Читать онлайн «Воскресшие боги». Страница 56

и том же месте образовало животных не только различных видов, но и различных возрастов, ибо я открыл, что по створам раковин, так же, как по рогам быков и овец, по срубленным стволам деревьев, можно с точностью определить число не только лет, но и месяцев их жизни? Как обЪясните вы, что одни из них цельные, другие сломанные, или с песком, илом, клешнями крабов, с рыбьими костями и зубами, с крупным щебнем, подобным тому, какой встречается на морских беретах, из камешков, скругленных волнами? А нежные отпечатки листьев на скалах высочайших гор? А водоросли, прилипшие к раковинам, окаменелые, слитые в один комок? Откуда все это? От влияния звезд? Но ведь, ежели так рассуждать, мессере, то я полагаю, во всей природе не найдется ни одного явления, которого бы нельзя было объяснить магическим влиянием звезд-и тогда все науки, кроме астрологии, тщетны... Старый доктор схоластики попросил слова и, когда ему дали его, заметил, что спор ведется неправильно, ибо одно из двух: или вопрос об ископаемых животных принадлежит низшему, "механическому" знанию, чуждому метафизики, и тогда говорить о нем нечего, так как не затем они сюда собирались, чтобы состязаться о предметах нефилософских: или же относится он к истинному высшему знанию -- к диалектике; в таком случае и рассуждать о нем должно по правилам диалектики, возвысив помыслы к чисTOMу умозрению.

-- Знаю,--проговорил Леонардо с еще более покорным и скучающим видом,-знаю, что вы хотите сказать, мессере. Я тоже много думал об этом. Только все это не то- Не так?--усмехнулся старик и весь точно налился краской.--А ежели не так, мессере, просветите нас, будьте добрым, научите, что же, по-вашему, так? -- Ах нет, я вовсе не хотел... Уверяю вас... Я только о раковинах... Я, видите ли, думаю... Словом, нет высших и низших знаний, а есть одно, вытекающее из опыта... -- Из опыта? Вот как! Ну, а как же, позвольте вас спросить, как же метафизика Аристотеля, Платона, Плотина- всех древних философов, которые рассуждали о Боге, о духе, о сущностях,-- неужели все это?.. -- Да, все это не наука,--возразил Леонардо спокойно.-- Я признаю величие древних, но не в этом. В науке ШлИ они ложным путем. Хотели познать недоступное знанию, а доступное презрели. Запутали себя и других на много веков. Ибо, рассуждая о предметах недоказуемых, не могут люди прийти к соглашению. Там, где разумных доводов нет, они заменяются криками. Но кто знает, тому кричать не нужно. Слово истины едино, и когда оно сказано, все крики спорящих должны умолкнуть; если же они продолжаются, значит, нет еще истины. Разве в математике спорят о том, дважды три-шесть или пять? Равна ли сумма углов в треугольнике двум прямым или не равна? Не исчезает ли здесь всякое противоречие перед истиной, так что служители ее могут наслаждаться ею в мире, чего никогда не бывает в мнимых, софистических науках?..

Он хотел что-то прибавить, но, взглянув на лицо противника, умолк.

-- Ну, вот мы и договорились, мессер Леонардо! -- еще язвительнее усмехнулся доктор схоластики.-- Я, впрочем, знал, что мы с вами поймем друг друга. Одного я в толк не возьму,-- вы уж меня, старика, извините. Как же так? Неужели все наши познания о душе, о Боге, о загробной жизни, естественному опыту не подлежащие, "недоказуемые", как вы сами изволили выразиться, но подтверждаемые непреложным свидетельством Священного Писания?..

-- Я этого не говорю,-- остановил его Леонардо, нахмурившись.--Я оставляю вне спора книги боговдохновенные, ибо они суть высшая истина...

Ему не дали кончить. Произошло смятение. Одни кричали, другие смеялись, третьи, вскакивая с мест, обращались к нему с гневными лицами, четвертые, презрительно пожимая плечами, отвертывались.

-- Довольно! Довольно! -- Дайте возразить, мессеры! -- Да что же тут возражать, помилуйте! -- Бессмыслица! -- Я прошу слова! -- Платон и Аристотель! -- Все-то дело выеденного яйца не стоит! -- Как же позволяют? Истины святой нашей матери церкви!--Ересь, ересь! Безбожие...

Леонардо молчал. Лицо его было тихо и грустно. Он видел свое одиночество среди этих людей, считавших себя служителями знания; видел непереступную бездну, отделявшую его от них, и чувствовал досаду не на противников, а на себя за то, что не сумел замолчать вовремя, уклониться от спора; за то, что еще раз, наперекор бесчисленным опытам, соблазнился надеждой, будто бы достаточно открыть людям истину, чтобы они ее приняли.

Герцог с вельможами и придворными дамами, давно уже ничего не понимая, все же следил за спором с большим удовольствием.

-- Славно! -- радовался он, потирая руки.-- Настоящее сражение! Смотрите, мадонна Чечилия, сейчас подерутся! Вон старичок из кожи лезет, весь трясется, кулаками грозит, шапку сорвал и махает. А черненький-то, черненький за ним-пена у рта! И ведь из-за чего? Из-за каких-то окаменелых раковин. Удивительный народ эти ученые! Беда с ними, право. А наш-то Леонардо, каков! ещe тихоней прикидывался...

