Читать онлайн «Ада, или Радости страсти. Семейная хроника». Страница 4

3

Подробности низвержения Эл (о нет, речь не об Эльбе) в beau milieu прошлого века, низвержения, неслыханно повлиявшего на вынашивание и поношение понятия «Терра», слишком известны в историческом плане и непристойны в духовном, чтобы пространно исследовать их в книге, предназначенной для юных дурачков и дурнушек, – а не для умственных, умеренных и умерших людей.

Разумеется, ныне, когда миновали (более или менее!) многие лета реакционных предрассудков по части Эл, и наши ладные приспособления, да благословит их Фарабог, снова журчат себе почти как в первой половине девятнадцатого столетия, даже в географической складке этой истории проступают искупительно смешные черты, подобные тем, что явлены в узорчатых инкрустациях латунью по дереву, в поддельных bric-a-Braques, в раззолоченных бронзовых ужасах, которые почитались за «искусство» нашими лишенными чувства юмора предками. И действительно, кто возьмется оспорить наличие чего-то сугубо потешного в самих очертаньях того, что торжественно преподносилось в качестве красочной карты «Терры»? Ведь («it is, isn't it?») можно прямо бока надорвать, как помыслишь, что слово «Россия», вместо того чтобы быть романтическим синонимом Эстотии, американской провинции, раскинувшейся от Северного Полярного и больше уже не порочного круга до границы собственно Соединенных Штатов, стало на Терре названьем страны, как бы заброшенной через рытвину сдвоенного океана на противное полушарие, по которому она расползлась во всю теперешнюю Татарию, от Курляндии до Курил! Однако (что еще несуразней), если в террейской пространственной терминологии Амероссия Авраама Мильтона расщепилась на две составные части, а понятия «Америка» и «Россия» разделились, – скорей политически, чем поэтически, – весьма ощутимыми льдами и водами, гораздо более сложные и вдвойне несуразные расхождения возникли в рассуждении времени – не оттого лишь, что история каждой из составных частей амальгамы не отвечала в точности истории противуположной части в дробном ее состоянии, но оттого, что между двумя этими землями существовал разрыв шириною до сотни лет в ту или в эту сторону, разрыв, отмеченный странным замешательством путевых указателей на распутьях мимолетящего времени, на которых отнюдь не все «уже нет» одного из миров отвечали «еще нет» другого. Именно из-за этого (помимо иного многого) «научно непостижимого» клубка расхождений умеренные умы (не склонные развязывать руки мороку) отвергали Терру как блажь и соблазн, тогда как умы помраченные (готовые спрыгнуть в любую бездну) видели в ней опору и символ собственных безрассудств.

Как еще предстояло узнать самому Вану Вину в пору его усердных занятий террологией (бывшей тогда отраслью психиатрии), даже глубочайшие мыслители и чистейшие философы – Паар из Чуса и Сапатер из Аардварка – проявляли эмоциональную двойственность в оценке возможной существенности «кривого зеркала нашей корявой земли», – так с эвфоническим остроумием выразился некий ученый, пожелавший остаться безвестным. (Хм! Квири-квири, как нередко повторяла, разговаривая с Гавронским, бедная мадемуазель Эл. Рукою Ады.)

Были такие, кто утверждал, будто несогласия и «ложные наложения» двух миров слишком уж многочисленны и чересчур основательно вплетены в клубок упорядоченных событий, чтобы теория их сущностного единства не отзывала пустой грезой; были, однако же, и такие, кто остроумно оспаривал их, отмечая, что несходства лишь подтверждают живую, органическую подлинность мира иного, что совершенное сходство, напротив, указало бы на зеркальность, а стало быть, созерцательность феномена, и что две шахматных партии с одинаковыми дебютами и одинаковыми конечными ходами могут ветвиться бессчетными вариантами – на одной доске, но в двух головах – на любой из промежуточных стадий их неотменно сходящегося развития.

Скромный повествователь почитает необходимым напомнить обо всем этом тому, кто перечитывает книгу, по той причине, что в апреле (любимый мой месяц) 1869 года (ничем, кроме чудно уродившейся мирабели не отмеченного), в день Св. Георгия (согласно слезливым воспоминаниям мадемуазель Ларивьер) Демон Вин женился на Акве Вин – из злости и жалости, вполне обычная смесь.

Включала ль она дополнительные приправы? Марина любила с извращенным тщеславием поболтать в постели о том, что на чувствах Демона сказалось странноватое «инцестуальное» (что бы сие ни значило) наслаждение (в смысле французского plaisir, отзванивающего в позвоночнике множеством добавочных вибрато), когда он впивал и нежил, и ласково размежал, и растлевал недопустимыми к упоминанию, но обольстительными приемами плоть (une chair), принадлежавшую сразу и жене, и любовнице: сплетенные и просветленные прелести единоутробных пери, Аквамарины единой и двойственной: мираж в эмирате, самородный смарагд, оргия эпителиальных аллитераций.

