Читать онлайн «Турмс бессмертный». Страница 18

От нее исходил приятный запах розовой воды, и она лукаво улыбалась, вливая в кратер мех красного вина и кувшин ледяной воды. Поющие девушки поспешно наполнили плоские чаши и опустились на колени, подавая нам вино. При этом их короткие туники задрались вверх, обнажая заманчивые округлости.

Танаквиль сказала:

— Я догадываюсь, что вас мучает жажда. Утолите ее вначале этим столовым вином, но только не напивайтесь допьяна. Вы наверняка слыхали песенку о пастушке, которая погибла от любви. За едой вам споют песнь о Дафнисе и Хлое. Я признаю, что она скучна, но аппетита она вам не испортит, а вы должны уважать старые традиции Гимеры. В свое время вы узнаете и о том, почему символ нашего города — это петух.

Когда мы утолили первую жажду, в зал внесли прикрытые блюда с мясом ягнят, телятиной и зажаренной на вертеле птицей, из которой были вынуты все косточки. К мясу подали овощи, сдобренные пряностями, горячий соус и очень вкусную кашу. Всякий раз, когда мы полагали, что трапеза закончена, подавались все новые и новые кушания, а когда нам хотелось пить, девушки приносили кубки с вином, украшенные на дне изумительными рисунками. Мы решили, что на кухне у Танаквиль работает целая армия искусных поваров.

В конце концов, едва переводя дыхание, мы запросили пощады, и тогда хозяйка дома велела подать фрукты, крупный виноград, жирные пироги на меду и другие сладости. Танаквиль собственноручно сломала печать на огромном кувшине и налила нам вина, приправленного мятой, которое охладило наши уста и быстро ударило нам в голову, так что, несмотря на тяжесть в желудках, нам почудилось, что мы парим в облаках, а не возлежим на пиршественных ложах. На дне этих кубков нам открылись такие забавные картинки, что мы громко смеялись и обменивались кубками, желая рассмотреть все повнимательнее. Коварное вино с мятой так взбудоражило нас, что мы начали поглядывать на поющих девушек совсем иначе, чем прежде.

Танаквиль заметила наши взгляды и медленно подняла точеные руки, якобы желая поправить свою безукоризненную прическу. В полутьме зала она вовсе не выглядела старухой. Улыбнувшись нам, она негромко сказала:

— Девушки, которые пели для вас, знают только невинные пастушеские танцы. У властителя Гимеры, как вам, может быть, известно, слабое здоровье, поэтому он не любит танцовщиц и запрещает им находиться в городе.

Она что-то сказала флейтисту и подала девушкам рукой какой-то знак. В такт звукам двойной флейты девушки, как резвые жеребята, начали бегать по кругу, постепенно раздеваясь и размахивая туниками высоко над головой. Это вовсе не было танцем, да еще «невинным», как уверяла Танаквиль, потому что суть его заключалась в том, чтобы побыстрее обнажиться. Когда девушки, тяжело дыша и поддерживая друг друга, остановились перед нами, я испугался и сказал:

— Танаквиль, Танаквиль, безрассудная хозяйка! Твой пир был прекрасен, но вино с мятой опасно, а еще больше, чем картины на дне кубков, нас возбуждают нагие девушки. Не искушай нас, потому что мы дали клятву, что не будем насиловать женщин этого города.

Танаквиль с завистью посмотрела на трех красавиц, глубоко вздохнула и ответила:

— Если вы к ним прикоснетесь, это не будет ни насилием, ни нарушением клятвы. Девушки, стоящие теперь перед вами, очень низкого происхождения, поэтому им позволено получать подарки от мужчин, которым они понравятся. Главное — следить за тем, чтобы это не вошло у них в привычку. Таким образом они смогут собрать себе лучшее приданое, чем если бы они занимались какой-либо другой работой, и выйти потом замуж за моряка или торговца, ремесленника или крестьянина, ибо никто не видит в этом ничего плохого.

Тут вмешался Микон:

— В каждой стране свои обычаи. В Лидии многие поступают так же, как в Гимере, а в Вавилоне любая девушка, которая намерена выйти замуж, должна вначале принести в храме в жертву свою невинность. Скиф, желающий оказать уважение гостю, непременно приводит к тому на ложе свою собственную жену. Почему же мы должны пренебречь обычаями Гимеры? Это было бы невежливо по отношению к городу, давшему нам приют.

Девушки подбежали к нам, обняли и поцеловали. Но Дориэй резко высвободился из горячих объятий, сел на край ложа и сказал:

— Клянусь петухом на плече Геракла, я слишком ценю свое вожделение, чтобы прикоснуться к девушке низкого происхождения! Мне это не позволяет чувство собственного достоинства, хотя я, разумеется, все равно подарю ей подарок, которого она ждет.

