Читать онлайн «Иск Истории». Страница 44

Но самое потрясающее, что власть эта абсолютно уверена в том, что все это огромное пространство жизни является ее вотчиной, и она может с этим пространством делать все, что ей заблагорассудится и не перед кем не нести ответственность, убивать и перемещать массы людей, разрушать вековую природу, заливать и осушать, превращая цветущую землю в безжизненные болота и пустыни и даже замышляя повернуть великие реки вспять. Безумие празднует свои чумные пиры.

Самое удивительное состоит в том, что эта власть уверена в своей вечности. Потому ее падение воспринимается как «конец света». Еще более удивительно, что эту власть в мире воспринимали, как «зарю человечества». Иностранцы, ослепленные, как мотыльки, летящие на огонь, «величьем дня», пересекая границы СССР, не замечали дантовской надписи «Оставь надежду всяк сюда входящий».

Пророки социальной справедливости идей в стиле «обнимитесь, миллионы» не сумели оценить темный вал звериного начала, таящийся в извилинах души и сознания существа с «челом века». Дорого далась не только евреям, но и всему миру эта недооценка. Эйфория идеологий, достигшая апогея в ХХ-м веке, обернулась двумя мировыми войнами, бездной Шоа-ГУЛаг – гибелью, гибелью и гибелью, по сей день простирающей черные крыла над непотопляемым кладбищем сотен миллионов в срединной Европе и восточной Азии.

Можно ли это объяснить гибельной безмятежностью, дремлющей в корнях души человеческой, отвержением ее от Высшего призрения, начавшимся в Х1Х-м веке, что привело к ее отверженности, швырнуло в круговорот всех философских завихрений, лишило ее чувства самосохранения.

Вот уже 60 лет прошло со времени чудовищной войны, бездны Шоа-ГУЛага, а человечество все еще продирает и протирает глаза, не в силах осознать происшедшее. Потому и новая напасть – фанатичный ислам – застает человечество врасплох, как в свое время большевизм в 17 году и нацизм в 1933.

Является ли это генетическим дефектом души человеческой, подобно воску, поддающейся любой агрессивной теории? Европа, в 60-е годы, в паническом страхе безысходности кричавшая на всех перекрестках – «Лучше красный, чем мертвый» – «Better red than dead», пытается и сегодня, задобрить убийц. Еще бы: после 11 сентября французам в кошмарном сне видится взорванной Эйфелева башня. Сумели же они спасти Париж, сдав его немцам без единого выстрела, чего мир им по сей день простить не может.

Так или иначе, крепнет ощущение, что приближаются очередные «сумерки идолов». И первый уже знакомыq нам признак – усиливающийся антисемитизм – как в западной, так и восточной Европе.

С какой стороны не берись, нет даже нужды доказывать, что в России существует антисемитизм, ранее государственный, в трогательном согласии вытекающий из народного, ныне народный при стыдливом помалкивании власть предержащих. Неужели и на этом спасибо?

Потому особый интерес вызвал двухтомник А.Солженицына «Двести лет вместе». Вокруг него не умолкают споры, и я вовсе не собираюсь в них вступать.

Необъяснимы для меня некоторые вещи, к примеру, в титульных листах.

Издательство «Русский путь». Не припомню, чтоб существовали издательства «Французский путь», «Английский путь». Разве только израильские твердолобые коммунисты Меира Вильнера издавали газету «Зо адерех», что можно перевести, как «Вот – путь» или «Верный путь».

Непонятно также, на что намекает аббревиатура серии «Исследования новейшей русской истории» – ИНРИ? Это ведь испокон веков на иконах латинскими буквами означало – INRI – Iezus Nazareus Rex Iudaeorum – Иисус Назареянин Царь Иудейский.

Да и название книги может вызвать определенные возражения.

По-моему, евреи никогда не были вместе.

Рядом, за чертой, под, когда с ног сбивали.

Но не вместе.

Компилятивная мозаика книги кажется избыточной. За долгую свою жизнь я с дотошностью человека, пытающегося доискаться до понимания собственной судьбы, прочитывал от корки до корки труды русских историков – Костомарова, Карамзина, Сергея Соловьева, записки Державина (последнего – в сумрачном зале библиотеки Вильнюсского университета). И всегда меня пугала та легкость, с которой с их уст срывалось слово «жид». Именно это чтение цельных исторических текстов вызывает настороженность по отношению к цитате. Как бы бережно она не извлекалась из контекста, не покидает ощущение недосказанности. Упоминаемый мною ранее Жак Деррида писал целые исследования по поводу феномена «цитаты», уводящей мысль не туда, куда ее намеревался направить использующий ее автор. Цитата как цикада, говорил Мандельштам. Очевидно, имел в виду, что слышна она издалека, а приблизишься – замолкает. Рой же цикад оглушает. Трудно за этим уловить мысль автора. Да простят меня, но запомнилось лишь, что все, связанное с еврейскими погромами, преувеличено, и вообще евреи, к примеру, в Гомеле избивали русских и даже швыряли в них камни, а слово «жид» и «еврей» вовсе не унизительно.