На самом деле, Аква в сравненьи с Мариной была менее привлекательна и гораздо более безумна. За четырнадцать лет ее жалостного замужества она с перебоями проводила в санаториумах все возрастающие сроки. Можно густенько утыкать булавками с красными крестиками на эмалевых флажках, обозначающими биваки Аквы в ее войне миров, небольшую карту европейской части Британского Содружества, – скажем, от Скотто-Скандинавии до Ривьеры, Алтаря и Палермонтовии, – равно как и большую часть США, от Эстотии и Канадии до Аргентины. Было время, она намеревалась поискать крупицы здоровья («прошу вас, капельку серого вместо сплошной черноты») в таких англо-американских протекторатах, как Балканы и Индии, и может быть, даже испробовать два южных континента, цветущих под нашим объединенным правлением. Натурально, независимая геенна Татарии, простиравшейся в ту пору от Балтийского и Черного морей до Тихого океана, оставалась для туристов закрытой, хоть Ялта и Алтын-Даг звучали на удивление обаятельно... И все же подлинным ее назначением оставалась Прекрасная Терра, туда, как верилось ей, она улетит, когда умрет, на длинных стрекозьих крылах. Кроткие и краткие открытки, присылаемые ею мужу из скорбных домов, порой бывали подписаны: госпожа Щемящих-Звуков.

После первой битвы с безумием при Эксе в Валлисе она вернулась в Америку и потерпела жестокое поражение в дни, когда Ван еще посасывал грудь молоденькой кормилицы, почти девочки, Руби Черн, урожденной Блэк, которой тоже предстояло повредиться в уме: ибо стоило человеку доверчивому и хрупкому приблизиться к нему (как позже Люсетте, вот вам еще пример), как человек этот увязал в путах скорбей и страданий, если только не было в нем примеси бесовской крови Ванова батюшки.

Акве не исполнилось и двадцати, когда восторженность ее натуры обнаружила нездоровый крен. Начальная стадия ее умственного расстройства совпала по времени с первым десятилетием Великого Откровения, и хоть она с неменьшей легкостью могла отыскать для помешательства другие мотивы, статистика показывает, что именно Великое, для иных Нестерпимое, Откровение породило в мире больше безумцев, чем даже сверхсосредоточенность Средневековья на вере.

Великое Откровение может оказаться опасней Великого Отворения Крови, сиречь Революции. Расстроенный разум соединял образ планеты Терры с образом мира иного, а этот «иной мир» мешался не только с «потусторонним миром», но и с миром существенным, с тем, что в нас и вокруг. Наши демоны и чародеи суть благородные переливчатые создания со сквозистыми когтями и мощно бьющими крыльями, меж тем как Нововеры восемьсот шестидесятых годов навязывали людям представление о планете, на которой великолепные наши друзья выродились, обратясь ни много ни мало как в порочных чудовищ, в безобразных бесов с зубами змеи и мошонками, черными, точно у плотоядных скотов, в осквернителей и истязателей женской души; а по другую сторону вселенского однопутка радужное мрение ангельских духов, обитателей сладостной Терры, воскрешало все одряхлевшие, но еще могучие мифы прежних верований с переложением для мелодиона всех какофоний всех богов с богословами, когда-либо метавших икру в топях этого нашего достаточного мира.

Достаточного для твоих целей, Ван, entendons-nous. (Приписка на полях.)

Бедная Аква, чьи фантазии имели свойство подпадать влиянию всяких новейших выдумок – и полоумных, и правоверных, – живо воображала вертоград второстепенных гимнистов, будущую Америку алабастровых зданий высотою в сто этажей, похожую на чудесный мебельный склад, забитый высокими белыми гардеробами и морозильниками пониже; ей чудились гигантские летающие акулы с глазищами по бокам, за одну только ночь переносящие пилигримов через черный эфир, над всем континентом от темного моря к светлому, и уносящиеся вспять в Сиэтл или Уорк. Ей слышались говор и пение магических музыкальных шкатулок, потопляющих ужасы ночи, возвышающих души лифтерш, опускающихся с рудокопами вниз, воспевающих веру и красоту, Венеру и Деву в обителях одиноких и нищих. Непристойной магнитной силой, заклятой злыми законниками нашей захудалой земли, – ах, да повсюду: в Эстотии и в Канадии, в «немецком» Марк-Кеннензи и в «шведском» Манитобогане, по мастерским юконитов в красных рубахах и кухням лясканок в красных косынках, во «французской» Эстотии от Бра-д'Ора до Ладоры, – а вскоре и в обеих наших Америках и по всем остальным окостенелым континентам, – этой силой на Терре пользовались так же привольно, как водою и воздухом, книгой и кочергой. Двумя-тремя столетьями раньше Аква могла бы стать всего лишь очередной обреченной на истребление ведьмой.