Читать онлайн «Том 14. За рубежом. Письма к тетеньке». Страница 165

С одной стороны, «тетенькины» воспоминания о «родной Заманиловке», о «бывшем дворовом человеке Финагеиче», «дворецком Лукьяныче», ее наивные реплики на французско-институтском жаргоне, вынесенном «из Смольного», рисуют ее «особой», принадлежащей к дворянско-помещичьему обществу, выросшей еще на «лоне крепостного права». Но в формировании духовного облика «тетеньки» участвовала не только «нянюшка Архиповна», а потом Смольный институт. Среди друзей ее молодости названы люди, прошедшие школу идей передовых столичных кружков 30-х и 40-х годов — идей Белинского, Грановского, Герцена. Дата «рождения» «тетеньки» обозначена концом 30-х годов. Это время действия кружка Станкевича.

С другой стороны, «тетенька» — активная участница разночинно-интеллигентского, демократически-народнического и либерально-оппозиционного Sturm und Drang’a середины — второй половины 70-х годов. Она участвует в «хождении в народ», сочувствует Вере Засулич, стрелявшей в петербургского градоначальника Трепова, устраивает благотворительные концерты в пользу курсисток, горячо поддерживает освободительные тенденции в движении зарубежных славян. В одном из писем к Н. А. Белоголовому Салтыков конкретизирует эту последнюю ипостась «тетеньки», сближая ее с подписчиками «Отеч. зап.», то есть с народнической, радикально-демократической и либерально-оппозиционной интеллигенцией 70-х — начала 80-х годов. («Вот она, милая тетенька-то, какова!» — восклицает Салтыков в письме к Н. А. Белоголовому от 18 февраля 1887 г. по поводу уменьшения на 25 %, по сравнению с прошлым годом, хода подписки на «Отеч. зап.») Вместе с тем Салтыков не скрывает, что либеральные симпатии и манифестации не мешают «тетеньке» по временам «перешептываться» с реакционным земцем Пафнутьевым и «почитывать» беспринципно-буржуазную печать, вроде ноздревской газеты «Помои».

Образ «тетеньки» почти всюду «звучит» в ключе иронии (но не сарказма). Очевидны как идеологические отталкивания писателя от образа, так и сатирическая критика его. Главнейшим предметом обсуждения является «нравственная нестойкость», «дряблость», «шатание» «тетеньки», ее «повадливость». Однако «повадливость» «тетеньки», хотя иногда и с эпитетом «блудливая», признается не «преднамеренной». Вследствие этого образ «тетеньки» не является всецело отрицательным, хотя Салтыков и судит «тетеньку» судом своей сатиры, но он не выносит ей окончательного и беспощадного приговора, какой, например, он вынес в «За рубежом» французской реакционной буржуазии. «Тетенька», в глазах ведущего с нею переписку «племянника», остается «в рядах действительности не торжествующей». С точки зрения «борьбы за идеал», она не безнадежна, и в ее недостатках писатель склонен винить прежде всего ее «воспитание» и те объективные условия русской жизни, «которые благоприятствовали и благоприятствуют развитию… легкомысленной повадливости».

С образом «тетеньки» неразрывно связан образ эпистолярно беседующего с нею «племянника» — одна из многих разновидностей характерной для салтыковской поэтики фигуры «рассказчика». Известный исследователь Салтыкова, Вас. В. Гиппиус, уделивший много внимания изучению «Писем к тетеньке», писал по поводу этой книги и образа автора «писем»: «С исключительной тонкостью создан здесь самый образ автора-обличителя. Он загримирован под «бывшего либерала», якобы простодушно вспоминающего о своих недавних «бреднях». Но «благонамеренный» тон автора все время скользит между очевидной иронией и допущением этой благонамеренности как реальной опасности для самого пишущего. Когда корреспондент «тетеньки» рисует ей целую программу жизни без «бредней», заполненную домашними обедами и хождениями к городовым и дворникам на свадьбы и крестины, когда он восклицает: «Воспрянемте, тетенька, и будем лгать» — это не только ирония, но вместе и необходимо шаржированное изображение той перспективы пошлости, к которой логически приводит всякая терпимость (или, по щедринскому выражению, повадливость). Но автор не ограничивается этим: ироническая проповедь отказа от «бредней то и дело перебивается невольными оговорками и сомнениями, а это дает возможность автору в ответственных местах говорить своим собственным голосом, уже без иронии»[352].