Компилятивность была и в «Архипелаге ГУЛаг», но там материал был испытан автором, как говорится, на собственной шкуре. Здесь же, главным образом, штудии. Контраст разителен.

Историческая мозаика темы «евреи и русские» производит впечатление фрагментарности, случайно взятых «проб» из разных уровней истории и различных энциклопедий. А ведь тема требует высочайшего профессионального уровня историков, каких в мировой Истории можно сосчитать по пальцам.

Любительство особенно ощущается при обсуждении проблем современного Израиля. Выпадает огромный блок материалов, в сущности, целая библиотека работ на иврите и английском. Основываться лишь на материале приехавших в 70-е годы репатриантов, будь они семи пядей во лбу, слишком легковесно. Слишком серьезна цель книги, чтобы согласиться с таким подходом, кажущимся легчайшим прикосновением ведерного дна к поверхности воды глубокого колодца. Узок выбор информационного материала.

И все же достойна всяческого уважения сама попытка автора посвятить долгие годы кажущейся и вовсе неподъемной по тяжести теме взаимоотношения евреев и русских. Это особенно важно в наши дни, когда масса русского еврейства резко уменьшилась.

Завершая эту главу «Иска Истории», которая, в отличие от всех предыдущих, особенно близка судьбе пишущего, я хочу лишь добавить, что никакие объяснения, никакая казуистика не может прикрыть презрительного отношения известных русских историков к называемым ими «жидам», оправдать убийство беспомощных, лишенных возможности сопротивляться евреев – стариков, женщин, детей. В любом нормальном обществе вызывает наибольшее омерзение избиение ватагой озверевших черни беспомощных людей.

Иск открыт давно. И нет обратного действия. Знак Каина на этой черни. Вопреки их желанию, именно к ним применима евангельская ложь, о том, что евреи сами вызывали грех на своих потомков. Ни один нормальный народ, не проливавший безвинную кровь, не может вызывать грех на своих ни в чем не повинных потомков.

Еще живые, – а их немало, – русские, убивавшие евреев на оккупированных территориях, украинцы – в Бабьем Яру, литовцы – в Понарах, румыны – в Транснистрии, и, главное, немцы, должны знать, что счет их не закрыт.

У Божьего суда нет срока давности.

Случилось это зимой, в первый послевоенный нищий 1946 год.

Тощий, вечно голодный одиннадцатилетний подросток, я покупал на копейки, которые мне иногда давала мама, пирожок с требухой. Пирожки эти продавала рядом со школой толстая тетка в ватнике и обрезанных перчатках, из которых торчали ее красные от мороза пальцы. Она вырывала листок из какой-то книжки и заворачивала в него пирожок. Листок был с картинкой, и, развернув его, я понял, что книжка о мифах древней Греции. Так произошло мое первое и последнее в жизни воровство. С ловкостью, явно выдающей скрытые во мне воровские способности, я умыкнул эту книжку и вовсе не бросился бежать, а спокойно положил ее в сшитую мамой торбу, в которой следовало подразумевать школьный портфель. В торбе этой, кстати, лежали обрывки каких-то книг, которые нам выдавали вместо тетрадей по правописанию, и я, левша, мучительно старался «правописать» диктанты между печатных строк, играющих роль линий.

С тех пор у меня на всю жизнь – особое отношение к книгам без начала и конца, без имени автора и заглавия.

Наш прошедший через всю войну изрядно покосившийся домик стоял на самом берегу Днестра. Потому первые мои образные ассоциации были связаны с наклоном земной коры, который широко накатывал эти воды вдаль, в сторону Черного моря, далее, через проливы Босфор и Дарданеллы (мы уже изучали географию), в Средиземное. А там точно так же, как наш дом, по правому берегу располагалась и Греция, называемая в книге Элладой.

Фрагмент реки, видимый мной из окна и даже с берега, был подобен книге без начала и конца. И хотя на карте можно было отметить ее исток и устье, от этого они не переставали быть смутной, смущающей душу тайной. И я ощущал себя вступающим в безначальную книгу, как в таящее подводные камни море или невинную на взгляд реку, которая в следующий миг обнаружит свой нрав и понесет своим течением. Конец же страшил, как некий порог, провал, к которому неотвратимо несет и автора, и читателя, на доске ли, лодке, бревне, и они пытаются притормозить, цепляясь за камни и кусты, чтобы оттянуть падение, в надежде, что выбросит из потока, и они останутся в живых.