Читать онлайн «Доктор N». Страница 6

Нариман поехал учиться не один: в одном вагоне с ним - Насиббек Усуббеков, юноша-романтик, возмечтавший стать юристом, будущий премьер Азербайджанской республики, но кто мог знать, что станут по обе стороны баррикады?

Так близко живет Исмаил-бек Гаспринский: человек-легенда! издатель! просветитель! аксакал! К нему в Симферополь на зимние каникулы едет Нариман, а с ним и вся группа кавказских тюрок из Одессы, которых опекает Исмаил-бек, и в своей газете Тарджуман он помещает заметку Кавказцы в Крыму.

Поедут и в Бахчисарай, побывают в местечке Овчукой, или Село охотников, где родился Исмаил-бек. Вот и дочь его Айнуль-Хаят, вышла к ним мамой (Моя жена Зухра-ханум из знатного рода тюркского просветителя Акчура, дочь его). Эмансипированные мусульманки, Айнуль-Хаят редактирует журнал для мусульманок на крымско-татарском, понятен им всем (как оживленно говорит с нею Насиббек, щеки пылают, в глазах восторг, уж не влюбился ли?).

Все здесь первое: и первая в России ежедневная газета на тюркском, и первая светская тюркская школа... Исмаил-бек поездил по России, в Париже учился, обуреваем идеей собрать мусульман-тюрок всего мира.

А летом увлекла-завлекла Наримана битва с университетским начальством включил в листовку грозное требование свободы мысли, из вольнолюбивых идей отрочества. Студенты прозвали Наримана стариком, ему уже за тридцать.

В бумагах его затерялись фразы листовки, вроде живого луча в кромешной тьме (?), была революционная сходка, из-за которой лишился стипендии. Этот презренный металл - презирает и теперь, а ведь недавно подпись Нариманова была впечатана в деньги новой Азербайджанской социалистической республики, ни одной купюры не осталось на память.

Был жаркий август девятьсот четвертого, урядник Прокопенко, кому дано знать о нахождении у Мир Сеида, вероисповедания магометанского, татарина-адербейджанца, подданства русского, за границею не был, к дознаниям раньше не привлекался, преступного характера печатных изданий, явился на фабрику, произвёл обыск и обнаружил в столе и на шкафу противоправительственные издания, принесенные на фабрику причинным лицом, приложены к дознанию (а основание привлечения к дознанию - показание свидетеля, фамилию не указывать).

По выходе из тюрьмы Мир Сеид дал Нариману прочесть свой рассказ Чак-чук, несколько страниц, аккуратно исписанных арабской вязью: у ворот караул из легзин, в руках у них дубинки, за поясом кинжал. Меж идущих на фабрику рабочих снуют есаулы, прислушиваясь, о чем говорят. Урядник, как черный петух. Тонкие, словно грушёвый черенок, шеи желтолицых рабочих. Ткацкие станки, с грохотом издающие монотонные тревожные звуки: чак-чук, чак-чук... - две тысячи станков. С шести утра до часу и с двух до семи вращенье колес, круженье ремней. Мастер избил рабочего: надо бастовать! И героя как зачинщика арестовали. Тюрьма и камера - все точь-в-точь: два русских, армянин, два еврея, немец, грузин и мусульманин. Двое, армянин и немец, постоянно играли в шахматы, фигурки вылеплены из хлебных мякишей, а остальные с утра и до позднего вечера спорили.

Эскиз романа, это ново, хотя произведение. Люди Наримана и он сам, зараженные российским духом, непременно хотят, а в последнее время тайно, привязать их детище, к рабочей партии, и не выговоришь, эРэСДеэРПе, какой-то в названии холод, стужей сибирской пахнет, а ведь цель, чтоб... - вымарано, лишь кавычки читаемого слова гуммет торчат, как рожки, да гарь в воздухе после недавнего пожара на Биби-Эйбатском нефтяном промысле братьев Нобелей: загорелась огромная нефтяная струя, пожар перекинулся на другие скважины, и вскоре пылало шесть фонтанов, и огромные столбы огня вырывались из-под земли с прерывистым ревом, крупные брызги горячей нефти падали вокруг, пылающие доски выбрасывались поднимающимся жаром и грохались в открытые амбары с нефтью, и дым скрыл солнце... Лечебница Наримана была переполнена обожженными. Полыхало несколько недель, приезжали из Лондона и Парижа, чтобы зрелище такое увидеть. Моряки утверждали, что ночью за много километров от берега можно было свободно читать при свете пожара, и невиданные доселе диковинные птицы, привлеченные этим кажущимся солнечным заревом, прилетали из дальних лесов и сгорали в огне, то ли закатывается, о чем бредили многие, и Нариман в их числе,

ВЛАСТЬ КАПИТАЛА,

и каждый, кто испытывает её удары, вовлекается в ряды борцов, так повелось издавна: восстание рабов, Спартак, прочие, хотя случается... - вот они, втроем вышли к народу на этой выжженной земле, почерневшей от нефти, масел и мазута, кругом лязг и гарь: доктор, нефтепромышленник Кардашбек и рабочий Мир Сеид, душа которого горит огнем мщенья. Вот и вчера - на промыслах Кардашбековых несчастный случай: двое погибли, и Кардашбек держит траур по ним.

