Читать онлайн «Русские святыни». Страница 20

"Филофей окончательно оформил паламизм, осудив томистский вариант антипаламизма в лице Прохора Кидониса, опубликовал несколько трактатов в защиту учения Паламы, канонизировал Паламу в 1368 году и составил в его честь службу, с намерением включить ее в богослужебные книги в качестве литургии, совершаемой во второе воскресенье великого поста".[113] Заслужить послание и подарки от такого патриарха игумену монастыря (а их только на Руси было несколько десятков!), а не митрополиту и не епископу, можно было, лишь имея безупречную репутацию исихаста.

Исихазм и сегодня называют учением, порабощающим личность, вызывающим пассивность, презрение к миру, культурное бесплодие, упадничество, мистицизм[114] и психоделические приемы. Теперь попытайтесь к Сергию, его кругу и его школе приложить вышеприведенные уничижительные оценки.

Пассивность? Но Сергий, его ученики и соратники выстроили громадное количество монастырей. Так, если за 300 лет с XI по XIV в. на всей Руси было выстроено 90 монастырей, то за XIV век только в Северо-Восточной Руси открылось 80 монастырей. Представьте только вторую половину этого века и более 50 монастырей "школы Сергия" — Троице-Сергиев, Андроников, Симонов, Махрищенский, Георгиевский, Благовещенский, Кирило-Белозерский, Дубенский, Сторожевский, Голутвинский, Покровский, Успенский и т. д. Каждый монастырь превращался в культурно-колонизационный центр большой округи, становился средоточием сбора людей и освоения земли, которая из пустыни превращалась в обжитое место,

В. О. Ключевский усиливает сравнения: "В сто лет, за 1249–1340 гг., возникло всего каких-нибудь десятка три новых монастырей. Зато в следующее столетие, за 1340–1440 гг., когда Русь начала отдыхать от внешних бедствий и приходить в себя, из куликовского поколения и его ближайших потомков вышли основатели до 150 новых монастырей".[115] Пассивность Сергия и его соратников явно выступает надуманным и даже облыжным обвинением в свете этих фактов.

Презрение к миру? Смешно говорить об этом, вспоминая о строительстве монастырей, о мощной политике, проводимой Сергием. Он благословил на Куликовскую битву Дмитрия Донского, «замирил» Олега Рязанского, прекратил распри в Нижнем Новгороде, «затворив» церкви и выставив тем самым из города зачинщика свары Бориса Городецкого. Человек, которого люди без дела не видели, он был всегда в работе — плотником, огородником, водоносом, или в походе (по 70–80 км пешие переходы), в делах церкви, в исключительном внимательном услужении людям. Нет, не совпадает образ деятельного подвижника с презрением к миру. Презрение вызывает или пассивность, или холодность к другим. Мы не видим ни того, ни другого. Более того, ради мирского и людского, ради победы на Куликовом поле святой Сергий идет даже на нарушение церковных канонов — посылает схимников, т. е. монахов высшего посвящения, Пересвета и Ослябю в бой с Дмитрием Донским. А ведь монахам запрещено брать в руки оружие. Разве это говорит о презрении к миру, пассивном или хладном отношении к нему? Нет, конечно.

Культурное бесплодие исихазма, его презрение к разуму, тьма субъективного неведения, отказ от познания — все эти оценки крайне несправедливы. Ученики Сергия, кроме обычных иноческих послушаний, получали благословение святого на особые служения: книгописание, иконопись, храмостроительство. Митрополит Алексий, брат Сергия, Стефан, первокреститель зырян и автор их азбуки Стефан Пермский, Епифаний Премудрый были людьми, "знающими книжные отвлеченные словесы". И знание языков, и книжная премудрость показательны не только для названных выше или посланца Сергия в Константинополь Афанасия Высоцкого, двадцать лет там собиравшего, переводившего книги и пересылавшего их на Русь. Дионисий Суздальский (по его благословению монах Лаврентий написал летопись для Дмитрия Донского, сохранившую нам "Повесть временных лет"), Кирилл Белозерский, Андроник Московский, Пафнугий Боровский (учитель Иосифа Волоцкого), Ферапонт Можайский, Афанасий Серпуховский и многие другие оказываются любителями познания и врагами неведения. Вырастает ветвистое дерево школ знания. О культурном бесплодии говорить на фоне храмостроительства, книгописания и иконописи смешно. Один Андрей Рублев с «Троицей» разрушает «бесплодную» легенду. Но ведь исихаст Рублев был не один. Были рядом и Феофан Грек, и Прохор с Городца. Упадничество? Но ведь «Троица» Рублева воспринимается каждым как жизнеутверждающее произведение. Это образец, которому старались следовать. Если считать упадничество термином, то найти ему обоснование в русском исихазме невозможно.

