Читать онлайн «Не будем проклинать изгнанье (Пути и судьбы русской эмиграции)». Страница 78

Немец дошел до Волги, и в этот момент все зло от советской власти должно было временно отойти на задний план, ибо это зло - свое зло все-таки было преходяще и в пределах сравнительно короткого времени, в смене, возможно, одного поколения, изживалось. В сложившейся обстановке у русского населения не было иного выхода, как идти с властью, фактически управляющей страной; отстоять родину против внешнего врага по-другому нельзя было, ибо в своей героической борьбе оно никакой помощи извне получить не могло. Означало ли это внутреннее примирение с властью и признание ее властью подлинно национальной?

Положение русских, находящихся в эмиграции, было особенно трагично. Зовущие нас на примирение с советской властью упрощенно изображают наше тяжелое в моральном отношении положение. Для них эмиграция раскололась на две непримиримые части. Одна пошла с Германией против России и, имея возможность открыто себя проявлять, открыто создавала "оптический обман своей многочисленности"; другая - "патриотически настроенная, оставалась с Россией и тем самым оказалась на одной стороне баррикад с советской властью" (не с Россией, а именно с советской властью!). В этой характеристике мы слышим как бы загробный голос Милюкова, присоединившегося в своей предсмертной статье к более чем странной формулировке: "Кто не со Сталиным в данный момент, тот с Гитлером" (?). Нет, огромное большинство рядовой эмиграции психологически во время войны не могло идти с Германией, а тем паче поверить в освободительную миссию вождя "избранной нации", но не могло оно оказаться и "по одну сторону баррикад" с советской властью. Мы, находившиеся под немецкой оккупацией, всегда были с Россией и русским народом, но были бессильны принять какое-либо непосредственное активное участие в борьбе. Мы не могли признать советскую власть "национальной", ибо в своих действиях, по нашему глубокому убеждению, она никогда не творила национального дела, никогда не защищала подлинных интересов России и по-прежнему оставалась террористической диктатурой, преследующей свои партийные "коммунистические" цели. Мы не могли и морально не хотели принимать издали ответственности за все то, что творила советская власть во вновь оккупированных ею областях, - она появилась здесь в облике прежних "революционных" методов: "самоопределяющиеся" народы попали в тиски разнузданного большевистского насилия. Стиснув зубы, мы обречены были на молчание, ибо дискредитировать в глазах союзников "советскую власть", когда на поле брани лилась русская кровь, мы не могли, - это была единственная организованная сила, через посредство которой могла быть оказана России техническая и материальная помощь. Теперь война фактически кончилась. На территории нашей родины давно уже нет внешнего врага, и каждый из нас не только получает нравственное право открыто сказать то, что думает, но и обязан говорить.

До бесконечности ошибочно утверждение, что советская власть, "неразрывно связав свою судьбу с Россией, пошла вместе с народом, показала себя "достойной народа" и не предала страну "ради своего самосохранения"". Власть пошла вместе с народом именно в целях самосохранения. При победе Гитлера Сталину и иже с ним пришлось бы не только расстаться с мечтой о всемирной гегемонии, но и перейти в политическое небытие - в лучшем случае в подполье. Сталинская власть, надевая тогу "русской власти", лишь боролась за свое существование. При таких реальных условиях интересы партийной власти на один момент (на время войны) могли совпадать с национальным интересом страны. Поэтому то, что делала советская власть в деле организации техники войны, объективно может быть отнесено к категории "заслуг" перед страной, но субъективно здесь никакой заслуги нет.

Современные примиренцы пытаются внушить эмигрантам мысль, что советская власть наших дней уже не та, чем "была раньше, когда приносила Россию в жертву мировой революции". Это - легенда, сотворенная оппозиционными троцкистами и подхваченная в некоторых политических кругах эмиграции. Кремлевский властелин, направляющий "национальную" политику страны, никогда и не думал отказаться от идеи мировой революции.

Трудно предположить, что засевшие в Кремле реформаторы при своем самоуверенном "марксистском анализе динамики истории" могут отказаться от тех шансов, которые открываются перед ними на новом международном "плацдарме". К мировой катастрофе эти "творцы истории" готовились издавна и готовились до последнего момента.

Перед войной (на мартовском съезде компартии в 1939 г.) Сталин открыто заявил, что в Западной Европе империалистические правительства, провоцируя войну, стремятся втянуть в нее СССР и натравливают на Германию, муссируя всякие вздорные слухи о готовящемся нападении на Украину и проч. Но выполнить этого коварного плана не удастся: скрепленная кровью дружба советского союза с Германией (Гитлера) будет нерушима - говорил он позже в официальном ответе на телеграмму Риббентропа. Верные московским директивам коммунисты всего мира поэтому и оказались в начале войны дезертирами на национальных фронтах. Что реальное скрывалось за временной дружбой двух кандидатов на мировую гегемонию, мы точно не знаем, так как сравнительно еще мало осведомлены о тех таинственных переговорах, которые секретно вели между собою вожди двух соперничающих тоталитарных режимов.