Действительно, при всех изменениях (модуляциях) в предмете, интонациях и идеологических акцентах бесед «племянника» с «тетенькой», читатель всегда явственно слышит голос самого Салтыкова. Образ «племянника» — объективная художественная реальность. Но Салтыков, верный своей поэтике, не отделяет его вполне от собственного «я». Это позволяет ему непрестанно и субъективно страстно утверждать свои взгляды на исследуемую действительность, освещать ее лучами света своей радикально-демократической идеологии, внушать читателю свои «исторические утешения», хотя оптимизм их никогда почти не свободен вполне от примесей горечи и сомнении[353].

На современников звучание голоса писателя-демократа, идейное могущество его борьбы с растлевающими воздействиями реакции, страстность призывов ко всем видам и формам сопротивления ей, резкое разоблачение «измен либерализма»[354] производили огромное впечатление.

Высоко ценил «Письма к тетеньке» Тургенев, искавший и находивший в них противовес собственным своим невеселым наблюдениям над русской жизнью «из прекрасного далека». Упоминания «Писем к тетеньке» не раз встречаются в переписке Тургенева с Салтыковым 1881–1882 гг.: «Согласен с Вами, что в наше время писательское ремесло стало на Руси чем-то позорным; согласен и с тем, что всякий Разуваев норовит надеть на нашего брата намордник; а все-таки — нет, нет — и выйдет новое письмо к тетеньке — и радуемся, и рукоплещем» (29 декабря 1881 г.); «…последнее «Письмо к тетеньке» — прелесть» (1 февраля 1882 г.); «Получил я Ваше последнее «Письмо к тетеньке»… и без лести скажу Вам, что чтение этого письма было единственным лучом среди дрязг и передрязг, в которых я теперь пребываю» (26 февраля/10 марта 1882 г.); «…в Вашем «Письме к тетеньке» худо только одно, что оно последнее!» (26 мая/7 июня 1882 г.)[355].

Получив же отдельное издание, Тургенев писал Салтыкову: «…великое Вам спасибо за присылку «Писем к тетеньке»; я перечел их с наслаждением… Сила Вашего таланта дошла теперь до «резвости», как выражался покойный Писемский»[356].

Высокую, по-видимому, даже восторженную оценку, дал «Письмам к тетеньке» П. В. Анненков. Он поблагодарил Салтыкова за присылку книги «архиерейским трезвоном во все колокола», о чем сообщил И. С. Тургеневу[357].

«Кто не знает, кто не читал «Писем к тетеньке»?!» — таким риторическим вопросом начинается один из многочисленных отзывов, сопровождавших появление каждого очередного «письма» и выход в свет отдельного издания[358].

Впечатления, которые производили ежемесячные беседы Салтыкова с читателем-«тетенькой», их пафос, ныне давно уже утраченный, отражены не только в печатных отзывах, но и во многих эпистолярных и мемуарных источниках. Суть этих впечатлений хорошо «резюмирована» в воспоминаниях известного историка А. А. Кизеветтера, писавшего: «В течение 80-х годов популярность Салтыкова достигла апогея. Его общественные сатиры читались с упоением. Каждая книжка журнала с его новым «Письмом к тетеньке» составляла своего рода событие… Именно в 80-х годах Салтыков, все расширяя диапазон своей сатиры, превратился <…> в настоящего библейского пророка, силою гневного и властного вдохновения сдергивающего покровы с самых глубоких язв современности. Его грозные обличения стали отливаться в символические образы ослепительной художественной силы. Люди моего поколения отлично помнят, какое громовое впечатление произвела в свое время та сатира Салтыкова, в которой он представил распространившееся в обществе глумление над передовыми идеалами освободительной эпохи в образе «торжествующей свиньи», порешившей «сожрать солнце»[359].

«Письма к тетеньке» находились, в частности, среди тех произведений Салтыкова, которые идеологически подкрепляли в борьбе с самодержавием, реакцией и с теми либералами, которые пошли на сделку с этими силами — либералами «применительно к подлости», — выходивших на арену истории первых пролетарских революционеров в России. Вспоминая о своем участии в создании, вместе с Г. В. Плехановым, В. И. Засулич, П. Б. Аксельродом и др. первой русской марксистской «Группы «Освобождение труда», Л. Г. Дейч свидетельствует: «Как раз летом этого же 1883 года[360] в «Отеч. записках» печатались замечательные «Письма к тетеньке» Щедрина, которые вызывали у Плеханова, да и у всех нас, остальных, большой восторг. Георгий Валентинович приводил из них на память большие выдержки <…> Щедрина он признавал одним из самых умных наблюдателей и наилучшим изобразителем разных сторон русской действительности, что ввиду занятой тогда Плехановым вместе с нами, его единомышленниками, марксистской позиции он считал исключительно важным»[361].