Мистицизм и психоделические приемы? И то и другое подразумевает отключение нормального человеческого сознания. Описание оракулов, шаманов, психоделических упражнений подразумевает, что человек может заглянуть за грань реального мира в «иной», лишь «уйдя» из этого мира. Это весьма опасные процедуры. Но ведь "умное делание" Сергия позволяло ему иметь видения (результат Куликовской битвы, Стефана Пермского за много верст), вовсе не выключаясь из реальности, оставаясь нормально действующим в обычной жизни. Это, скорее, «дополнительные» видения, а не "переключение каналов", а потому нельзя сказать, что это разрушает контакт с миром, скорее укрепляет. Для таких видений (нечто похожее на Западе было у Жанны д'Арк) нужны иные термины — не мистицизм и психоделизм как отключение сознания, а какие-то иные — сверхсознание или дополнительное сознание.

Итак, исихазм есть православно-византийская традиция, ставшая русской и определившая ряд черт мировоззрения, со временем проявившихся в философии и литературе, впрочем, как и в других сферах общественного сознания.

В рамках исихастской традиции резко ставился вопрос о соотношении личности и общества, задачах личности по «спасению» не только себя и не столько себя, но всего мира.

Противостояние мировому злу должно осуществляться не только в "сердцах людей", но и в сфере общественной, участвуя в преображении которой, человек обретает свое особое «творчески-поборающее» место в борьбе с общемировым злом.

Соборное противодействие злу в области права многократно увеличивает силу и добра, и правды. "Один в поле не воин", а "миром да собором и черта поборем", — гласит народная мудрость.

Вопрос о значении социальной жизни для духовного становления личности и возрастания ее «самообладания» по-разному решался и в рамках православного учения. Спор о "церковных имуществах" между «нестяжателями» и «иосифлянами» показал наличие в православной традиции двух основных направлений в решении этого вопроса.

Первое из них, представленное Нилом Сорским и его последователями, выступало против «обмирщения» церкви, отказывая тем самым государству, общественности в способности быть причастными к нравственному совершенствованию личности и преображению мира на христианских началах.

Лидер второго направления Иосиф Волоцкий отстаивал идею духовно-воспитательной силы государственной власти, которая выступала как "Божье тягло", выносимое царем еще в большей степени, чем мирянами. Согласно такому пониманию значения власти, церковь и государство соприродны друг другу в своем предельном обосновании и различаются как виды и степени Абсолютной Божьей Правды. Общность задачи, решаемой церковью и государством, а именно задачи содействия внутреннему самовоспитанию личности в духе любви к Богу, придает светской власти значение "факта внутрицерковной жизни", от церкви же требует построения национально-государственной идеологии на нравственно-религиозной основе, что и нашло свое выражение в идее "Москва — Третий Рим". Церковь должна способствовать «воцерковлению» государства, государственная власть — служить «воплощению» церковного идеала, его оформлению и олицетворению. Как и всякая символическая форма, власть "есть деспотизм внутренней идеи" (К. Леонтьев), высшее проявление, предельное значение внутренней духовной работы человека, который с помощью церкви, внутренне освободившись от пороков, испытывает потребность воспитать и других в свободе и истине, т. е. потребность реализовать и проверить на деле подлинность своего освобождения от греха.

Именно этот аспект в учении Иосифа Волоцкого отмечает Г. В. Флоровский как положительный: "Неточно сказать, что внешний устав или обряд жизни заслоняет у него внутреннее делание. Но самое молитвенное делание у него изнутри подчиняется социальному служению, деланию справедливости и милосердия".[116] У нестяжателей отречение от мира переходит в мироотрицание, в забвение о мире "не только в его суете, но и в его нуждах и болезнях". С этим, по мнению Флоровского, связана историческая недейственность нестяжателей. "В миру остались действовать иосифляне", — заключает исследователь.[117]