднялась: стоном стон!

– Шире берри… валяй!!. – неистово выкрикивал какой-то захмелевший купчик, которого два лакея вели под руки.

– Кричи, братику: все любезное отечество помаленьку слопаешь, – шутил Веревкин, продираясь к отдельному столику сквозь густую толпу, окружавшую эстраду с арфистками.

– разбитым, сиплым голосом начала примадонна, толстая, обрюзгшая девица, с птичьим носом. Хор подхватил, и все кругом точно застонало от пестрой волны закружившихся звуков. Какой-то пьяный купчик с осовелым лицом дико вскрикивал и расслабленно приседал к самому полу.

За столами собралась самая пестрая публика, какую только можно себе представить. Чистокровный крупичатый москвич братался с коренным сибиряком, одесский коммерсант с архангельским помором, остзейский барон с бухарцем, лупоглазый румын с китайцем и т. д. Эта безобразная капля ярмарочного моря в миниатюре представляла собой все наше многоязычное, разноплеменное и неизмеримо разнообразное отечество: север и юг, запад и восток имели здесь своих типичных представителей, слившихся в одну пеструю мозаику. Здесь же толпились англичане, немцы, французы, американцы, итальянцы, армяне, евреи и тот специально ярмарочный люд, который трудно подвести под какую-нибудь определенную национальность. Есть такие люди, которых можно встретить только на ярмарках. Чем они занимаются, зачем приезжают на ярмарки – неразрешимая задача. Эти таинственные незнакомцы всегда чисто одеты и всегда щеголяют тяжелыми часовыми цепочками, массивными брелоками и дорогими кольцами.

– Привел господь в шестьдесят первый раз приехать на Ирбит, – говорил богобоязливо седой, благообразный старик из купцов старинного покроя; он высиживал свою пару чая с каким-то сомнительным господином поношенного аристократического склада. – В гору идет ярмарка-матушка… Умножается народ!

Привалов сначала почувствовал себя очень жутко в галдевшей пестрой толпе, но потом его глубоко заинтересовала эта развернутая страничка чисто русской жизни. Здесь переплелись в один крепкий узел кровные интересы миллионов тружеников, а эта вечно голодная стая хищников справляла свой безобразный шабаш, не желая ничего знать, кроме своей наживы и барыша. Глядя на эти довольные лица, которые служили характерной вывеской крепко сколоченных и хорошо прилаженных к выгодному делу капиталов, кажется, ни на мгновение нельзя было сомневаться в том, «кому живется весело, вольготно на Руси»… Эта страшная сила клокотала и бурлила здесь, как вода в паровом котле: вот-вот она вырвется струей горячего пара и начнет ворочать миллионами колес, валов, шестерен и тысячами тысяч мудреных приводов.

– А вон и наши великие чудотворцы!.. – крикнул Веревкин, прерывая мысли Привалова.

– Кто?

– Да Лепешкин с Данилушкой… Вот уж про кого можно сказать, что два сапога – пара: другой такой не подобрать. Ха-ха!..

Лепешкин и Данилушка бродили из комнаты в комнату под ручку, как два брата. Они чувствовали себя здесь так же хорошо, как рыба в воде, и, видимо, только подыскивали случай устроить какую-нибудь механику.

– Ах, раздуй тебя горой… Миколя!.. – кричал Лепешкин, издали завидя Веревкина. – Ты как попал к нам? Да и Сергей Александрыч… Ох-хо-хо!.. Горе душам нашим…

Данилушка так и покатился шаром, распахнув свои короткие ручки. Его смуглое лицо лоснилось, а глаза совсем заплыли. Он облобызал Привалова.

– Весело? – спрашивал Привалов друзей.

– Ох, весело, Сергей Александрыч… – как-то вздохнул всей своей утробой Лепешкин. – Ты только погляди, какую мы здесь обедню отзваниваем: чистое пекло!.. И все свои, все по купечеству… Гуляй, душа!..

– Ну, чудотворцы, что вы тут поделываете? – допрашивал Веревкин стариков.

– Да чего нам делать-то? Известная наша музыка, Миколя; Данила даже двух арфисток вверх ногами поставил: одну за одну ногу схватил, другую за другую да обеих, как куриц, со всем потрохом и поднял… Ох-хо-хо!.. А публика даже уж точно решилась: давай Данилу на руках качать. Ну, еще акварию раздавили!.. Вот только тятеньки твоего нет, некогда ему, а то мы и с молебном бы ярмарке отслужили. А тятеньке везет, на третий десяток перевалило.