Бесспорно, "скрепленная кровью" дружба для обоих диктаторов являлась тактической отсрочкой. Но во имя чего? Для Гитлера это ясно. Экспансия на восток все же была уравнением со многими неизвестными, даже если Красная Армия представляла собой "абсолютный нуль", как это, по-видимому, казалось немецкому фюреру. Для Сталина противоестественная дружба также должна была явиться передышкой, но лишь для того, чтобы ввязаться в войну Германии с англо-французским блоком возможно позже, - уже тогда, когда капиталистические противники ("демократы и фашисты") взаимно истощатся. "Таскать каштаны из огня для демократии" Сталин не намеревался. И не докажет ли еще в будущем история советской секретной дипломатии, что гигантские военные приготовления, которые в значительной степени скрывались (в предвоенные годы на "оборону", т. е. на вооружение, официально затрачивалось около четверти государственного бюджета!), своим острием были направлены, в сущности, в сторону "капиталистического окружения" Англии?

Был момент, когда агрессия Гитлера действительно испугала советских фашистов. Предусмотрительность изобретательного в закулисных ходах партийного стратега и тактика должна была обезопасить Москву от агрессии. Но война Германии с Антантой всегда признавалась желательной с точки зрения интересов СССР, на чем так определенно по всем данным настаивал "вождь" в решающем заседании политбюро 19 августа 1939 г. По общему представлению национал-социалистическая Германия в случае военного поражения неизбежно вступила бы на путь коммунистического преобразования и стала бы действовать по указке СССР.

Игру Сталина раскрыл превентивной войной Гитлер, в самоуверенности своей решивший, что настал момент ликвидировать опасный для него союз с коммунистической Москвой. Сталин выиграл в том, что его мировая агрессия превратилась в оборончество.

В описанных условиях, изображенных весьма кратко и схематично, как-то трудно признать сталинцев защитниками "русских национальных интересов". Нам говорят: "Не поддаваясь предвзятости, надо пережить жизнь России за последние 25 лет и отдать себе ясный отчет в том, что она сейчас из себя представляет".

Россия 1945 года, конечно, не Россия первых лет властвования большевиков, а тем более не Россия дореволюционная. 25 лет - большой срок для жизни страны. Время сменило поколения. Россия, независимо даже от своего политического строя, должна была неизбежно прогрессировать во внутренней, по крайней мере, культуре. Эти реальные достижения создавались тем новым поколением интеллигенции, которая все силы своего ума и творческого гения вынуждена была прилагать в области прикладных знаний, так как сфера гуманитарная, где сурово нивелируется всякое инакомыслие официальным "марксизмом", ему недоступна. Будем надеяться, что технический (в широком смысле слова) прогресс даст в будущем свои плоды и на фронте духовной культуры, но сам по себе он не служит еще доказательством одухотворенной жизни народа. Только в виде грубой насмешки можно сказать, что в советской России, как "ни в одной стране", людям предоставлена "широкая" возможность "насыщаться духовной пищей" ("Советский патриот"). Здесь нечего пока поставить в актив советской власти.

Те, кто призывает нас к познанию современной России, сами, впрочем, и не пытаются изобразить эволюцию, которую переживает страна, и отметить происходящие в ней социальные сдвиги. Они упрощенно подменяют понятие эволюции страны понятием эволюции власти, изжившей свой революционный пафос. "Есть идейная пропасть, - пишут они, - между революционной программой 1918 года с ее призывом к истреблению классов и конституцией 1936 года" добавим, неосуществляемой, по крайней мере в отделе "основных прав и обязанностей граждан", но имеющей теоретически в виду, что "классов" вообще уже нет в СССР. Эта "самая современная" и "самая демократическая" конституция в мире на деле должна привести к закреплению как бы уже законодательным путем безграничного господства коммунистической партии. Нам не конкретизируют, а именно вещают о тех "очень реальных" уступках, которые сделала сталинская власть и которые имеют "еще большее значение символа". Блаженны, кто верует и тактические "фасады и вывески" (в стране обмана и фикций, именуемой "домом свободных народов") принимает за действительность. Коммунистические Савлы превратились не только в демократических Павлов, но уже в источник пробуждения веры Христовой. Мы читаем в "Русском патриоте", как в безбожном еще недавно СССР вдруг засияли святые идеалы православные. Только нам забывают сообщить, уничтожены ли Соловки. Внешние обманчивые декорации нас не увлекают. Может быть, мы с большим доверием могли бы отнестись к официальной фразеологии - к тем новым "символам", которые свидетельствуют будто бы о "психологическом сдвиге" в политическом курсе диктаторской власти, если бы, например, в дни национального подъема раскрылась дверь массовых советских тюрем и были ликвидированы концентрационные лагеря и если бы в СССР во время войны появился, наконец, хоть какой-нибудь орган независимого слова без официального штампа... На деле, конечно, все осталось по-старому.