Нариман одобряет поступок Кардашбека, который задумал широкую программу помощи рабочим своих промыслов, а Мир Сеид сомневается в искренности Кардашбека:

- Иллюзия национального мира и согласия? Мы с вами были в благотворительном мусульманском обществе, чествовали праздник Новруз, вы видели вереницу мужских и женских фигур в жалких лохмотьях, они обивали пороги здания в ожидании скудных подачек!

Как будто вчера было: он в гостях у Гаджи, удостоился чести, хотя меж днём, когда ступил на бакинскую землю, и днём, когда переступил порог дома Гаджи (книжку чтоб о нём написал), пролегло немало времени.

- ... Да, за шесть копеек в день в свои детские годы,- говорил Гаджи,я, сын башмачника, перетаскал на голове немало кадок с раствором, пока не стал каменщиком, а потом мелким подрядчиком, - Гаджи усмехнулся, - как обо мне не совсем точно писал... теперь он большой русский ученый, Менделеев его фамилия, некогда гостил у меня в Баку, вот, можешь взять с полки энциклопедию Брокгауза, еще одно имя, забыл, и прочесть, недавно получил и мне перевели, сороковой том.- Гаджи не поленился, снял с полки и принес, вручил Нариману.- Не ищи, страница девятьсот сорок первая с продолжением на сорок второй,- и, видя изумление Наримана. заметил: - Да, у меня неплохая память и на хорошее, и на дурное, но зла на душе не держу, уповая на Аллаха, каждому он воздаст, а страницу запомнил, скромничать не стану, за высокую оценку моих трудов: одно дело, когда свой хвалит, а другое - чужой, к тому же ученый человек... - Пока Гаджи говорил, Нариман пробежал глазами столбец - задело про похвалу своего. - Ты не спеши, я повременю, читай внимательно!

Весьма важным местным двигателем бакинского нефтяного дела...

- Что же ты не читаешь? - спросил Гаджи.

- Что вы, я читаю.

- Ты вслух читай! - велел Гаджи.

.. .должно также считать хаджи Тагиева, который с большой настойчивостью, приобретя местность Биби-Эйбат, вблизи моря и Баку, начал бурение, провел много буровых скважин, которые почти все били фонтанами, устроил обширный завод прямо около добычи, завел свою русскую и заграничную торговлю и все дело все время вел с такою осторожностью, что спокойно выдерживал многие кризисы, бывшие в Баку, не переставая служить явным примером того, как при ничтожных средствах (в 1863 году я знал г. Тагиева как мелкого подрядчика), но при разумном отношении ко всем операциям, нефтяное дело могло служить к быстрому накоплению средств.

- Подряды эти,- прервал он Наримана,- и дали мне возможность подкопить деньжат и рискнуть, арендовать земли в Биби-Эйбате с двумя компаньонами. Я всегда верил в удачу, ну и начали бурить скважину. Бурим, бурим, а нефти нет. Не стерпели, ушли мои компаньоны, я им их доли вернул, но не отчаялся и думаю: Неужели все впустую? Мастер тоже, добрый малый, уста Мурад, царствие ему небесное, жалел меня: Может, бросим, а? Нет, говорю, наша земля прячет свое золото, испытывает нас на долготерпение. И вот из скважины забил фонтан. А я заготовил, веря в удачу, баки для нефти, договорился с аробщиками, решил на первые вырученные деньги дорогу от своего промысла до шоссе проложить. Ну, и другие буровые тоже дали нефть, я удлинил дорогу до мечети в Биби-Эйбате, чтобы Аллаха не забывали. Многие годы спустя построил этот дом, в котором с тобой беседуем. Бог даст, приглашу и на дачу, в свой дворец в Мардакьянах... Но ты не дочитал, я прервал тебя.

...возможность честным трудом скромному деятелю, подобно хаджи Тагиеву, быстро богатеть под защитой русских законов, наверное, дает прямые политические плоды, я..." - запнулся, а потом понял, что опечатка: надо не "я", а "и".

- Что ж ты умолк?

- Тут ошибка, Гаджи.

- Ошибка? - не поверил.

- Не я помогает, а и помогает, и далее, как здесь написано: "обаянию России в Азии, потому что при порядках..."

- Ты подожди читать, дай-ка я посмотрю!.. - надел очки.

- Просто опечатка.

- Ты мне это место аккуратно отметь карандашом! Перепроверить меня хочет,- подумал Нариман, а тот действительно перепроверит, как признается потом, это в характере Гаджи - сказать без утайки, убедится в правоте Наримана, и это повысит его в глазах Гаджи, которому непременно захочется чем-то еще помочь молодому тифлисцу, чью пьесу (трагедию Надир-шах) он разрешит поставить на сцене своего театра, да еще издаст на свои средства повесть, - благое дело помочь земляку, у которого, как Гаджи слышал, большая семья на руках и нужда косит его.