Шампанское полилось рекой. Все пили… Привалов вдруг почувствовал себя необыкновенно легко, именно легко, точно разом стряхнул с себя все невзгоды. Ему хотелось пить и пить, пить без конца. Пьяный Данилушка теперь обнимал Привалова и хриплым шепотом говорил:

– Отчего ты к нам-то не заглянешь… а?

Привалов рассказал свой последний визит к Марье Степановне и свою встречу с Василием Назарычем в банке.

– Ох, напрасно, напрасно… – хрипел Данилушка, повертывая головой. – Старики ндравные, чего говорить, характерные, а только они тебя любят пуще родного детища… Верно тебе говорю!.. Может, слез об тебе было сколько пролито. А Василий-то Назарыч так и по ночам о тебе все вздыхает… Да. Напрасно, Сереженька, ты их обегаешь! Ей-богу… Ведь я тебя во каким махоньким на руках носил, еще при покойнике дедушке. Тоже и ты их любишь всех, Бахаревых-то, а вот тоже у тебя какой-то сумнительный характер.

Данилушка, как умел, рассказал последние новости о бахаревском доме: Костя все еще гостит и помирился со стариками; на приисках золото так и лезет – на настоящую россыпь натакались; Верочка совсем невеста, жениха ей беспременно надо, а то как бы грех не вышел какой, как с Надеждой Васильевной. Ох, и хороша же была эта Надежда Васильевна: красавица, умница, характером – шелк шелком, а вот, поди ты, ни за грош ни за копеечку пропала. По зиме-то Марья Степановна нарочно посылала на прииски к Лоскутову, разведать о Надежде-то Васильевне, что и как. Сказывали – слух пал, – дите у ней, старуха-то и всполошилась: хошь и прокляла сгоряча, а свою кровь как, поди, не жаль… Ну, ничего, все благополучно: и сама Надежда Васильевна и дите. – Привалов слушал Данилушку с опущенной головой; эти имена поднимали в нем старые воспоминания неиспытанного счастья, которые были так далеки от его настоящего.

– Ну, нам пора, Сергей Александрыч, – заговорил Веревкин, поднимаясь с места. – Поедемте дальше…

– А ты куда, Миколя? – допытывался Лепешкин.

– Туда, куда тебе нельзя ехать.

– Ой, врешь… Ей-богу, врешь! Мы с Данилой тоже припрем к вам, только вот еще здесь расправим немножко косточки.

– Приезжайте, только «Моисея» не возите с собой.

– Ладно, ладно. И это знаем… Катерине Ивановне поклончик. Да вот чего, у меня тут кошевая стоит, у самого трактира – только кликни Барчука. Лихо домчит… Зверь, не ямщик.

– Хорошо, хорошо.

Привалов и Веревкин пошли к выходу, с трудом пробираясь сквозь толпу пьяного народа. Везде за столиками виднелись подгулявшие купчики, кутившие с арфистками. Нецензурная ругань, женский визг и пьяный хохот придавали картине самый разгульный, отчаянный характер.

К подъезду лихо шарахнулась знаменитая тройка Барчука. Кошевая была обита персидскими коврами; сам Барчук, совсем седой старик с косматой бородой и нависшими бровями, сидел на козлах, как ястреб.

– К Катерине Ивановне!.. – коротко отдал приказание Веревкин.

Барчук неистово гикнул, и тропка птицей полетела куда-то на окраину, минуя самые бойкие торговые места. Привалов залюбовался тройкой: коренник-иноходец вытянулся и, закинув голову, летел стрелой; пристяжные, свернувшись в кольцо, мели землю своими гривами. Валдайские колокольчики вздрагивали и замирали под высокой расписной дугой. У подъезда одного двухэтажного дома с освещенными окнами Барчук осадил тройку своей железной рукой, как мертвую; лошади даже присели на круп. На звонок выбежала горничная и внимательно осмотрела гостей.

– Свои, свои… – успокаивал ее Веревкин, вылезая из шубы. – Кто наверху?

– Московский барин да иркутские купцы.

В зале, отделанном с большой роскошью, гостей встретила сама Катерина Ивановна. Она была сегодня в тяжелом бархатном платье, с брильянтовой бабочкой в золотистых волосах.

– Вы, кажется, незнакомы, – заговорил Веревкин, рекомендуя Привалова.

– Вот где мы наконец встретились с вами, – протянула Катерина Ивановна, рассматривая Привалова своими прищуренными близорукими глазами.