И все смеялись, любуясь на поединок ученых, как на бой петухов.

-- Пойду-ка я спасать моего Леонардо,--молвил герцог,--а то его красные колпаки совсем заклюют!.. Он вошел в толпу ожесточенных противников, и они умолкли, расступились перед ним, как будто успокоительный елей пролился в бурное море: достаточно было одной улыбки Моро, чтобы примирить физику с метафизикой. Приглашая гостей ужинать, он прибавил с любезностью:

-- Ну, синьоры, поспорили, погорячились и довольно! надо и силы подкрепить. Милости просим! Я полагаю, мои жареные животные из Адриатического моря,-- благо оно еще не высохло,-- возбудят меньше споров, чем окаменелые животные мессера Леонардо.

За ужином Лука Паччоли, сидевший рядом с Леонардо, шепнул ему на ухо:

-- Не сердитесь, друг Мой, что я промолчал, когда на вас напали: они не так поняли; а, в сущности, вы могли бы с ними сговориться, ибо одно другому не мешает -- только крайностей не надо ни в чем, и все можно примирить, все соединить...

-- Я с вами совершенно согласен, фра Лука,-- сказал Леонардо.

-- Ну, вот, вот. Так-то лучше! В мире да в согласии. А то, помилуйте, говорю я, зачем же ссориться? Хороша Метафизика, хороша и математика. Всем хватит места. Вы нам, а мы вам. Не так ли, дражайший? -- Именно так, фра Лука.

-- Ну и прекрасно, и прекрасно! Значит, никаких недоразумений быть не может? Вы нам, а мы вам...

"Ласковый теленок двух маток сосет",-- подумал художник, глядя на хитрое, с мышиной юркостью в глазах, умное лицо монаха-математика, умевшего примирить Пифагора с Фомой Аквинатом.

-- За ваше здоровье, учитель!--поднимая кубок и наклоняясь к нему, с видом сообщника, молвил другой сосед, алхимик Галеотто Сакробоско.-- Ловко же вы их, черт побери, на удочку поддели! Тончайшая аллегория! -- Какая аллегория?

-- Ну, вот опять! Нехорошо, мессере! Со мной-то вам кажется, нечего хитрить. Слава Богу-посвященные! Друг друга не выдадим... Старик лукаво подмигнул. "

-- Какая аллегория, спрашиваете вы, а вот какая: суша -- сера, солнце -- соль, воды океана, покрывавшие некогда вершины гор,-- ртуть, живая влага Меркурия. Что? Разве не так?

-- Так, мессер Галеотто, именно так! -- рассмеялся Леонардо.-- Вы удивительно верно поняли мою аллегорию!

-- Понял, видите? И мы, значит, кое-что разумеем! А раковины окаменелые-это и есть камень мудрецов, великая тайна алхимиков, образуемая соединением солнца -- соли, суши-серы и влаги-Меркурия. Божественное превращение металлов!

Подняв указательный палец и облезлые брови, опаленные огнем алхимических горнов, старик залился своим добрым, детски-простодушным смехом:

-- А ученые-то наши, красные колпаки, так ничего и не поняли! Ну, выпьемте же за ваше здоровье, мессер Леонардо, и за процветание матери нашей Алхимии!

-- С удовольствием, мессер Галеотто! Я теперь вижу, что от вас, в самом деле, не спрячешься, и даю слово, что впредь уже никогда не буду хитрить.

После ужина гости разошлись. Только маленькое, избранное общество герцог пригласил в прохладный, уютный покой, куда принесли вина и плодов.

-- Ах, прелесть, прелесть!--восхищалась дондзелла Эрмеллина.-- Я бы никогда не поверила, что это так забавно. Признаться, думала -- скука. А ведь вот лучше всяких балов! Я с удовольствием каждый день присутствовала бы на таких ученых поединках. Как они рассердились на Леонардо, как закричали! Жаль, не дали ему кончить. Мне так хотелось, чтобы он рассказал что-нибудь о своем колдовстве, о некромантии...

-- Не знаю, правда ли, может быть, так только болтают,--произнес один старый вельможа,--будто бы Леонардо столь еретические мнения составил в уме своем, что в Бога не верует. Предавшись наукам естественным, полагает он, что куда лучше быть философом, чем христианином...

-- Вздор! -- решил герцог.-- Я его знаю. Золотое сердце. Храбрится только на словах, а на деле блохи не обидит. Говорят, опасный человек. Помилуйте, нашли кого бояться! Отцы-инквизиторы могут кричать, сколько душе угодно, я никому моего Леонардо в обиду не дам!

-- И потомство,-- с почтительным поклоном молвил Бальдассаре Кастильоне, изящный вельможа Урбинского двора, приехавший гостить в Милан,-потомство будет благодарно вашему высочеству за то, что вы сохранили столь необычайного, можно сказать, единственного в мире художника. А все-таки жаль, что он пренебрегает искусством?, наполняя свой ум такими странными мечтаниями, такими чудовищными химерами...