Микон отлил на пол немного вина, крепко обнял девушку, которая подала ему кубок, и заявил:

— Это тяжкое преступление — нарушать законы гостеприимства. Время убегает от меня семимильными шагами. Когда я служил Афродите из Акр, я думал, что никогда уже не захочу посмотреть на смертную женщину. Но я, как выяснилось, ошибался, потому что Афродита открыла мне глаза на красоту и заставила полюбить наслаждения.

Он взял девушку на руки и унес ее в глубь сада. Танаквиль вздохнула и велела зажечь лампы, однако Дориэй остановил ее, говоря:

— Нет-нет, не зажигай ламп, Танаквиль. Полумрак больше подходит к твоему лицу и смягчает его горделивые черты. Блестящие глаза и орлиный нос выдают твое происхождение. Танаквиль, подтверди, что ты происходишь из знатного рода!

Я заметил, что Дориэй был куда пьянее, чем я предполагал, и попытался его урезонить, сказав:

— Берегись, не оскорбляй нашу хозяйку.

Танаквиль так удивилась словам Дориэя, что раскрыла рот, но тут же прижала к нему ладонь, чтобы скрыть отсутствие некоторых зубов.

— У тебя зоркий глаз, спартанец, — сказала она. — Кто бы ты ни был, мне кажется, что я могу сравниться с тобой по своему происхождению. Я из Карфагена, и среди моих предков была царица, которая основала этот город.

Она так разволновалась, что даже принесла откуда-то из глубины дома родовую табличку. Табличка была покрыта финикийскими письменами, и я не мог их прочитать, однако Танаквиль сама назвала по меньшей мере тридцать имен; все они были варварскими. Потом она добавила:

— Теперь ты уже мне веришь? Я могу только пожаловаться на свой возраст и морщины, ибо они мешают мне оказать тебе то гостеприимство, в котором ты нуждаешься.

Она протянула руку и коснулась шеи Дориэя, и ее грудь в это время прижалась к его руке, а бедро — к его бедру. Дориэй еще больше просиял и уверенно воскликнул:

— Ты и впрямь красивая женщина и хороша для мужчины, а твой виноград, как мне кажется, еще не высох. Происхождение и любовный опыт зачастую значат больше, чем возраст!

Танаквиль, красная от вина, без колебаний встала, помогла подняться Дориэю и повела его за собой во внутренние покои. Тяжелую родовую табличку она продолжала держать в руке.

Итак, мы остались втроем: две нагие девушки и я. Впрочем, в зале был еще слепец, который в углу наигрывал меланхолические мелодии на своей двойной флейте.

Я проснулся на рассвете от неземного пения сотен петухов Гимеры. Мне было настолько плохо, что я никак не мог сообразить, где нахожусь. Когда же туман у меня перед глазами рассеялся, я увидел, что лежу с увядшим венком на голове на ложе в зале для пиров карфагенянки Танаквиль, прикрытый только полосатым шерстяным плащом, который был весь в пятнах от вина и от которого дурно пахло. Тонкий хитон валялся скомканный в ногах ложа, и его испещряли пятна краски, которую женщины накладывают на губы. Я совершенно не помнил, что со мной произошло этой ночью, и только увидев Микона, врача из Коса, который храпел на соседнем ложе, сообразил, что мы с ним долго пили вино и рассуждали о чудесах. Наверное, он открыл мне какие-то тайны, но я их уже успел позабыть.

Танцовщицы и флейтист куда-то исчезли. Я потер глаза и представил, как ласкаю гладкие девичьи тела. Потом я оглядел зал и ужаснулся: пол усеяли осколки Драгоценных чар и кубков, финикийский бог был опрокинут нами во время оргии, да вдобавок кого-то из нас вырвало в углу. Петухи продолжали петь, у меня заложило уши, и я решил никогда больше не пить вина с добавлением мяты.

— Микон, проснись, — попросил я его. — Проснись и посмотри, как мы отплатили благороднейшей из женщин Гимеры за ее гостеприимство. Это заколдованный дом, и волшебство привело нас сюда и помогло открыть окованную железом дверь с помощью голубиного перышка.

Я тряс Микона, пока тот не проснулся и не схватился за голову. Я нашел бронзовое зеркало, на обратной стороне которого была выгравирована сцена возвращения Одиссея, бросил взгляд на свое отражение, охнул и подал зеркало Микону. Он внимательно посмотрел на себя и спросил хриплым голосом:

— Кто этот отвратительный опухший бродяга, который нагло уставился на меня?

Затем Микон тяжело вздохнул и испуганно воскликнул:

— Турмс, друг мой, мы оба погубили себя, мы навлекли на себя проклятие. Я помню, что разговаривал с тобой до поздней ночи и, хотя ты меня об этом и не просил, открыл тебе все тайны посвященных. Я помню, как ты запрещал мне говорить, но я вцепился в твою руку и вынудил тебя выслушать мою болтовню.